Андрей Хорошавин - Пёс Страница 6

Бог мирно спал, растянувшись на мягком белом облаке. Периодически он вздрагивал во сне, улыбался беззубым ртом, плакал, пытаясь удержать кого-то от очередного падения. Наверное, ему снились эти заблудшие души, эти люди, погрязшие в грехе, и упрямо не желающие вознестись в царство вечной благодати и сытости. Бог устал умолять и уговаривать их не грешить. Но в ответ на это, люди с завидным упорствам продолжали красть, убивать, прелюбодействовать.

Бог не смог придумать ничего лучше, как залить эту грешную землю водой, оставив в живых только праведников.

– Ну вот! Наконец-то! – воскликнул бог, удовлетворённо потирая руки. – Наконец-то воцарится на земле, в мире людском, вечная любовь и согласие.

Но не тут-то было! Зачатый в грехе, человек тянулся к греху же, как только что родившийся младенец тянется к соску материнской груди. Всё началось сначала: и пот, и кровь, и слёзы. И скорее всего, именно в тот момент, в момент воскресения греха, бог хлопнул себя по морщинистому лбу, поняв свою главную ошибку. В бессилии повалился он на колени, и, схватившись за голову, повторял одну только фразу:

– И дернул же меня чёрт, наградить Адама и Еву половыми органами!

Даже возлюбленный сын его Иисус, спустившись на землю и творя чудеса любви и добра, только разозлил всех. И тогда, люди просто приколотили его банальными гвоздями к банальному бревну, как растягивают шкурку пушного зверька на рамке, и выставили сушиться на солнце.

Мучительно осознав, что на второй потоп не хватит ни сил, ни воды, бог старческой походкой подошёл к краю облака, смачно плюнул вниз, на головы грешников и завалился спать. Он был старый и всем надоевший бог.

А буря продолжала исполнять свой дьявольский танец. Чёрные тучи окутывали землю. Ветер закручивал в страшные смерчи мириады заблудших душ. Он поднимал их вверх, но только лишь для того, что бы в следующее мгновение с силой ударить о землю, доказывая, что лучше прожить короткую земную жизнь, чем ждать неизвестно чего на небесах. Обычно после таких ударов судьбы, мозги у людей вставали на место, и остаток жизни они лихорадочно спешили прожить только для себя.

Тело огромной чёрной собаки, изломанное и исковерканное, как ненужная тряпка валялось в луже, прикованное к будке цепью. Кровь смыта дождём, и только бугры на худых боках, указывают места переломов.

Душа покинула это тело и металась в каше из воды и ветра, пытаясь во тьме найти путь к богу и обрести покой. Но бог забыл о ней, точнее сказать, просто проспал. И судя по всему, не очень то и нужна была ему это маленькая собачья душа. Если бы она попала к богу, то он наполнил бы её любовью, и взял к себе на небо. Но дьявол оказался быстрее. Он залил её ядом ненависти и мщения, и вернул назад, в изуродованное тело.

Боль почти не ощущалась. Несчастное тело просто устало болеть. Иногда, животное приходило в сознание и открывало глаза, что бы через миг вновь провалиться в бездну. В те минуты, когда вконец измотанный борьбой за жизнь организм начинал терять последние силы, пёс забывался в тяжёлом сне. Ему снились сны.

Вот он ещё совсем маленький, беззаботно бегает по зелёной, травке. Солнышко припекает бока. Рядом с ним две девочки. В зубах у него красная туфелька. Она сладко пахнет любовью и лаской. Девочки смеются, пытаются отнять туфельку. А он убегает. Он сильный и ловкий. Кругом ветки, трава. Он прячет туфельку. Это теперь его туфелька. Ах, как она пахнет. Он снова слышит ласковый зов. Его зовут по имени и он, изо всех сил пытается бежать на голоса. Но девочки уже далеко. Они уходят всё дальше и дальше, и исчезают в голубизне неба.

Вот он крошечный слепой комочек, беспорядочно тычется носом во все стороны, пытаясь найти в темноте большое, тёплое и мягкое тело мамы, и прильнуть к нему, ища любви и защиты. Но тепла нет. Вокруг только тьма и страх. Он робко пытается звать своим слабым голоском, но ничего не происходит. Только ледяной холод и одиночество сжимают его со всех сторон.

Пёс открывает глаза. Тупая боль, холодный дождь, мрак и ветер.

Снова забытье. Снова он, напрягая последние силы, бежит по зелёной траве за девочками, и вновь они уходят в небо. Снова ему сниться яркий свет, тепло и запах туфельки. Но свет начинает меркнуть. Что-то большое и страшное надвигается на него. Что это? Из тьмы, над ним нависает, перекошенное ненавистью, жестокое лицо человека. Человек замахивается. Всё окрашивается кровью.

Горло собаки начинает дрожать. Огонёк зверя, почти потушенный за тысячи лет жизни рядом с человеком, разгорается с новой силой. Он наполняет тело пса. Он становится всё больше и больше, вознося языки свои выше боли, выше страха и любви. Теперь лишь дикая злоба, безграничная ярость и неутолимая жажда мщения разливаются до самых дальних уголков его тела и сознания.

Страшный вой зверя разносится в ночи, сливаясь с голосами его диких и вольных предков, глядящих на него горящими глазами сквозь время, из глубины веков.

