Питер Бенчли - Белая акула Страница 6

Уэббер был убит. Он знал, что произойдет: подготовленное им освещение уничтожат, его отодвинут в сторону, за спины телевизионщиков, командовать начнут эксперты. Он не получит никакой возможности отснять достаточно «боковиков» – кадров, не нужных «Нэшнл джиогрэфик», но пригодных для размещения в другие журналы. Пострадает не только качество его продукции, но и кошелек.

Но теперь Уэббер ничего не мог поделать. Хуже того, все произошло по его же вине – следовало унять возбуждение и подождать с сообщением в журнал о находке контейнера.

– Дерьмо! – заорал он в вечерний воздух.

– Ладно, – сказал пилот, – забудь. Спустимся в кают-компанию: у меня есть друг по имени Джек Дэниэлз[5], и он смерть как хочет встретиться с тобой.

Уэббер и пилот сидели в кают-компании и приканчивали «Джека Дэниэлза». Чем больше пилот брюзжал насчет бюрократов, тем больше Уэббер сознавал, что его обкрадывают. Он нашел контейнер, сфотографировал его в руинах подводной лодки, и он должен сделать первые, лучшие – единственные – снимки содержимого.

В восемь сорок пять пилот объявил, что насосался по самые жабры, и шатаясь поплелся спать.

В восемь пятьдесят у Уэббера был готов план. Он отправился в постель, заведя будильник на полночь.

– Это мыс Монток, – произнес капитан, показывая удаленную окружность на экране радара, – а это остров Блок. Если бы не было ветра, я бы стал на якорь у Вудс-Хола и дождался рассвета. – Он посмотрел на часы, висящие на переборке. – Сейчас час пятнадцать. Через четыре часа видимость будет хорошая. Но при этом сумасшедшем восточном я укроюсь за Блоком и пойду к берегу, когда начнет светать. Иначе всем станет погано, да и сломать что-нибудь можем.

– Верно, – ответил Уэббер.

От кислого кофе, целое ведро которого он влил в себя, его тошнило, когда судно врезалось в подошву волны, а затем наискось поднималось на гребень и разбивало его. Подталкиваемая настигающим ветром посудина ввинчивалась в ночь.

– Я, наверное, лучше пойду к себе и попробую заснуть.

– Поставь лоханку рядом с койкой, – предложил капитан. – Спать в блевотине – хуже нет.

Уэббер поднялся на мостик выяснить, сколько человек несут вахту, и обнаружил только двоих – капитана и его помощника: оба находились в рулевой рубке и смотрели вперед. Корма оставалась пустой и без наблюдения.

Вернувшись в каюту, Дэвид сунул пальцы в горло и опустошил в туалете желудок. Подождал пять минут и снова попробовал спровоцировать рвоту, но не выдавил ничего, кроме желчи. Уэббер почистил зубы, с прояснившейся головой и ощущением некоторой устойчивости повесил через плечо «Никон», проверил вспышку и вышел на кормовую часть палубы.

Ветер дул со скоростью двадцать пять или тридцать пять узлов, но дождя не было; судно, подгоняемое ветром, делало пятнадцать узлов, так что рев бури отставал. Идти по ровной, широкой палубе было нетрудно.

Две пятисотваттные лампы заливали корму светом. Распластавшиеся на ложементах батискафы напоминали неведомых жуков-мутантов, поставленных охранять мерцающий между ними желто-зеленый контейнер.

Пересекая стофутовое пространство кормы, Уэббер оставался в тени. Скрючившись за батискафом у левого борта, он проверил, не наблюдают ли за ним с мостика, а потом осветил вспышкой одну из стенок контейнера.

Уэббер не представлял, сколько весит крышка бронзового ящика, но полагал, что наверняка больше, чем он сможет поднять в одиночку. При необходимости он мог использовать подъемный механизм одного из глубоководных аппаратов – большой стальной крюк, висящий на тали с электроприводом. Но возможно, крышка откидывалась на пружинах; может быть, существовал какой-то запорный рычаг или кнопка.

Уэббер покинул укрытие за принайтованным батискафом, пересек палубу и опустился на колени около контейнера, закрыв спиной свет вспышки. Он ощупал ребро крышки от одного края до другого. На дальней стороне, всего в нескольких футах от обреза кормы, где пенилась внизу, поднимаясь и опускаясь, кильватерная струя, Дэвид увидел выгравированный по бронзе рисунок – небольшую свастику. Под ней оказалась кнопка.

Уэббер нажал на кнопку, услышал щелчок, и крышка начала подниматься.

