Джонатан Барнс - Люди Домино Страница 6

— Здесь большая текучесть кадров, — сказал я. — Люди тут долго не задерживаются. — Я показал в дальний конец комнаты, где за столом в одиночестве сидела женщина, она открывала одну посылку за другой и со сноровкой робота обвязывала бечевкой их содержимое. — Кроме нее.

Пальцы-сосиски, желтоватая кожа, обрюзгшая, прямые сальные волосы, лицо опухшее, розовое и рыхлое, как пластилин. Рядом с ней стояла великанская бутылка колы, и она с маниакальной регулярностью прикладывалась к ней — так, наверное, младенец, подчиняясь слепому инстинкту, теребит губами материнский сосок. Как и обычно, пот тек с нее градом, а на одежде темнели влажные пятна.

— Привет, — сказал я, понимая, что не могу вспомнить ее имя. Пам? Пэт? Пола? Мне сто раз называли ее имя, но оно не задерживалась у меня в голове. Толстуха издала в ответ какой-то неразборчивый звук.

— Это Барбара, — сказал я, произнося слова, видимо, чересчур уж выразительно. — Она будет работать наверху.

Женщина издала еще один неопределенный звук («брвет») и снова потянулась к бутылке колы.

Мы направились к выходу, и Барбара прошептала:

— Что с ней такое?

— Никому не хочется спрашивать. Бедняга работает здесь столько, что никто уже и не упомнит. Она стала символом всего этого заведения.

— Уж скорее его рабыней, — довольно жестко пробормотала Барбара.

Поддавшись какому-то странному порыву, я обернулся. Не донеся бутылку до губ, женщина смотрела на нас, ее рыхлое лицо пылало ненавистью. Меня внезапно охватило чувство вины и стыда, кровь бросилась мне в лицо, и я поторопил Барбару прочь из этой комнаты с ее брюзжащими вентиляторами, всепроникающим запахом пота и безмолвными обвиняющими глазами женщины. Мы оба, испытывая облегчение, направились вверх по лестнице.

С мамой я встретился за ланчем в кафе «Нерон».

— И сколько ты там еще вчера оставался? — спросила она, прихлебывая кофе латте.

Я хотел было рассказать ей о том, что случилось с мойщиком окон, но потом, предвидя ее реакцию, отказался от этой идеи.

— Недолго. Я ничем не мог ему помочь.

— Он сам себе все это устроил, — сказала она. — Мы все знаем, что выпить он был не дурак.

— Он поправится? — спросил я тихо.

Мама пожала плечами.

— Кто это может знать? — Она зевнула. — Ты уж его навещай. Твой отец хотел бы этого.

— Я сегодня вечером опять к нему пойду, — сказал я.

Это сообщение, казалось, удивило ее.

— Правда?

— Хочу побыть с ним. У него ведь больше никого нет.

— И кто же в этом виноват? Вообще-то, дорогой, я хотела попросить тебя об услуге.

Теперь стало понятно, зачем она позвала меня на ланч.

— И что же это за услуга?

— Насчет его дома. Одному богу известно, откуда у меня комплект ключей от него. Будь умницей — загляни туда завтра-послезавтра. Ну, просто посмотри, не разгромил ли кто его жилье, не перевернули ли все вверх дном.

Она шваркнула связкой ключей об стол, словно ставя точку в этом деле: мол, езжай — и обсуждать тут больше нечего.

— Мы могли бы съездить туда вместе, — с надеждой в голосе проговорил я.

— Радость моя, я уезжаю.

— Уезжаешь?

— В Гибралтар. С Горди.

Я поставил чашку на стол, боясь расплескать кофе.

— Кто такой Горди?

— Приятель. Не брюзжи, дорогой. Он в бизнесе.

— Еще один актер?

— Вообще-то продюсер. Он забронировал нам номер в таком чудном отеле.

— Здорово.

— Ну не смотри ты букой. Я счастлива. А ты ради нас поухаживай за старым хрычом. А если что случится — ты нам брякни.

Я кивнул, не сводя глаз с остатков своего сэндвича.

Из маминой сумки раздался звон. Она вытащила оттуда мобильник и приложила его к уху.

— Горди! Нет, я все еще с ним. — Прыснув со смеху, она повернулась ко мне. — Горди передает тебе привет.

— Привет, Горди, — сказал я.

— Нет-нет, — протянула она, неожиданно переходя на капризный детский голосок. — Я думаю, он ворчит, потому что переживает за дедушку.

Она поцеловала меня в лоб, помахала на прощание рукой и вышла из кафе на улицу, продолжая изливать свои нежности, щебетать на весь мир ничего не значащие ласковые словечки.

Я посмотрел на недоеденный сэндвич и отодвинул тарелку — аппетит у меня вдруг пропал.