Глава 7

Зарезав вторую свинью, он с удивлением заметил, что ощущения уже не имели той остроты, что в первый раз. Это удивило и раздосадовало его. Потом он почувствовал, что не реализованные ожидания засели где-то глубоко в голове, и оттуда напоминают о себе, с каждым днём всё настойчивее, и настойчивее. Это раздражало и злило его. Поймав бродячую собаку, он долго резал её ножом, подвешенную за передние лапы к потолку сарая, затянув предварительно ей пасть изолентой. Но раздражение не ушло, а наоборот, нарастало, не давая покоя. Он так разозлился, что не заметил, как обмочил штаны.

По ночам он долго не мог уснуть – болела голова. А забывшись, он видел, как в тумане, слезливые глаза матери, которые постепенно растворялись в темноте. На их месте, увеличиваясь в размерах, как бабочки порхали девчёночьи трусики. Зайчики, мишки, пупсики и котята на них оживали, строили ему рожи, издевались и смеялись голосами его одноклассников. За тем и они исчезали в темноте и всё вокруг начинали заполнять тела девочек – гладкие, чистые, без единого волоска. Он улыбался им. Он просто хотел с ними играть. А они называли его «Рвотный порошок!», и громко смеялись, показывая тонкими пальцами в его сторону. Тогда он пытался хватать их за их чистые тёплые шеи. Он давил изо всех сил, до хруста, до боли в пальцах, пытаясь заставить замолчать. Но они выскальзывали из рук, и вновь хохотали и дразнили его. Потом появлялись лица других. Они смотрели страшными глазами. Потом хохотали: «Ссыкун!». Толкали его. Били. Он пытался уйти от них, спрятаться, но не мог. Потом были боль и огонь.

Он просыпался потный и злой. Голова болела. Кровь стучала в виски. Было трудно дышать. И это не проходило, и стучало внутри, стучало, как молоточек, громче, громче, требуя выхода.

Он шёл на работу. Он боялся, что все узнают. Что все увидят то, чего он хочет, и накажут его или станут смеяться над ним. А ему не хотелось, что бы над ним смеялись. Он хотел, что бы с ним согласились поиграть, хоть кто ни будь.

Однажды, давно, ещё в садике, он играл в песочнице с девочкой. Она говорила ему, а он делал, что она велела. Он не сразу мог понять, что она хотела от него, и она хмурила бровки и сердилась. Но ему нравилось, потому, что она разрешала ему трогать её трусики. Он запомнил это ощущение на всю жизнь. Ему так понравилось, что он очень хотел, но не шёл в туалет, боялся, что девочка уйдёт. Потом он описался, но продолжал играть. Потом подошли другие девочки и увидели, что он описался, и начали смеяться над ним. Девочки были одеты в короткие платьица, а из-под платьев виднелись трусики. Белые с синими, красными и жёлтыми котятами, мишками, зайчиками и пупсиками. А та девочка не смеялась. Она, молча, стояла и смотрела. Но больше она с ним не играла потому, что все смеялись и кричали: «Ссыкун! Ссыкун!»

А потом была другая. Там, в школе. Она пришла и села с ним рядом. И он увидел её трусики. Такие белые-белые. Это она для него. Он потрогал их, такие тёплые и мягкие и ему стало хорошо. Но она испугалась. И её глаза были большие, и она упала. Потом ему говорили, что он не должен с ней играть. Били, били. Было больно. И тогда появился огонь. Потом отец бил его. Потом плакала мать. Потом отец запретил ходить в школу. Но он запомнил лицо девочки и её трусики, и большие тёмные глаза.

И однажды вечером к нему пришла та девочка. Только на ней было короткое синее платьице, а не чёрная юбка как тогда.

Уже совсем стемнело. Он сидел у окна, и она подошла к калитке. Потом она стучала и оглядывалась по сторонам. А он смотрел. Она заметила его и, улыбнувшись, махнула рукой. Он увидел её большие тёмные глаза и тоже улыбнулся. Потом он вышел, и она спросила хлеба и картошки, если можно. У неё давным-давно заболели папа и мама, и не могли купить себе хлеба сами. Он не сразу, но понял, что ей нужно, и пошёл в дом. А она пошла за ним и быстро вошла внутрь дома, и вновь быстро оглянулась по сторонам, перед тем как войти. Он дал ей хлеб, а она не уходила, и всё осматривала комнату, прикусив нижнюю губу. Тогда он попросил её поиграть и потрогать её за трусики. Она долго смотрела на него, подняв брови, а потом её глаза стали узкими, и она попросила денег, папе с мамой на лекарства. И тогда она поиграет с ним и разрешит трогать трусики. Он опять долго соображал, но денег не дал – ему было жалко, и опять попросил поиграть, и потрогал её за плечо. Тогда она засмеялась. Сначала коротко улыбнулась, вскинув брови вверх. Он улыбнулся ей в ответ. А потом захохотала. Её лицо перестало быть детским. И он увидел, что это не та девочка. Что она не хочет с ним играть. Она злая. Она такая же, как те, что смеялись и били его. В нём закипело раздражение. Он замотал головой и замахал руками, прогоняя её, а она не уходила и всё хохотала и хохотала.