Виктор Точинов - Русалка на ветвях сидит Страница 6

– Русалки? – невольно переспросил Алексей – и слушал с того момента крайне внимательно.

– Они самые, – невозмутимо подтвердил Траубе. – Согласно некоторым источникам, среди жрецов Дагона были рыбохвостые люди. Хотя, конечно, наши русалки, российские – берегини и лоскотухи – никогда по народному поверью хвостов не имели. И в самом деле: как бы, интересно, взгромоздилась на дуб пушкинская русалка, будь она хвостатой?

– А какие русалки были в храме Новицкого? С хвостами? – Алексей постарался, чтобы вопрос прозвучал равнодушно. Кажется, получилось.

– Помилуйте, Алексей, какие русалки? Подробностями мистерий я не интересовался, да и какая разница: приделывал пан Владислав крестьянским девушкам хвосты из папье-маше или они попросту бегали в лунном свете голышом и в венках из лилий? Тем более что продолжалось все недолго – сами понимаете, молодой человек, что во времена Победоносцева за такие игры грозило… Впрочем, о чем я, нынешнему поколению и фамилия такая не знакома.

– Если не ошибаюсь, Победоносцев служил обер-прокурором Синода? – вступился за честь поколения Алексей.

– Вот именно… В Синод донесение ушло, но из Петербурга никак отреагировать не успели. Местные власти сами управились. Храм разнесли по камешку, Новицкого отправили в Иркутск пожить, ума понабраться, имение – под опеку. Что с паствой его обращенной сделали, уж и не знаю. Розгами, надо думать, полечили хорошенько. Но никто толком разбираться не стал, чем именно жрец новоявленный в своем храме занимался.

Алексей слушал, затаив дыхание. Вот, значит, что за руины на островке – фактически куча камней-обломков, густо поросших кустарником. Траубе сказал с нешуточным сожалением:

– Больше ничего мне про это загадочное дело не известно. И свидетелей-то не найти, даже стариков-старух древних – империалистическая да гражданская перемешала народ, имение в семнадцатом мужички сожгли, деревню – ЧОН в двадцать первом, как бандитское гнездо…

– А что стало с Новицким?

– Сбежал из ссылки, перебрался в Америку через Берингов пролив. По слухам, мыл золото на Аляске, потом вроде уехал в Африку. Там якобы и погиб в Трансваале во время англо-бурской войны. Жена его церковь на свои средства возвела – грехи мужа искупить…

– До сих пор церковь стоит, склад там сейчас колхозный.

– Время такое, смутное, – неприязненно прокомментировал старик.

И тут же взгляд его стал тревожным, даже испуганным. Пожалуй, понял: сказал невзначай то, что никак не стоит говорить при первом знакомстве.

У Алексея вертелось на кончике языка немало вопросов, но Ипполит Васильевич уже торопливо поднялся со стула, давая понять, что визит несколько затянулся. Пришлось откланиваться, не дожидаясь, когда старик сошлется на неотложнейшие дела…

Дверь за посетителем закрылась. Траубе произнес негромко, сам себе:

– И все же любопытственно мне: что за чертовщину Новицкий вывез из Палестины… Хоть бы мемуар какой, подлец, оставил…

…Ваш сын, Рокшан Алексей Владимирович, пал в бою смертью храбрых 18 сентября 1941 в бою под деревней Козельково.

Бумажный треугольник выпал из ослабевшей руки, закружился к полу – падал, казалось, целую вечность.

Евдокия Петровна Рокшан, в девичестве Лытина, до Победы не дожила – тихо угасла в сорок четвертом…

…Я, понятное дело, по такому делу в сторонке с Кирюхой-соседом на грудь маленько принял – не каждый раз к нам в глушь столько народу приезжает. Потом на берег пруда, к монументу вернулись, а там митинг в разгаре, депутат какой-то киевский по расстрелянным слезу льет да палачей ихних клеймит – причем всё на нынешнюю Россию свернуть норовит, дескать Путин прямой наследник тех расстрельщиков. Хотя Бела Кун вроде как из мадьяр происходил…

Ну, долго ли, коротко, – отговорили, оркестр музыку тоскливую заиграл. Ножницами по ленточке – чик! – поползло вниз полотнище.

Венки возлагают, телевизионщики снимают, поп с Симферополя святой водой брызжет, а я…

А со мной тем временем что-то непонятное происходит. То есть в общем-то понятное, но… Девушку в толпе увидел – и смотрю, прямо оцепенел на месте. Ладно бы еще по молодости, но шестой-то десяток разменяв… Да и не я один, многие мужики на нее пялились, и молодые, и постарше. Не просто красивая была – что я, девок смазливых в жизни не видал? – а как бы сказать… В общем, как магнитом тянуло, бросить все к черту хотелось, да и пойти с ней куда глаза глядят. Да нет, не в койку пойти – просто чтоб рядом быть… Наваждение какое-то.

