Кирилл Партыка - Час, когда придет Зуев Страница 58

— У меня так и с учительством вышло, и в милиции, и с женой. Да мало ли еще где и с кем… — Лобанов проглотил остаток фразы. — Взять тот же райотдел. Когда я с рыбной мафией сцепился, знал же, что не одни замшелые вокруг. Когда я на рожон попер, для многих это было как запал в гранате. Сработает — и вся начинка шарахнет, пометет всякую сволочь. Но запал отсыревший оказался.

— Что-то я тебя не пойму, — заподозрил неладное Алексей. — Что-то ты опять начинаешь.

— Ничего я не начинаю. Просто нужно хоть раз до конца доползти. Хоть на брюхе, хоть как. Лучше подохнуть на той горке, но только не за борт. Иначе теперь-то — обязательно вниз. Потому что это тебе не с желобами забавляться. — И Сергей неожиданно закончил: — А что я не Зуев, так где он, тот Зуев? Если каждый раз Зуевых дожидаться…

Волина будто ударило током.

— Серега, — начал он и замолчал. Не имело ни малейшего смысла взывать к рассудку этого человека, убеждать, приводить разумные аргументы.

«Он шизик, — зло подумал Волин. — Мы оба шизики. Но он слепой и упертый. От невежества и неприкаянности. Потерянная душа. Значит, надо с ним поосторожней». — На том месте, которое не дает тебе покоя, свищет ветер и больше ничего. Нет и не было, — сказал Алексей.

— Для кого как.

— Да к черту всё это! Для всех без исключения.

— Там сейчас Юрий Иванович на приволье пирует, — сказал Лобанов. — И домогается иметь дитя от нелюбимой тобою Надежды Андреевны.

— Ну и что? — Волин все больше раздражался оттого, что втягивается в бессмысленный спор. — В конце концов — естественное желание.

— Знаешь, для чего ему это надо? Я только сейчас понял. Ребенок Розмари тут ни при чем. — Лобанов глубоко затянулся. Отблеск сигаретного огонька раскрасил его лицо красно-черными мазками, и Алексею сделалось не по себе. — Любая женщина, шлюха ли, праведница, в первооснове и назначении своем — мать. Источник жизни.

Можешь посмеяться, что я высоким штилем излагаю банальности. Женщина — не Богородица. Она человекородица, и в этом ее святость. Первородный грех и прочие бабьи вины придумали мы, мужики, для собственного удобства. Чтоб надругаться, предать, поглумиться и с чистой совестью считать, что именно так и надо. Я не знаю, кто такой Юрий Иванович в физическом смысле. Но в философском, должно быть — да, дьявол. Среднеарифметическое от бесконечного множества персональных мистеров Хайдов. Однако мелковат он, как, в сущности, всякий злодей, даже самый выдающийся. Зло может стать безграничным, но величие тут ни при чем. Нашему мелкому бесу и нужно-то всего, что надругаться над человеческим в человеке, чтоб осталось лишь его, бесово, семя. А дальше уж оно само свое возьмет. Тогда-то человек и становится пострашнее всякого антихриста. Оттого-то и жрем друг друга.

— Лобанов загасил сигарету и добавил: — А женщина эта, — он запнулся, — Надежда Андреевна, она в обычном смысле, конечно, не святая. Она просто женщина. Перед которой каждый из нас виноват по-своему.

Волин слушал Сергея не перебивая, вжавшись в неровную стену грота. Лицо его скрывалось в темноте.

— Вот я и думаю: как ни крути, а надо возвращаться, — Лобанов достал из костра уголек и опять прикурил. — Понимаешь, тогда, в вычислительном центре, Юрий Иванович угодил в самую точку. Конечно, он ведь и мой мистер Хайд… Вы не знаете, что нужно делать. Из ничего ничего не вырастет… Вот именно! Из ничего.

Ушел — и нет тебя.

— Что она тебе сказала? — тихо спросил Волин. Сергей ответил после долгой паузы:

— Что я не тот, кто нужен. Что и она… Извини, не хочу я об этом. — И добавил:

— Может, тогда был не тот, а сейчас, думаю, тот самый. — Он завозился, потянувшись за рюкзаком.

— Что же ты собираешься делать? — Волин не пошевелился. — Доламывать вычислительный центр? Осенять крестным знамением?

— Собираюсь я доползти до конца желоба. Чтоб понять, кто же я есть такой. Это ведь самое главное — понять, кто ты, человек или… Юрий Иванович. А с сопочки виднее.

— Ну что ж, Бог в помощь, — вздохнул Алексей. — Только я ни по каким желобам корячиться не собираюсь. Человеку кошмары снятся всю жизнь. Но мне их истолковывать некогда. У меня других забот куча. За диссертацию вот никак не возьмусь. Что же, ты на свою сопочку полезешь, а меня так тут и бросишь? Я ведь один не выберусь, сам знаешь. Кто-то недавно о предательстве рассуждал.

