Юлий Дубов - Большая пайка (Часть первая) Страница 60

Сергей покачал головой, вытащил кассету из видеомагнитофона и протянул Гене.

– А мне она зачем? – Гена швырнул кассету на стол. – Непонятно как-то. Может, надо было внимательнее смотреть?

– Они ведь сказали, что будут гарантии... – Сергей заметался по комнате. – Как же теперь... Гена, скажите, что они могли с ней сделать? Может, они просто перепутали кассеты? Хотели одну положить, но ошиблись и положили другую, а?

– Да нет, – сказал Гена. – Я в этих делах, вообще-то, не очень. Скорее всего, на нервы действуют. Ну что? С телефоном я закончил. Поеду. Будут звонить, дайте знать.

На следующий день меховой голос звонил еще дважды, и дважды Сергей, вызвав Руслана, летал по Санкт-Петербургу, посещая хаотически разбросанные адреса назначаемых встреч. Но результатов не было. А потом звонки прекратились. И Сергею пришлось-таки подчиниться категорическому приказу Ильи Игоревича. Квартира заполнилась милиционерами.

К моменту их первого появления Сергей – впервые за эти два дня – осознал, что все кончилось. Насти больше нет. И ничего нельзя сделать. Неведомая сила, повинуясь своим внутренним законам, скомкала его жизнь, как ненужный обрывок бумаги. В самом начале первого допроса перед глазами у него все поплыло, Сергей почувствовал, как стремительно убегают вдаль голоса и звуки, сложился, как складной нож, и с грохотом обрушился на пол, потянув за собой накрывавшую стол скатерть, старательно отутюженную Настей.

Терьяна привели в чувство, куда-то позвонили, вызвали врача. Что-то еще спрашивали, записывали. Он отвечал машинально, чтобы отвязаться. Заметил, что их почему-то интересует Руслан. И видеокассета. Капитан, который вел протокол, несколько раз недоверчиво спрашивал, уверен ли он, что отдал им в точности ту кассету, которая была в сумочке. Сергея поили водой, капали капли. Он назвал фамилию Еропкина, рассказал про Алика. Несколько раз терял нить, возвращался к началу, повторял одно и тоже. Его поправляли, снова давали пить, тихо и вежливо спрашивали, в чем состояли обязательства его станции перед другими предприятиями, прежде всего перед Москвой, каково реальное финансовое положение.

– Это Еропкин, – упрямо шептал Сергей, боясь говорить громче, чтобы они не услышали, как рвется его голос. – Это Еропкин. Он хочет со мной посчитаться. Арестуйте его. Он должен все рассказать. Иначе они ее убьют. У нас нет времени.

– Так, – гнул свою линию капитан, – что вам известно о друзьях и знакомых гражданки Левиковой?

Когда же они удовлетворили свое любопытство, осмотрели обе квартиры, пощупали дорогую ткань оконных гардин и кожу кресел, составили опись всего обнаруженного и капитан, взяв Настину записку, небрежно швырнул ее в картонную папку, туман, окружавший Сергея, на мгновение рассеялся, он вцепился капитану в горло и стал душить его с пронзительным и неразборчивым криком. Нельзя допустить, чтобы забрали единственное письмо, полученное им от Насти, нельзя, чтобы к этому письму прикасались чужие руки! Но Терьяна тут же скрутили, одели наручники, отчего он сразу обмяк, перетащили на диван, вызвали врача. Он еще помнил, как милицейский капитан что-то обиженно говорил, потирая горло, но потом в руку Сергея воткнули иглу, все поплыло перед глазами, забрякал металл, загремели выстрелы и посыпалось стекло.

Больше ничего не было. Только чужие лица, прерывавшие своим появлением закольцованный сон, прохладное питье, частые трели телефона, напоминавшие ему о чем-то важном, торопливые шаги незнакомых людей... Потом неизвестно откуда возникло лицо Марка, он смотрел на Сергея с непонятной и пугающей жалостью, а рядом был еще кто-то, знакомый до боли...

– М-м-а-а-рик, – произнес Сергей, удивляясь, почему ему так трудно говорить, – М-м-а-а-рик, ты приехал. Видишь, я тут н-н-ем-н-ного т-того...

Он хотел сказать "здравствуй", но не смог выговорить. Ему показалось, что он махнул рукой, но рука висела бессильно, и только чуть пошевелились пальцы. Потом снова обрушилась темнота.

Когда Сергей пришел в себя, то услышал гул двигателей. Поначалу показалось, что в маленьком самолете вообще нет ни одной живой души. Затем Терьян увидел Марка Цейтлина – он дремал в кресле по ту сторону прохода. Сам Сергей лежал на койке, укрытый пледом. Рядом послышался какой-то звук. Сергей с трудом повернул голову, увидел Ленку. Она смотрела на него и плакала.

