Франк Тилье - Монреальский синдром Страница 58

Молчание. Мучительная, ранящая тишина. Шарко жестом попросил Люси продолжать.

— С помощью этих фотографий вы показываете тому, кто снаружи, что тут внутри. Здесь, в этой квартире, вы позволяете себе раскрыться, стать таким, как раньше, мужем, отцом, здесь и больше нигде… стоит переступить порог, вы застегиваетесь на все пуговицы. Повернули ключ в замке — и себя тоже заперли. На двери — два замка… Наверное, это еще один способ надежнее отгородиться от всех… Думаю, сюда крайне редко кто-то заходит, комиссар, а ночуют здесь еще реже. Только что, на вокзале, вы могли бы сразу со мной распрощаться, как сделали при нашей первой встрече, и отправить меня в гостиницу, но вы поступили иначе. Отсюда — вопрос: зачем я здесь?

Шарко поднял глаза цвета пепла. Встал, налил себе виски и сел снова.

— Зря ты думаешь, что я не могу говорить о своем прошлом. Могу. А если никогда не говорю, то только потому, что нет ушей, чтобы слушать.

— Я-то здесь…

Он, глядя в стакан, улыбнулся:

— Ты? Девчонка-полицейский с севера, с которой я и знаком-то всего ничего?

— Психиатру или психоаналитику мы рассказываем всю свою жизнь, хотя с ним знакомы еще меньше.

Шарко нахмурился, опять встал. Якобы для того, чтобы поставить на место бутылку виски, на самом деле — посмотреть, не валяется ли на виду какая-нибудь коробка с лекарствами. Как она догадалась насчет психиатра? Вернулся, сел, стараясь сохранять спокойствие.

— А правда, почему бы, в конце концов, и не рассказать именно тебе? Тебе, кажется, это очень надо.

— Вам это нашептало мое досье в картотеке сотрудников Главного управления национальной полиции?

На этот раз она сама бросила ему вызов взглядом. Комиссар принял бой:

— Фотографии тебе уже много чего рассказали… Больше пяти лет назад мы, Сюзанна, Элоиза и я, ехали по шоссе, и вдруг, на повороте, спустила шина.

Он, упорно глядя в пол, покачивал в руке стакан с виски.

— Я мог бы точно назвать тебе день, час, сказать, каким было небо в тот день. Все это впечаталось в память и останется со мной до конца жизни… Мы возвращались втроем с уик-энда на севере, и мы уже так давно не сбегали все вместе куда-нибудь, лишь бы подальше от этого чертова города. Пришлось остановиться — спустила шина, мне надо было посмотреть, я отвлекся на минутку, забыл запереть дверцы, ну и когда склонился над колесом, моя жена взяла дочку за руку и бегом бросилась на другую сторону шоссе. Бежала как ненормальная. А по встречной ехал автомобиль…

Он сжал кулаки.

— Я и сейчас слышу этот визг тормозов. И скрежет колес об асфальт… И успокоить меня может только стук идущих по рельсам поездов. Вот этот шумок, который ты сейчас слышишь, он сопровождает меня день и ночь…

Глотнул виски. Сколько в нем горечи. Люси сжалась в комок, в такие минуты ничего больше не остается… Этот человек ранен куда сильнее, чем она могла бы подумать, он просто раздавлен. А Шарко говорил и говорил:

— Ты занималась делом о похищении детей. Ты охотилась за психопаткой, представлявшей собой чистейший тип извращенки. И я был таким же, как ты, Энебель. Мою жену, мою собственную жену, похитил убийца того же типа за шесть месяцев до того, как она родила Элоизу. Я охотился за ним круглыми сутками, не различая дня и ночи, для меня не существовало на свете ничего, кроме охоты за ним. Пока длилась эта охота, я терял друзей, я видел, как дорогие мне существа гибнут у меня на глазах от руки сумасшедшего. — Он качнул головой в сторону стены. — Моя соседка-гвианка умерла из-за меня… Когда я нашел Сюзанну, когда увидел ее привязанной к столу, я едва ее узнал. Она перенесла такое, чего ты, даже ты не сможешь вообразить. Такое… такое, чего не должно случаться ни с одним человеком.

Люси чувствовала, что он на пределе, что еще минута — и рухнет. Но нет, он выдержал, собрался, он был сделан из материала, которого не пробить никакой пуле.

— Больше она никогда уже не была такой, как раньше, и рождение нашей девочки ничего не изменило. Почти все время Сюзанна сидела с пустым, ничего не выражающим взглядом, и даже если между двумя приемами лекарства в глазах и вспыхивала искорка, то тут же гасла.

Мертвая, давящая тишина. Люси было не под силу представить себе, какую боль испытывает этот человек. Одиночество, открытый перелом души, непрерывно кровоточащая рана… Люси подумала, что, может быть, впервые за все последние годы он не хочет больше чувствовать себя одиноким, да, он хочет, чтобы кто-нибудь побыл с ним, пусть даже совсем недолго, пусть всего лишь с вечера до утра. И как бы ни был темен окружающий его мир, Люси поняла: ей радостно оттого, что сейчас она с ним рядом.

