Уилл Лэвендер - Тест для убийцы Страница 6

Мелкая речушка, называемая Миллерс-Крик, делит территорию университета точно пополам, а виадук, соединяющий Верхний двор с Нижним, позволяет студентам переходить из одного полушария в другое. Именно здесь субботним вечером прогуливался Брайан Хаус. Виадук имел свою собственную историю: покушения на самоубийство, несчастные случаи, печально известная и совершенно неумелая попытка душевнобольного студента взорвать его в восьмидесятые. Во время войны во Вьетнаме учащиеся соорудили импровизированную баррикаду на одной стороне моста, чтобы преподаватели могли попасть на Нижний двор только по шоссе № 17, проходящему через самый центр Дилейна. Профессора были слишком гордые, чтобы совершать такой объезд, и поэтому на неделю все занятия либо отменились, либо проводились прямо на реке: лектор на одном берегу, а студенты, усевшись на грязную траву, — на другом. После шестидневной ничьей молодежь нехотя вернулась в аудитории.

Брайан уже немного выпил и к утру собирался надраться как следует. Сгустились сумерки. Дул холодный сентябрьский ветер. Вверху, в Норрис-Холле, несколько окон в комнатах первокурсников были распахнуты, и оттуда доносились звуки трансляции баскетбольного матча, эхом разлетавшиеся среди зданий на берегах Миллерс-Крик. Брайан стоял на середине моста и по привычке смотрел вниз, внимательно вслушиваясь в звучный плеск реки. Каждый раз, когда он приходил, все здесь напоминало ему о детстве, о звонком журчании далекого ручейка в лесу, о тех временах, когда он с отцом и братом уходил на долгие пешие прогулки по горам Катскилл. В одном из таких походов они заблудились, и тогда отец сказал им с Марком: «Останемся здесь. Если заблудились, никогда не паникуйте. На этих тропах всегда кто-нибудь есть». Они прождали на одном месте три часа, но никто так и не появился. Стало темнеть. Брайан заметил, что отец напуган или попросту замерз — он весь трясся, словно его колотили палкой. В конце концов, едва разбирая дорогу во тьме, они пошли. Значительно позже, примерно около полуночи, услышали гул шоссе. Выйдя на дорогу, на попутке добрались до города. Три дня отец Брайана не мог даже взглянуть на сыновей.

Речушка убегала к фиолетовой кромке леса и, обогнув Верхний двор, исчезала неподалеку от «Экономического центра Гири», впадая в реку Тэч примерно в двух милях от университетского городка. Иногда Брайан представлял себе, как прыгнет в воду и затеряется в потоке, а через милю его труп, развернувшись лицом вверх, поплывет домой.

В лицо Брайану дул прохладный ветер. Розовая поверхность Миллерс-Крик подрагивала. Брайан попробовал сконцентрироваться на самой далекой точке, где река скрывалась в лесу. Там, под сенью деревьев, еще на первом курсе он похоронил Вещь. Вся семья называла этот предмет именно так — «Вещь». Они даже не могли подобрать подходящего слова. Просто Вещь, как будто назвать означало поверить в его существование. Смириться. Они хотели спрятать предмет, укрыть от своих мыслей. Так его и стали называть — Вещь. Теперь Вещь представляла собой всего лишь участок взрытой почвы на дне реки и отметину от ногтей в земле на берегу. Каждый вечер Брайан приходил сюда, чтобы удостовериться, что Вещь никто не потревожил. Нет, все осталось по-прежнему. Грязь…

— Брайан?

Вздрогнув, он обернулся и увидел перед собой девушку. Кроме них, на виадуке не было ни души. Большинство студентов остались на Верхнем дворе, в доме одного из братств, и готовились к субботней ночи.

— Ты пытался?.. — спросила она.

— Нет, — сказал Брайан. — Я просто смотрел на воду… смотрел, как она…

Он не мог объяснить. Черт возьми, он и не должен ни перед кем отчитываться. И вообще, кто она такая?

— Я Мэри, — произнесла девушка, — мы с тобой в одной группе на Курсе логики.

— А-а. Курс этого чудика.

Мэри отвернулась, оскорбившись за профессора Уильямса.

— Он не так уж плох, — прошептала она.

— Ну и кто убийца? — спросил Брайан — он стоял спиной к девушке, облокотившись на бетонные поручни моста.

— Отец Полли, кто же еще, — ответила Мэри. Она колебалась, вставать ли рядом с ним? Может, таким жестом он приглашал присоединиться? Хочет ли он завязать долгий разговор или попросту ведет себя как обычно и лениво тянет время?

— И он собирался ее прикончить?

— Он думает, что защищает ее, — ответила Мэри.

— Но Уильямс ведь сказал «убийство». Что это за защита такая?

— Ты никогда не задумывался, а вдруг Уильямс не говорит всей правды?

