Джон Катценбах - Аналитик Страница 6

Он покачал головой:

— Нет, он ни разу не упоминал ни о ком, кто бы относился к названным вами категориям лиц. Но я искренне сомневаюсь, что он покончил с собой. Его состояние определенно не было настолько тяжелым. Запишите это и включите в ваш отчет.

Детектив Риггинс пожала плечами и с нескрываемой усталостью улыбнулась.

— Ваше мнение уже записано, доктор. — Она улыбнулась еще раз. — Готова поспорить, что в его личных вещах я откопаю предсмертную записку. Или, может быть, вы на этой неделе получите письмо. Если так, сделайте копию, чтобы я включила ее в отчет, хорошо, док?

Она покопалась в ящике стола, достала визитную карточку, которую не без напыщенности вручила ему. Рики, не взглянув на карточку, сунул ее в карман и встал, намереваясь уйти. Он быстро пересек офис сыскного отдела и уже в дверях, оглянувшись, увидел, что детектив Риггинс, склонившись над старенькой пишущей машинкой, начала выстукивать отчет, посвященный заурядной и, судя по всему, беспричинной смерти Роджера Циммермана.

Глава 3

Было уже утро, ночь выдалась неспокойная. Спал Рики мало, ему снилась покойница жена, сидевшая рядом с ним в красной двухместной спортивной машине. Машина стояла в глубоком песке у самого океана — дело происходило неподалеку от их летнего коттеджа на Кейп-Коде.

Он надел старую синюю рубашку и вылинявшие, обмахрившиеся понизу брюки цвета хаки. Вот уже многие годы, просыпаясь первого августа, Рики с ликованием влезал в потрепанную одежду — то был знак, что он сбрасывает с себя тщательно продуманный образ психоаналитика с Верхнего Ист-Сайда и отбывает в отпуск. Отпуск был временем, когда он мог пачкать руки в грязи, копаясь в саду в Уэлфлите, бродить по пляжу, не обращая внимания на песок, забивающийся между пальцами ног, и читать дешевые детективные романы. Впрочем, нынешний отпуск ничего подобного не предвещал.

Рики поплелся на кухню. Там он сунул в тостер единственный ломтик сухого пшеничного хлеба и сварил кофе. Он сгрыз тост, затем отнес кофе в кабинет, выложил на стол письмо Румпельштильцхена и, присев, уставился на густо исписанный лист. На миг у него закружилась голова.

— Это еще что такое? — вслух спросил он себя.

Мысль о том, что Циммермана толкнули под поезд только для того, чтобы сделать Рики внушение, была нестерпимой. Он вообразил, как возвращается в залитый слепящим светом офис детектива Риггинс и объявляет, что неизвестные ему люди убили человека, которого они даже не знают, чтобы заставить его, Рики, принять участие в некой смертельной игре. Даже если детектив Риггинс не высмеет его — а она это сделает, — что может заставить ее поверить диким россказням врача, который предпочитает дурацкое, едва ли не вычитанное в каком-то детективном романе объяснение очевидному факту самоубийства?

Он понимал, что в жизни его наступил критический момент. За часы, прошедшие с появления в его приемной письма, Рики оказался вовлеченным в череду событий, осмыслить и упорядочить которые он решительно не способен. Для анализа требуется пациент, а пациента у него нет. Требуется также время, а времени мало. Оставшиеся четырнадцать дней представлялись ему сроком невозможно коротким. На секунду Рики представил себе ожидающего казни заключенного, которому сообщают, что губернатор штата подписал его смертный приговор, и называют дату и время казни. Ужасно. Одно из величайших благ существования, подумал он, состоит в том, что мы не знаем, сколько дней нам отпущено. Ему показалось, что календарь на письменном столе усмехается.

Он взял со стола письмо и перечитал стишок. Это ключ, сказал он себе. Ключ, предоставленный психопатом.

Папа, мама и деточка малая.

Так, подумал Рики, автор письма использует слово «деточка», которое не указывает на пол. Уже интересно.

Когда папаша отплыл за моря.

«Отплыл» может иметь и буквальное, и символическое значение, однако в любом случае семью отец бросил. По какой бы причине он ни оставил жену и ребенка, Румпельштильцхен не мог ему этого простить. Скорее всего, брошенная мужем мать растравляла его. А Рики сыграл какую-то роль в зарождении ненависти, которой понадобились годы, чтобы стать убийственной. Но какую? Румпельштильцхен, решил Рики, был ребенком его пациента.