Лобанов вдруг протянул руку и обнял Алексея:

— Дурной ты мужик. Чтоб я тебя бросил! Я больше никого никогда не брошу. Я тебя зубами поволоку. Мы вот сейчас полежим, поговорим. Ты сам поймешь, что если мы к станции пойдем — никуда не доберемся. Хоть вместе, хоть порознь. Если и есть у нас дорога, то как в том доме. Хочешь попасть на юг — иди на север.

Волин осторожно отстранил Сергееву руку. Они молчали долго, пока костерок не начал угасать. Наконец Алексей тяжело вздохнул:

— Горе ты мое. Тебя разве переупрямишь? У тебя даже и фамилия какая-то… упертая. Чего разлеживаться и языки чесать? Ладно, пошли уж.

Лобанов подскочил, ударившись головой о низкий потолок. На Алексея посыпалась труха.

— Алешка! Ты серьезно? Умница, молодец! Я и не надеялся, что ты так сможешь.

Думал, три дня тебя уговаривать придется. Ты… я не знаю!

— Успокойся! — похлопал его по плечу Волин. — Восторги после. Собираемся, что ли?

На сборы ушла пара минут. Загасив угли, Лобанов выбрался из-под выворотня и заугугукал, прикрываясь от ветра и секущего снега. — Вещи подавай!

Волин протолкнул в дыру рюкзаки.

— Помочь или сам вылезешь? — окликнул Сергей, принимая груз. — Ружье не забудь.

— Не суетись. Справлюсь. Глянь, рюкзак мой, кажется, развязался. Не пойму, выпало что-то или нет.

— Ох, эти мне кабинетные сидельцы! Ничего-то они не могут. Глаз да глаз за ними.

Шутливое ворчание Сергея растворилось в шуме метели, и он перестал загораживать лаз. Волин ужом выскользнул из пещерки.

— Все в порядке с твоим мешком. Давай, на плечи подкину. — Лобанов выпрямился, утирая с лица снег, и удивленно замер. — Леха, ты что?

На него смотрели дула вертикалки, более черные, чем окружающий мрак.

— Надевай рюкзак и шагом марш, — приказал Волин. Мало знакомый с оружием, он не забыл передвинуть предохранитель двустволки в боевое положение, и этот слабый щелчок дошел до Сергея даже сквозь свист ветра и ропот тайги.

— Так ты нарочно? — ошарашенный Лобанов стоял, выпрямившись во весь рост, будто подставляя грудь под выстрел. — Как же так?! Леха… Не дури. Дай сюда. Раз в год и палка стреляет. — Он протянул руку.

— Только дернись. Уложу на месте, — пообещал Волин. — Мне все равно, что так подыхать, что здак. Кретин! Бери рюкзак и топай, ищи тропу. Шутки кончились. — И добавил: — Потом сам спасибо скажешь.

— А если я не пойду? — Сергей как будто успокоился. — А если мне тоже — что так, что эдак? Тогда как?

Волин переступил с ноги на ногу. Ответ у него был.

— Тогда я тебя здесь, в снегу, и похороню. На всякие штучки — сумеет не сумеет, — не надейся. Положу за милую душу.

— Легче тебе от этого станет?

— Представь себе! — ощерился Алексей. — Даже не потому, что ты меня втравил и выпутаться не даешь. Из-за таких, как ты, людям вообще покоя нет. Вы хуже бичей вокзальных. Те, если неудачники, так и коптят себе потихоньку. А вы воду мутите, самоутверждаетесь, хоть утверждаться-то не в чем! Ты куда меня тащишь? Ты спросил, что мне надо, чего я хочу? Ты меня и слушать не желаешь. Из-за вас вечно жизнь в тартарары катится, потому что все вам всегда не так. А на самом деле просто внутри у вас тарарам, как в том доме… Шагай! Не доводи до крайности!

— Может, ты в чем-то и прав. — Лобанов не двинулся с места. — Только я тебе свою правду под ружьем не навязывал.

— Ты мне выбора не оставил. Иначе с вами нельзя. Короче, считаю до трех.

— Ошибся Юрий Иванович, — сказал Лобанов, нагибаясь за рюкзаком. — Тебя бы в серые. Ваше корыто только затронь — вы сразу в серые…

Он распрямился, как пружина, и прыгнул. Мгновение между жизнью и смертью показалось Сергею безмолвным и пустым. Оно распахнулось в бесконечность, в которую можно падать и падать, никогда не достигнув дна. Но в голове лишь успело промелькнуть: «И сам, дурак, замерзнет…» Тело Лобанова отяжелело от усталости, да и молодых сил в нем поубавилось с годами. Сергей опоздал на долю секунды. Прежде чем снова взревел буран и Волин кубарем покатился в снег, Лобанов увидел прямо перед собой черные зрачки дул, будто сведенные ужасным косоглазием, и услышал… негромкий, сдвоенный щелчок дуплета-осечки.

Сергей тоже упал, но тут же, перекатившись с боку на бок, взвился на ноги, сжимая вертикалку за стволы.

Оглушенный Волин копошился в сугробе, загребая руками и ногами так, будто собирался переплыть через него.