Шарко залпом допил виски и встал.

— Я ходячая пародия на все худшее, что только может испытать полицейский, я битком набит мучениями и таблетками, я убивал и был ранен столько раз, сколько получалось, но я пока держусь. Вот он я, стою перед тобой на собственных ногах.

— Я… я не знаю, что сказать… Мне очень жаль…

— Ну и помолчи, вокруг и без тебя полно скорбных и безутешных.

Люси нерешительно улыбнулась ему:

— Тогда попробую извлечь урок.

— Отлично. А теперь, думаю, пора спать. Завтра у нас тяжелый день.

— Да, пора…

Шарко двинулся было к двери, но задержался.

— Хочу тебя попросить об одном одолжении, Энебель. Об услуге, о которой не мог бы попросить никого, кроме женщины.

— Давайте, а потом я задам еще один вопрос, последний… Говорите — я слушаю.

— Можешь завтра утром, ровно в семь, включить душ в ванной? Тебе не обязательно под него залезать, просто подержи включенным. Да нет, конечно, если хочешь, можешь и залезть под него, я хотел сказать, что мне важно услышать, как в ванной шумит вода.

Люси сначала заколебалась, пытаясь понять, потом сообразила, посмотрела на фотографию Сюзанны и кивнула:

— Хорошо, я это сделаю.

Шарко попробовал улыбнуться:

— Давай теперь ты. Что у тебя за последний вопрос?

— С кем вы говорили там, на вокзале? С кем якобы вели переговоры о том, чтобы я могла переночевать в вашей квартире?

Он ответил только несколько секунд спустя:

— Компьютер в той комнате… Можешь использовать для поиска. Достаточно нажать на «пуск», никаких паролей. Зачем мне пароль?

37

Фильмы безумца…

Люси чуть ли не полночи шарила по Сети, и эта оценка оказалась единственной, какую она могла бы дать творениям Жака Лакомба, человека со стальным взглядом и прямой, узкой и тонкой, как лезвие, чертой сжатых губ. Оцифрованный снимок выложил в своем блоге один из поклонников Лакомба, датировав его 1950 годом и сообщив, что сделан он на каком-то вечере, где режиссер появлялся на публике в последний раз. Ослепительный сам по себе смокинг сидит кое-как, в руке бокал, волосы зализаны назад, а во взгляде прямо в объектив такая сила, что Люси, встретившись с ним, вздрогнула. И не только сила… еще и что-то губительное…

Некоторые поклонники пытались составить биографию своего кумира, но все попытки заканчивались одним и тем же: в 1951 году, после бурного съемочного периода в Колумбии и проблем с французским правосудием, Жак Лакомб исчез, и исчез бесследно. Только часть его произведений — считалось, что по крайней мере больше половины утрачено, — сохранилась и распространяется в узком кругу его фанатов. От этой темной личности не осталось ничего, кроме нескольких короткометражек, длительность которых чаще всего не превышает десяти минут, и все эти короткометражки, по мнению, киноманов, относились к жанру «crash movies».

«Мусорные фильмы»… Снятые между 1948 и 1950 годом, до отъезда в Колумбию. Судя по комментариям пользователей, знатоков кино, единственной целью серии из девятнадцати короткометражек было показать то, чего до тех пор никогда в кино не показывали, — и фанаты считали это своего рода художественным подвигом. Лакомбу было наплевать на выгоду, которую могли бы принести его работы, его интересовала только реакция публики: останется ли зритель пассивным, видя изображение? Как зритель отнесется к действию на экране, к рассказанной ему истории? Что будет делать во время просмотра? Вуайерист ли он? Гипнотизируют ли его эротические сцены? А кроме того — терпим ли он к форме, которую диктует концептуальный кинематограф. Лакомб менял привычный взгляд на вещи и выворачивал наизнанку все законы кино. Такая вот постоянная необходимость придумывать что-то новое, нарушать порядок, поражать…

Еще Люси обнаружила, что тот самый белый кружочек справа вверху, на который ей указал в свое время старик-реставратор, присутствует в каждом из девятнадцати мини-фильмов, и догадалась, что это, скорее всего, был знак, клеймо изготовителя, выбранное для себя Жаком Лакомбом, его подпись. Роясь в Сети дальше, она нашла описания и нескольких технических приемов режиссера: каше, игра с зеркалами, двойная экспозиция… Кое-кто выдвигал гипотезу и по поводу белого кружочка. «Слепое пятно» — так они называли его, используя офтальмологический термин, обозначающий небольшой участок сетчатки глаза, где не образуется изображения, поскольку отсутствуют колбочки и палочки: здесь, на этом участке, зрительный нерв только еще соединяется с глазом и пока не делится на мелкие разветвления, снабженные светочувствительными элементами. На сайтах предлагалось даже провести эксперимент: