А потом он убил меня - Барелли Натали Страница 6

Теперь я смеюсь по-настоящему.

— Не верю.

— И правильно. Я зарабатываю сочинением небылиц.

— Забавно, — я склоняю голову набок, — ведь со мной та же история.

Он поднимает чашку с кофе в шутливом тосте:

— Я бы сказал, за встречу великих разумов, но это будет как-то несправедливо. Мне до вас далеко.

— Да ну ладно вам, — ворчу я, хотя все больше наслаждаюсь происходящим. Сперва я пошла в кафе из вежливости, но теперь только рада. — Итак, что же подразумевает в вашем случае сочинение небылиц?

— Я писатель-призрак, или, как нас называли раньше, литературный негр, простите за выражение.

Я захожусь от смеха.

— Нет! Быть не может! Вы меня просто разыгрываете.

— А вот и нет. Погодите-ка… пожалуйте, — он выуживает из кошелька визитку и вручает мне.

— Сэм Хантингтон, писатель-призрак, — читаю я вслух. — И что, люди пишут такое на визитках? Вы серьезно?

— Да. Совершенно серьезно. Вот мой вебсайт, — он тянется вперед и тычет пальцем в ссылку на визитке.

— Все равно что сказать «Сэм Хантингтон, профессиональный медвежатник», разве нет? Только не подумайте, я не намекаю, будто вы сейфы взламываете.

— Вы раните мои чувства, Эмма Ферн, профессиональный романист.

— Извините, просто такое трудно принять всерьез. — Под конец фразы я невольно хихикаю, а потом смешок перерастает в гомерический хохот, совершенно неуместный, но неудержимый.

Сэм с улыбкой наблюдает, как я, оправившись, смахиваю проступившие от смеха слезинки и спрашиваю:

— Вы точно не собиратель собачьих какашек, который прикидывается кем-то другим?

— Кем, грабителем банков? Не-ет, я писатель-призрак. Это даже на визитке сказано, а потому придется поверить.

— Восхитительно! Ни разу не встречала писателей-призраков. — И я чуть не выпаливаю, что обычных-то призраков встречала не раз — во всяком случае, одного, который постоянно меня преследует.

— Или встречали, но не знали об этом. — Он подмигивает, и я с усилием сосредоточиваюсь на беседе. Писатели-призраки. Вот о чем речь. — А то могли бы сильно удивиться, Эмма Ферн.

— Ладно, верю, так что расскажите мне поскорей о вашей профессии. Звучит вроде бы захватывающе. А на деле?

— Так и есть. — Сэм откидывается на спинку стула и устраивается поудобнее, явно оказавшись в своей стихии. — Я начинал со студенческих курсовых, как и большинство моих коллег.

— А разве это законно?

— Понятия не имею. Может, и нет.

— И что дальше?

— А дальше переключился на описание чужих жизней. Многие мечтают написать мемуары, но не знают, с какой стороны подступиться. И очень многие могут поведать завораживающие истории. Это самая лучшая часть моей работы. Вон, смотрите, сидит человек, — Сэм кивает в направлении мужчины лет шестидесяти в темном плаще. — Пусть он кажется вам вполне заурядным, но кто знает, что у него за плечами, какие испытания? — Он подается вперед, кладет руки на стол. — У меня был клиент, который в раннем детстве сбежал из дома. Не от семейного насилия, просто импульсивно. Решил, что его несправедливо наказали, и таким образом продемонстрировал свой протест. Сел в поезд и уехал как можно дальше, потом пересел в другой поезд, в третий. Никто не остановил малыша, не спросил, где его родители. К вечеру он уже и рад был бы вернуться домой, но не понимал, куда ехать. Он не знал своего адреса и почти не умел читать, ведь ему было всего пять лет. А между прочим, дело происходило в Восточной Европе со всеми вытекающими обстоятельствами. В общем, семья сходила с ума, потому что не могла найти ребенка целых два месяца. А он тем временем познакомился со стариком-скрипачом, который играл на улицах. Старик приглядывал за ним и давал уроки музыки. К тому времени, когда мальчика нашли родители, он уже прилично владел скрипкой. И впоследствии не разучился играть, а старика помнил всю жизнь. А потом эмигрировал, оказался здесь, у нас, и теперь торгует обувью.

— Поразительная история. Все это было на самом деле?

