Эрик Ластбадер - Черный клинок Страница 60

В полумраке рубки ее глаза следили за ним. На темных волосах играл отсвет красных и зеленых сигнальных огней.

– Ну а еще меня восхищает ваша американская дикость и упрямство. Из исторических лиц мой кумир – Тедди Рузвельт. И как здорово вы рванули во Вьетнам, прямо как ковбои, палящие из револьверов. А в беду угодили только из-за того, что застряли там. Воинская гордость помешала вовремя смыться. Глупо. Хотя гордость всегда ведет к глупости. А может быть, наоборот? Впрочем, какая разница, не так ля? Я выросла в Ирландии, поэтому война для меня вполне реальная вещь, хотя я была тогда совсем еще девчонкой. Кстати, мне кажется, тут есть какая-то связь. Как по-вашему? Я имею в виду войну и молодость. Пока молод, смерть может быть совсем рядом, а ты и ухом не ведешь.

Марион сошла со своего места и встала рядом с Хэмом. Он вырубил двигатель и бросил якорь. От нее исходил чистый, какой-то фруктовый запах. Как и все в ней, это ему тоже очень понравилось.

– Но, наверное, вы, как все военные, считаете, что женщинами надо любоваться, а не выслушивать их мнения.

Он повернулся к ней.

– Если бы вы действительно так думали обо мне, то сомневаюсь, что вы приняли бы мое приглашение отобедать вместе.

– Напротив, такая женщина, как я, не может удержаться от попыток исправлять все, что неправильно сделано.

В этот момент он притянул ее к себе и впился в нее губами, дрожа от волнения, как от электрического тока.

Их окутывала тьма. Мягкое покачивание и влажный прохладный бриз, проникающий в переднюю часть рубки, лишь подчеркивали напор и силу их желания.

Слабые отблеска света скользнули поверх обнаженных бедер Марион. Он разглядел их красивые линии, когда она уперлась коленями в изогнутые переборки. Она раскрыла объятия, и Хэм увидел, какие крепкие у нее плечи. А обняв и страстно прижав к себе, почувствовал ее необычайно плотное, сильное тело.

– Ближе, – прошептала она, привлекая его к себе. – Мне очень хочется.

Хэм прижался к ней, и она приподняла бедра навстречу ему. Он слился с ней поцелуем, накрыв ладонями ее упругие груди. Потом опустился на колени, и она застонала, ощутив прикосновение его губ пониже лобка. Запустив пальцы ему в волосы, Марион мелко и резко задергала бедрами.

От ее пряного вкуса и страстных стонов Хэм возбудился так, что едва мог дышать. Он встал, обхватил ее и потянул на себя. Марион издала низкий глубокий стон, прижимаясь к нему всем телом и обвивая руками. Он поднял ее повыше, припечатывая спиной к переборке, и, касаясь ртом ее шеи, охваченный всепоглощающей страстью, буквально протаранил ее. Словно сквозь туман, почувствовал он движение ее пальцев по своему телу сверху вниз. Им овладело вдруг какое-то неистовство, и он, вскрикнув, резко вошел в нее еще и еще раз. Глаза Мари-тон широко раскрылись, с безумным отчаянием она вцепилась в Хэма и от накатывающегося волнами наслаждения ее тело затрясла сильная неуемная дрожь.

Хэм блаженствовал. Внезапно перед ним, как наяву, встала картина близости его матери с двадцативосьмилетним любовником. Он как бы вновь наблюдал за тем, как с ней проделывают то же самое, что ради минутного удовольствия делали с проститутками, которых позднее он видел на улицах Сайгона. Он будто снова смотрел на искаженное похотью лицо матери и обонял запах совокупляющейся самки, тот самый, который, сливаясь с запахами грязи и крови, ударял ему в нос, когда он захаживал в прокуренные сайгонские бордели.

В тот раз как бы вмиг рухнул привычный образ жизни. Кладя на место телефонную трубку, после того, как он рассказал отцу об увиденном, Хэм знал, что, когда вернется на Пасху домой, матери там уже не будет.

Ему подумалось, что Тиффани-телка – нынешняя супруга отца – стала, вероятно, естественным порождением того самого, намертво отпечатавшегося в его мозгу момента, который он теперь обречен снова и снова прокручивать, как киноролик, в своей памяти.

– Хэм, – хрипло шепнула Марион, – ты когда-нибудь мечтаешь о грехе?

– Грехе? – переспросил он задумчиво, все еще находясь глубоко в ней. – Смотря что ты имеешь в виду.

– Это то, что ты очень хочешь, но боишься совершить, – пояснила она, лизнув его в потное плечо. – Я мечтаю о грехе постоянно.

– У тебя наверняка богатое воображение.

– Все мои желания греховны.

– Неужели?

– Да.