— Да кончай ты. Он всю дорогу нас запутывает. Это и так ясно. Но есть же правила, и это одно из них. Какой смысл в игре, если в ней нет правил? Уильямс сам сказал, что девушку убьет похититель.

— Наверное, — вздохнула Мэри разочарованно.

— В любом случае вся эта теория выеденного яйца не стоит, — сказал Брайан, все еще глядя на деревья. — Убийца Майк.

— Майк? — переспросила Мэри шутливо. Впервые она дискутировала о загадке Уильямса с кем-то вне стен университета, и ей это нравилось. Мэри должна была встретиться с Саммер и девчонками из «Дельты» только через час. Она вышла на улицу подышать свежим воздухом и — нужно признать — не переставала думать о Полли и профессоре.

— Да, Майк, — повторил Брайан. — Этот парень сказал всем на вечеринке, что завалится спать, а когда никто уже не обращал на него внимания, он смотался в дом Полли. Вломился к ней в комнату, забрал ее и где-то спрятал. Ты ведь знаешь, как оно бывает: по пьяни все равно никто ничего не помнит. Им показалось, будто они видели Майка на диване, но Майк ли это был?

— Ну-у, — произнесла Мэри.

— Ага. Точно.

Он продолжал вглядываться в ту же точку вдали.

Так они и стояли на ветру, а вокруг опускалась ночь. Вдоль Монтгомери-стрит зажглось несколько фонарей, залив виадук наполовину бледно-белым цветом.

— Мне пора. Пойду в общагу и нажрусь, — сказал наконец Брайан.

— Ах да, — застенчиво отозвалась девушка, — мне тоже пора.

Брайан обернулся к ней. Мэри заметила, какие красные у него глаза, какие беспокойные. Зрачки походили на разбитую тарелку, состоявшую из тысяч отдельных осколков. В его глазах что-то скрывалось. Разочарование или, может быть, обида. Брайан отвернулся.

— Так тебе нравятся «Шайнс»? — осведомилась Мэри, заметив его футболку.

— Да, — сказал он, — а что?

— Какая у тебя любимая песня?

Брайан вновь отвернулся. Он и вправду не помнил ни одного названия. У соседей по комнате была запись, и Брайан знал, что тоже должен слушать эту группу, так как почти всем с его курса она нравится, хотя ему самому такая музыка казалась сплошным шумом.

— Ну, которая с первого альбома.

— «Нью слэнг», — догадалась Мэри. — Классная тема.

— Да без разницы, — отозвался Брайан, уходя. Он уже шагал в кривых отблесках бледного света, долетавшего с Монтгомери-стрит, когда Мэри крикнула: «До понедельника!», но Брайан, должно быть, не расслышал и потому не попрощался.

5

Как же он ненавидел все эти мероприятия по сбору средств. Терпеть не мог. Все светила науки столпятся у стены и будут потягивать скотч, оставив жен танцевать со студентами. Сама ситуация напоминала некое подобие феодализма: господа в отдалении ведут беседы о деньгах, а слуги занимаются хозяйством. Дэннис Флаэрти стоял в углу, периодически отпивая имбирное пиво из пластикового стаканчика, и думал о… том, о чем только и мог думать последнее время.

О ней. Элизабет Орман, жене ректора.

Дэннис познакомился с ней в библиотеке, названной в честь ее мужа. Сперва он решил, что Элизабет там работает, потому что она была старой — «старше», как она его обычно поправляла, когда они шутили на эту тему, — и, казалось, знала там все. Дэннис писал курсовую об Альфреде Адлере, и когда полюбопытствовал, где можно найти книгу «Постижение человеческой природы», Элизабет спросила, что именно его интересует.

Она оказалась докторантом и знала немало об Адлере. После беседы с ней Дэннису даже не потребовалось заглядывать в книгу. Они сидели подле окна с восточной стороны, и он записывал за Элизабет. «Вы знали, — говорила она, — что прежде чем стать социологом, Адлер изучал неврологию? Он интересовался тем, как функционируют глаза, как мы видим мир с их помощью. Все свои выводы о человеческом зрении Адлер позже использовал в теории о комплексе неполноценности. Только в этой гипотезе речь шла о том, как мы видим себя, а не других. О зрении, обращенном внутрь, о духовном оке».

И так далее, и тому подобное. Элизабет рассказывала, а Дэннис записывал. До самого вечера. Неделю спустя он случайно встретил ее там же, и они снова разговорились, но на сей раз беседовали об обычных вещах: о политике, музыке (как оказалось, ей очень нравился Мингус). Во время второй встречи Дэннис впервые увидел в Элизабет женщину. Несомненно, она была старой — «старше», поправил он себя. Ей, должно быть, уже под сорок. Но после их первой встречи в ней что-то изменилось. Как будто она готовилась к свиданию, подумал Дэннис. Элизабет расстегнула верхнюю пуговицу кофточки и зачесала рыжие волосы набок, открыв лицо. Вид потрепанной докторантки пропал совершенно. Ей явно было не все равно.