Мгновение он, оцепенев, стоял на коленях и смотрел, как дразняще-медленно крышка движется вверх, поднимаясь не более чем на дюйм в секунду.

Когда контейнер открылся примерно наполовину, Уэббер встал, взвел затвор камеры, поднес ее к глазам, навел и подождал сигнала о готовности вспышки к работе.

Свет пробивался сквозь туман; крышка затеняла содержимое контейнера, а вид сквозь линзы фотоаппарата колебался и расплывался. Контейнер заполняла жидкость.

Ему показалось... Неужели это лицо? Нет, конечно... но что-то такое, что напоминало лицо.

В жидкости что-то внезапно и резко плеснулось, и сверкнуло нечто похожее на сталь.

Долю секунды Уэббер ощущал боль, потом его окатило теплом, и он почувствовал, как его утаскивают под воду. А когда он умирал, мелькнуло странное ощущение, что его едят.

8

Существу нужно было питать себя, и оно питало, пока больше уже не могло есть. Оно жадно и неумело сосало до тех пор, пока нутро окончательно не отказалось принимать эту теплую соленую жидкость.

Насытившись, оно оставалось в замешательстве. Окружающее являло движение и неустойчивость, а когда существо поднялось из контейнера, – тревожное отсутствие чего-то. Жабры затрепетали в ожидании требуемой субстанции, но ничего не обнаружили, пока существо снова не погрузилось в жидкость.

Нервные импульсы беспорядочно вспыхивали в его мозгу, бороздили бесплодные извилины, не в состоянии классифицировать реакции. Существо несло в себе запрограммированные ответы, но в неистовстве не могло найти их.

Оно ощущало, что требуемое вещество где-то рядом, и в отчаянии снова высунулось из своего безопасного контейнера, пытаясь понять окружающую среду.

Там, вон там. Темный и зовущий мир, куда оно должно вернуться.

Лишенное знаний, существо располагало совершенными инстинктами. Оно распознавало немногие императивы, но безусловно подчинялось тем, что были ему известны. Выживание зависело от питания и защиты.

Существо не владело способностью изобретать что-то новое, но обладало необыкновенной физической мощью и именно к ней обращалось теперь.

Оставляя следы из ила и слизи, оно передвинулось к дальнему краю контейнера и начало толкать его. Мозг существа все больше страдал от отсутствия кислорода, но сохранял еще способность посылать электрические импульсы, дававшие команды мышечным волокнам.

Нос судна зарылся в пену, и корма поднялась. Контейнер скользнул вперед, заставляя существо пятиться. Но потом нос выровнялся и устремился ввысь, и с быстрым падением кормы наступил краткий миг невесомости контейнера.

Он двинулся назад, качнулся на срезе кормы и упал в море.

Как только существо почувствовало холодные уютные объятия соленой воды, его системы откликнулись мгновенным восстановлением. Оно плавно опускалось вниз в ночном море, наполняемое примитивным осознанием, что снова находится там, где надлежит.

Переваливаясь с носа на корму и рыская по курсу, судно продолжало путь под защиту острова, а по палубе каталась из стороны в сторону камера «Никон», запятнанная кровью.

Часть III

1996 год

Уотерборо

9

В каюте лодки Саймон Чейс наклонился к самому экрану телемонитора и ладонью загородил его от света. Летнее солнце еще не поднялось над горизонтом, но сияние струилось в иллюминатор и засвечивало изображение на экране. Медленно движущаяся белая точка была едва различима.

Чейс провел пальцем линию на экране, проверил направление по компасу и произнес:

– Вот она. Разворачивается на сто восемьдесят.

– Что она делает? – спросил помощник, Длинный Палмер, крутанув штурвал вправо и направляя лодку на юг. – Позавтракала у Блока и назад в Уотерборо на ленч?

– Сомневаюсь, что она голодна, – откликнулся Чейс. – Наверное, так набила брюхо китовым мясом, что неделю есть не будет.

– Или больше, – вмешался Макс, сын Чейса, сидевший на скамейке лицом к монитору и педантично переносивший с него данные в таблицу. – Некоторые из серых акул могут обходиться без еды больше месяца.

Замечание было брошено с деланной небрежностью, словно подобные откровения из области морской биологии не сходят с языка у любого двенадцатилетнего мальчишки.

– А-а, простите, Жак-Ив Кусто, – фыркнул Длинный.

– Не обращай внимания на Длинного, он просто ревнует, – сказал Чейс, касаясь плеча Макса. – Ты прав.

Он был горд и тронут, потому что знал: Макс из кожи вон лезет, пытаясь внести свою лепту в налаживание их взаимоотношений, которые при другом стечении обстоятельств давным-давно сложились бы.