Она начала тереться об него, и он, к своему глубокому изумлению, почувствовал, что на него снова накатывает волна желания.

– Там кто-то еще, кто-то неизвестный. Тот, кто убьет нас обоих... Именно это, Вакарэ-сан, сказала мне Хана, – произнес Юджи.

– Другие ее слова интересуют меня в такой же степени, – заметил Шото Вакарэ. – О том, что она видела тебя и Нишицу схватившимися в смертельной схватке.

Вакарэ хотелось избежать разговора, который мог бы навести Юджи на размышления об источниках информации за пределами их узкого круга здесь, в Японии. К тому же его беспокоили пророчества Ханы о будущем. Яшида, возможно, делает все, чтобы покончить с Нишицу, и в первую очередь именно поэтому Вакарэ включился в его группу. Но вместе с тем Вакарэ считал своим долгом, не говоря об этом никому, в том числе Яшиде, оберегать своего друга Юджи от всякого рода опасностей.

– Именно так она и сказала, – снова повторил Юджи.

Они сидели на покрытом мягким ковром заднем сиденье личного темно-синего "БМВ" Юджи. Долгий рабочий день только что окончился. Когда машина проезжала через сверкающий неоном центр Гинзы, Юджи с удовольствием увидел последнее рекламное сооружение своего конгломерата – голографическое изображение его эмблемы высотой в двадцать этажей, менявшее цвет от зеленого и голубого до золотого и алого. Тут же виднелась и неизменная надпись: "ШИЯН КОГАКУ всегда с вами".

– Думаешь, она права? – спросил Вакарэ, глядя на голограмму, выделяющуюся на фоне всех прочих окруживших их со всех сторон реклам.

– Никогда не хотел ни с кем драться, и меньше всего с Нишицу, – признался Юджи.

– Кандидаты Нишицу побеждают на выборах по всей стране, так что он не оставляет тебе никакого выбора.

– Эти опасные радикалы не являются его кандидата" ми, – возразил Юджи. – Как вообще они получили поддержку?

– Вот именно! – воскликнул Вакарэ. – Если они представляют незначительные группировки, то каким образом им удается прийти к власти?

Юджи повернулся к своему другу.

– Ты говоришь так, как будто что-то знаешь.

– Приехали, – промолвил Вакарэ и вышел из машины, приглашая Юджи следовать за собой.

Они находились в старой части района Синдзуки, которая известна под названием Кабуки-чо и где полным-полно заведений для игры в японскую рулетку "пачинко", ресторанов, баров с обнаженными по пояс официантками, кинозалов и театров. Они подошли к зданию с фасадом, освещенным зудящими неоновыми огнями, и Вакарэ провел Юджи внутрь. Это было не что иное, как "мицу-шобай" – публичный дом – под названием "Энка", взятым из старинных застольных песен, которые японцы, захмелев, поют в подобных местах.

В "Энке" царила пропитанная сексом и алкоголем атмосфера, характерная для такого рода заведений, не всегда, кстати, находящихся в ладах с законом. Но на этом сходство заканчивалось. За дешевым стереотипным фасадом скрывался особый, неповторимый колорит заведения. Все работающие здесь девушки использовали театральный грим, делавший их похожими на актрис. Этот эффект усиливался благодаря тому, что каждой из них придавалось сходство с той или иной японской звездой из мира кино или поп-музыки. Ни для кого не секрет, что такие женщины знают, как ублажить и развлечь клиента. А гейши из "Энки", помимо всего прочего, стремились сохранить традиции издавна существовавшего токийского квартала наслаждений Йошивара, с гордостью полагая, что они не только артистки – творцы прекрасного, но и произведения искусства сами по себе.

Иллюзия романтичности присутствовала во всем. То, что секс в той или иной форме обязательно будет иметь место в течение ночи, подразумевалось само собой. Основной же упор делался на процедуре, предваряющей совершение акта, – любовной игре между клиентом и гейшей, включавшей в себя дразняще-двусмысленные намеки, едва заметные движения рта, языка, рук в глаз, возбуждающие как разум, так и тело.

Их проводили в комнату, пол которой был застлан шестью татами – плетеными циновками стандартного размера, количеством которых японцы традиционно определяют площадь жилых помещений. Две девушки, стоя на коленях, приглядывали за горящими углями в "хибачи" – переносной жаровне. На низеньком столике были со вкусом расставлены тарелки с едой. Вакарэ присел, Юджи последовал его примеру.

Гейши казались такими утонченно красивыми, что японец уподобил бы их цветущим вишням в тот единственный день в апреле, когда цвет и форма этих деревьев совершенны. Коленопреклоненные, они находились совсем рядом, однако мужчины оставались заняты разговором друг с другом. Тогда в соответствии с любовным ритуалом гейши начали молча заигрывать с ними глазами и наклонами головы.