— Да! Поиски задокументированы, и он действительно до сих пор играет на скрипке.

— А сколько ему сейчас?

— За пятьдесят.

— Ого! — Я смотрю на человека в темном плаще, гадая, какие сюжеты его окружают. — А вот моя история раньше была совсем скучной. Теперь-то, конечно, все изменилось, — я улыбаюсь, — но первые тридцать лет или около того не случалось вообще ничего интересного.

— Интересен каждый. Просто нужно задавать правильные вопросы.

— Могу поспорить, тут вы дока.

— У вас я пока ничего не спрашивал.

— Подозреваю, это у нас впереди.

— Надеюсь, — произносит Сэм на удивление искренне.

— А сейчас вы чем занимаетесь? Все еще описываете чужие жизни?

— Нет, переключился на художественную литературу. Пишу для таких авторов, как вы.

— Ну уж, конечно, не совсем таких, как я.

— И снова вы могли бы удивиться.

— Да, вы уже говорили. О’кей, валяйте. Вместо кого вы писали?

— О, я мог бы такое порассказать! — До чего милая у него улыбка, пусть и чуть кривоватая. — Но уверяю вас: у писателей, даже у самых известных, порой случаются творческие кризисы. Это обычное дело, и тогда им просто нужно чуть-чуть помочь. Иногда в семье обстановка напряженная или сроки давят. А иногда автор настолько популярен и так хорошо продается, что в буквальном смысле слова не успевает писать достаточно быстро, чтобы удовлетворить спрос читателей.

— То есть вы вроде помощника творца.

— Совершенно верно.

— Но разве вас не возмущает…

Жужжит мой телефон: Джим спрашивает в сообщении, не забыла ли я про смокинг.

— …что вся слава достается кому-то другому? — заканчивает за меня Сэм.

— Мне пора. Спасибо, Сэм Хантингтон, приятно было познакомиться.

Он встает.

— И мне тоже очень приятно, Эмма Ферн. Надеюсь, мы еще увидимся.

— Конечно. Я же ваша должница, помните?

— Нет, ничего подобного. Вы пили со мной кофе, помните? Такой был уговор.

Я собираю свои пожитки, Сэм придерживает для меня дверь.

— Я позвоню вам, Сэм Хантингтон, писатель-призрак. Спасибо еще раз.

— Спасибо, зайка, — говорит Джим, когда я вешаю пиджак на спинку стула. Сам он завязывает галстук перед маленьким зеркальцем, которое хранится у него в кабинете. Как правило, в ящике стола.

— Ой, ты не поверишь, что случилось, когда я его забирала.

Я рассказываю, как у меня не оказалось при себе ни кредитки (всерьез надеюсь, она валяется дома), ни наличных денег и как меня спас рыцарь в сияющих доспехах. Хотя нет, последнюю часть я опускаю, сказав, что за меня заплатил незнакомец из очереди и потом пришлось записывать его реквизиты.

— Думаю, нужно позвонить насчет кредитки в банк, — добавляю я. — Просто на всякий случай.

— Насчет кредитки? Я ее вчера вечером у тебя на столе видел, рядом с компьютером.

— Серьезно? — Я пытаюсь припомнить, когда снова ее достала. — Кажется, я схожу с ума. Ну да ладно, хорошо, что карта нашлась: значит, ее хотя бы не украли.

— Ты нормально себя чувствуешь?

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— Просто заметил, что ты в последнее время стала забывчивой.

Я смеюсь, решив, что муж пошутил, ведь это он забыл про свой пиджак, но Джим ко мне не присоединяется, а касается ладонью моей щеки и молча смотрит на меня.

— Ничего подобного! — раздражаюсь я. — Что за ерунда?

— Да неважно, заинька. — Он наклоняется и целует меня в макушку. — Рад, что ты не потеряла кредитку.

Я качаю головой и пытаюсь придумать подходящий ответ, но толком не понимаю, из-за чего весь сыр-бор, поэтому просто мысленно отмахиваюсь от разговора.

— А знаешь, — замечает Джим, надевая пиджак, — люди постоянно проклинают этот город, а потом здесь случаются вот такие штуки. Это согревает душу.

Я поправляю ему галстук и вглядываюсь в лицо.

— Ты надо мной смеешься.

— Нет, не смеюсь, я серьезно. — Он дергает запястьем, смотрит на часы и сообщает: — Нам пора.