Интересно, сколько времени требуется, чтобы обиженный человек превратился в убийцу? Десять лет? Двадцать? Одно мгновение?

Этого он не знал, однако подозревал, что вскоре узнает.

Рики снова принялся за составление списка. Он взял десятилетний период — с 1975 года, в котором он здесь поселился, по 1985-й — и начал выписывать имена всех, кто лечился у него за это время. Дело было относительно простое: он выписывал имена долгосрочных пациентов, сомневаясь, впрочем, что человек, прошедший длительный курс лечения, мог породить того, кто ему теперь угрожал.

Румпельштильцхен был ребенком человека, отношения с которым оказались недолгими. Человека, резко прервавшего курс лечения. А припомнить таких пациентов Рики было гораздо труднее.

Он сидел над блокнотом и корил себя за то, что слишком неряшливо вел записи. Было уже около полудня, когда кто-то позвонил у его двери. Звонок словно вырвал Рики из транса. Он встал, пересек кабинет, приемную и с опаской приблизился к двери. Посмотрев в глазок, Рики увидел молодого человека в пропотевшей синей рубашке службы «Федерал экспресс»; в руке он держал конверт. Рики повернул ручку замка и приоткрыл дверь, оставив ее на цепочке.

— Да? — произнес он.

— У меня письмо для доктора Старкса.

Рики поколебался:

— Удостоверение у вас какое-нибудь есть?

Молодой человек вздохнул и показал приколотую к рубашке забранную в пластик карточку с именем и фотографией.

— Сможете прочитать отсюда? — спросил он. — Мне нужна только ваша подпись.

Рики неохотно распахнул дверь:

— Где расписаться?

Посыльный протянул ему папку.

— Вот здесь, — сказал он.

Рики расписался. Посыльный передал ему небольшой картонный конверт.

— Приятно провести день, — сказал посыльный на прощание.

Рики немного помешкал в двери, разглядывая наклейку на конверте. Письмо было из нью-йоркского Общества психоаналитиков. Он отступил в приемную, запер за собой дверь, вскрыл конверт. В конверте оказались два листка бумаги. Письмо было послано президентом Общества, врачом, о котором у Рики имелись довольно смутные представления.

Дорогой доктор Старкс!

С большим сожалением вынужден сообщить Вам, что Общество психоаналитиков получило серьезную жалобу, касающуюся Ваших взаимоотношений с одним из Ваших прежних пациентов. Копию жалобы я прилагаю.

Как того и требуют уставные нормы общества, я, обсудив этот вопрос с руководством нашей организации, передал дело комиссии штата по медицинской этике. Персонал комиссии свяжется с Вами в самое ближайшее время.

Мельком глянув на подпись, он обратился ко второму листку. Это было письмо к президенту Общества, с копиями для вице-президента, председателя комитета по этике и для каждого из шести входивших в состав комитета врачей.

Дорогой сэр или мадам!

Более шести лет назад я начала проходить курс психоанализа у члена Вашей организации, доктора Фредерика Старкса. По прошествии примерно трех месяцев, в течение которых я четыре раза в неделю приходила на его сеансы, он стал задавать мне вопросы, касающиеся моих сексуальных отношений с различными партнерами, а также моего неудавшегося брака. По мере продолжения сеансов вопросы приобретали все более откровенный характер. Всякий раз, когда я пыталась сменить тему, доктор неизменно заставлял меня вернуться к ней. Я протестовала, однако доктор уверял, что моя депрессия коренится в неспособности полностью отдаться сексуальным отношениям. Вскоре после этого заявления он меня изнасиловал. Он сказал, что, если я не отдамся ему, мне никогда не станет лучше.

Мне потребовалось несколько лет, чтобы оправиться от того случая с доктором Старксом. За это время я три раза попадала в больницу. У меня осталось два шрама от попыток покончить с собой.

Пока я не хочу открывать свое имя — уверена, что доктор Старкс хорошо меня помнит. Если Вы решите разобраться в этом деле, свяжитесь, пожалуйста, с моим адвокатом и/или моим психиатром.

Подписи не было, зато имелись имена и адреса адвоката и психиатра. Адвокат жил в центре Нью-Йорка, а психиатр — в пригороде Бостона. У Рики тряслись руки. Голова шла кругом.

Письмо не содержало ни единого слова правды.

Несколько секунд он расхаживал взад-вперед по кабинету, потом упал в старое кожаное кресло, стоявшее в изголовье кушетки. Относительно того, кто состряпал жалобу, у него сомнений не было. Анонимность жертвы делала это очевидным. Куда важнее было понять, для чего это понадобилось.