Не знаю уж, каким чудом удержался, на месте стою – но во все глаза пялюсь. А она ко мне идет – ну, не прямо ко мне, а мимо, к монументу. И как идет, как идет… После нее модели все эти на подиумах – коровы раскоряченные. Совсем близко прошла… Волосы распущены, чуть не до пояса, золотом на солнце горят – видно, что не краска, свой цвет, природный. И на лице никакой косметики – но глаз не оторвать, а посмотрел бы ты на Клавку не намазанную, эх…

Но вот платье ее… Цепануло как-то… Неправильное какое-то… Вроде и по размеру, но будто бы не ее. Чужое будто… Ну да я в женских шмотках разбираюсь не сильно.

Вот. Парни, понятное дело, так вокруг и вьются, то один заговорить пытается, то другой… Но она шагает себе, ни словечка в ответ. У монумента остановилась, взглядом по столбику фамилий пробежалась, родственника, не иначе, высматривала… И вдруг – увидела! Вскрикнула негромко, а затем совсем уж тихо: «Алешенька…». Что странно – чуть не прошептала ведь, но, по-моему, все в толпе услышали.

Я дивлюсь: молодая ведь совсем, в лучшем разе прадедушка лежать тут может, с чего вдруг Алешенькой-то его назвала?

Тут она поворачивается – глазам не верю, как не ее лицо стало… Только что прямо-таки своим светом светилось, а тут как лампочку выключили. Нехорошее лицо стало, хищное, и не то что теперь взгляд притягивает – наоборот совсем. Да и не молодое вроде как уже…

Но долго не приглядывался – она к пруду, да почти бегом. Несколько парней следом потянулись, не разглядели, понятное дело, что с дамочкой произошло вдруг.

А монумент, надо сказать, по-над балкой поставили, на самом верху – потом склон пологий, потом покруче, потом кусточки вдоль берега – и вода за ними.

Она сквозь кустики скользнула – и плюх!!! – в воду кинулась. Тут уж весь народ к берегу ломанулся. Игореша Ситников – тот больше всех на нее запал – первым. Видим: на поверхности никого. Пять секунд, десять – никого. Игорь, как был, в одежде – в воду. За ним еще парней несколько. Ныряли, ныряли, всё впустую – балка там обрывистая, сразу глубина у берега…

Испорченным торжество оказалось.

Что потом? Известно что… Расследование, милиция, аквалангисты. Да не много-то нарасследовали: кто такая, откуда приехала, – никто ни слухом ни духом. Аквалангисты лишь платье нашли – а тела-то в нем и нет! Ну, чудеса… Как будто в воде растворилась. Ладно бы в реке или море, там и унести далеко утопленника может, но в Карачаевском пруду-то… Да и с платьем непонятка какая-то.

Не знаю уж, что менты в следственных своих бумажках написали – утопление толпа народу видела, на тормозах не спустить – а ни тела, ни даже имени погибшей… Ну да с их проблем пусть у них голова и болит.

Дальше вовсе уж чудеса начались. Дернул меня черт у Игорька Ситникова фотки попросить – видел, как он «мыльницей» девушку щелкал. Зачем? – сам не знаю, зацепила, видать, крепенько… А он: не получились, мол, снимки. Я было не поверил – он пачку фотографий на стол. Смотрю, ничего понять не могу. Вот монумент с фамилиями, вот и сам я чуть дальше – дурацкий видок, если честно. А вот тут она должна стоять… Должна! А никого, место пустое. Разве что воздух чуть не такой, словно дымка там или марево – буквы на камне расплываются, а рядом нормальные, четкие. У «мыльниц», понятное дело, и не такие дефекты случаются, но…

Но сдается мне, не в фотоаппарате тут дело. Известно кто на фотках да в зеркалах не виден… Неужто и вправду ей Алешенькой был?

Вот какие фортеля порой на свете случаются…

Чем кончилось-то всё? Чем, чем… Тем и кончилось. Ведь это в книжках только в конце всё ясно да понятно, по полочкам разложено. А в жизни-то зачастую увидишь кусочек чужой истории – словно фильм в телевизоре на пять минут включишь – ни начала, ни конца…

Я-то ладно, время прошло – из головы выбросил. А с Игорьком Ситниковым нехорошо как-то дело повернулось. Жениться он по осени собирался, да в Харьков переезжать – и не женился, и не переехал. Говорят, на Карачаевском пруду вечерами пропадает – то стоит, в обелиск всматривается, словно фамилию того Алешеньки найти пытается. То просто у воды сидит – долго, дотемна…

У обелиска, кстати, что ни лето – венки кто-то постоянно кладет. Лилии водяные, белые, там же, в верховьях пруда, растут… Игорь, не иначе, и приносит. Больше вроде некому…