Не успел я вернуться за свой стол, как меня вызвал к себе в кабинет Питер Хики-Браун.

Рядом с ним сидел какой-то незнакомый человек. У него было кукольное личико, чистая, отпилингованная кожа, и вообще он излучал здоровье, являя собой ходячую рекламу образцового ухода за собой. Когда я вошел, он посмотрел на меня, но не улыбнулся — лишь молча устремил взгляд в моем направлении.

— Вы хотели меня видеть? — спросил я.

Хики-Браун, на сей раз необычно мрачный, предложил мне сесть. Я с удивлением обнаружил, что если утром галстука на нем не было, то теперь есть, а почти все свои побрякушки он снял.

— Это мистер Джаспер.

Я протянул руку над столом.

— Здравствуйте.

Человек продолжал смотреть на меня. Я заметил, что в одно ухо у него вставлена какая-то пластмассовая штуковина телесного цвета, и помню, что подумал (насколько же наивным это кажется теперь), уж не туг ли он на ухо.

— Меня зовут Генри Ламб.

По-прежнему никакой реакции. Я в смущении убрал руку.

Питер откашлялся.

— Мистер Джаспер из другого отдела.

— Из какого?

Вид у Хики-Брауна был такой, словно он толком и сам не знал ответа на этот вопрос.

— Особого отдела. Насколько мне известно, в функции этого отдела входит защита интересов наших служащих.

Наконец незнакомец заговорил.

— Нам нравится думать о себе, — бесстрастно произнес он, — как об отделе, которому ничего не безразлично.

Хики-Браун сложил пальцы, словно в молитве.

— Послушайте, мы знаем, что вчера что-то случилось. Что-то, связанное с вашим дедом.

Человек, которого мне представили как Джаспера, смерил меня ледяным взглядом.

— Что случилось с несчастным стариком?

— Врачи полагают — удар, — ответил я, поборов в себе желание спросить, какое его собачье дело.

— Он поправится?

— Доктора не уверены. Хотя, на мой взгляд, это маловероятно.

Мистер Джаспер устремил на меня взгляд, но больше ничего не сказал.

Я посмотрел на своего босса.

— Что-нибудь еще, Питер?

Он выдавил из себя неискреннюю улыбку.

— Мы беспокоимся о вас. Нам необходимо знать, что с вами все в порядке.

— Все прекрасно.

— Конечно. Но послушайте меня. Если вам нужно будет уйти — вы мне только скажите. Только подмигните.

— Конечно.

Джаспер продолжал поедать меня холодными немигающими глазами.

— Это все? — спросил я.

Хики-Браун бросил взгляд на Джаспера, и незнакомец сделал едва заметное движение головой — при правильном освещении, если прищуриться, это можно было принять за кивок согласия.

— Вот и ладушки, — сказал Питер Хики-Браун. — Вы можете идти.

Выходя из кабинета, я чувствовал, как незнакомец, словно лазером, сверлит мне враждебным взглядом спину.

После работы я отвязал свой велосипед и поехал в больницу. Хотя изменений в состоянии деда не произошло, я успокаивал себя уже тем, что хуже ему не стало, и мне показалось, что никаких мучений он не испытывает. Я взял его за руку и рассказал о том, как прошел день, о толстухе в подвале, о моем ланче с мамой и визите мистера Джаспера.

Кто-то прошаркал у меня за спиной. Сиделка.

— Ну, теперь вы своего дедушку узнаете?

Я покраснел от стыда.

— У него грустный вид, — сказала она.

— Грустный?

— Он был на войне.

— Вообще-то, — поправил я ее, — дед не воевал. Он хотел, но его не взяли. Что-то у него, кажется, было с сердцем не так.

Сиделка только улыбнулась в ответ.

— Нет-нет, он был на войне. Определенно был.

Она развернулась и поспешила прочь — подошвы ее туфель поскрипывали на линолеуме.

Я снова посмотрел на деда.

— Ты ведь не был на войне? — спросил я. Хотя, конечно, никакого ответа не ждал.

— На какой еще войне?

Полчаса спустя, когда время для посещений подошло к концу, я спустился на первый этаж и был уже неподалеку от выхода, но тут увидел пациента, которого сразу же узнал. Вид у него был довольно веселый. Он сидел на кровати, опершись на подушку и погрузившись в чтение таблоида. Его загипсованная левая нога была подвешена в воздухе. Он был похож на какого-нибудь статиста из сериала «Продолжаем»,[15] этакий актер второго плана с лицом-картофелиной, который влюбленными глазами смотрит, как вихляет задницей Барбара Виндзор,[16] и хихикает над грязными шуточками Сида Джеймса.[17]

Я остановился перед его кроватью.

— Я вас знаю.

Человек оторвался от газеты. Это явно был он. Замызганное лицо, копна рыжих волос, вид веселого распутника — все это узнавалось безошибочно.