Виктор, встретивший самолет в Шереметьево, не узнал Сергея. На носилках лежал седой старик с ввалившимися, заросшими сивой порослью щеками, перекосившимся ртом и бессмысленным взглядом гноящихся глаз, от которых тянулись мокрые дорожки. Старик тяжело, с присвистом дышал и пытался что-то сказать, но слова не получались.

Через три дня, когда выяснилось, что инсульта нет и транспортировка, с медицинской точки зрения, вполне допустима, Сергея на том же самолете перевезли в Австрию, в нервную клинику в Альпах. Платон распорядился не жалеть денег.

Настю так и не нашли. Никогда.

Конец дороги

За проведенные в Австрии месяцы Терьян почти полностью восстановился. Внешне он выглядел так же, как и до событий, только волосы стали совсем белыми, и немного изменилась походка. Он чуть-чуть приволакивал правую ногу, но врачи утверждали, что физиотерапевтический и витаминный курсы свое дело еще сделают. Из клиники Сергея выпустили, переведя на амбулаторный режим. Жил он в Вене, в небольшой квартирке на Лангегассе, принадлежавшей "Инфокару". Терьян взял напрокат почти новый "рено" и ежедневно ездил на процедуры. Потом обедал на Мариахильферштрассе, возвращался на квартиру, два-три часа спал, пил чай и шел гулять по Рингу. Если уставал, то заходил в кино на Грабене, затем ужинал, возвращался домой, смотрел телевизор и ложился спать, открывая на ночь окно. Врачи говорили, что свежий воздух и физические упражнения полезны для здоровья. Повинуясь их указаниям, Сергей бросил курить и слегка поправился. Отказался от спиртного, позволяя себе лишь одну кружку пива по воскресеньям. Резко ограничил потребление мяса, перешел на овощи, которые придирчиво покупал на рынке, внимательно рассматривая каждую редиску и расспрашивая продавцов о местности, где был выращен урожай, и особенностях ведения хозяйства.

Раз в месяц приезжал Ронни Штойер, швейцарский партнер "Инфокара", привозил деньги. Сергей встречал его с удовольствием, поил чаем, внимательно, шевеля губами, пересчитывал купюры, потом рассказывал гостю о самочувствии, особо упирая на полезность вегетарианского питания и ежедневно ощущаемое улучшение самочувствия. Когда же Штойер уходил, Сергей поднимался из-за стола, внимательно оглядывал комнату, брал щетку на длинной ручке и тщательно протирал пол. Потом мыл чашки, насухо вытирая их пахнущим жасмином посудным полотенцем. Ему нравилось, когда вокруг все чисто, а вещи находятся на своих местах. Даже в кафе, куда Сергей заходил выпить воды или сока, он тщательно изучал столик и иногда пересаживался, заметив на скатерти темную полоску или пятнышко.

Он с удовольствием вспоминал, как в клинике, в первые недели, его привозили в специальную палату со светло-зелеными стенами и исходящим откуда-то рассеянным светом, включали тихую музыку и оставляли на полчаса одного. Уезжая из клиники, Терьян спросил у врача, что это была за музыка, аккуратно записал в блокноте название, потом купил несколько кассет и теперь по субботам, перед сном, регулярно и ровно на полчаса включал магнитофон. Потом ложился, натягивал до подбородка одеяло, аккуратно клал сверху руки и думал о чем-нибудь приятном. Например, о планах на воскресенье. С утра надо будет сделать зарядку. Потом принять душ. Позавтракать. Потом, скорее всего, музей. Или пойти в скверик, послушать музыку, сидя под памятником Штраусу. В ресторанчик на Университатштрассе завезли отличные артишоки, там можно будет пообедать. Потом... потом часок поспать... Он беззвучно зевал и, вытянув по бокам руки, погружался в здоровый семичасовой сон без сновидений.

Ему совсем перестали сниться сны, воспоминания тоже не тревожили. Воспоминания были вредны для здоровья, от них пропадал аппетит, ухудшалась работа желудка и учащался пульс. А доктор Шульце специально советовал избегать ненужных волнений. Он правильно говорил, что нужно внимательно относиться к организму, не допускать перегрузок. Больше гулять. Поменьше эмоций. Правильно прожитый день, наставлял доктор Шульце, это увеличение жизни еще на три дня. А неправильно прожитый день – наоборот. И разумному человеку должно быть совершенно точно понятно, что надо выбирать. Сергей соглашался с ним, потому что доктор Шульце был прав.

Однажды, пролетая откуда-то куда-то, к Сергею заскочил Платон, спросил с порога, как дела. Терьян обстоятельно рассказал, что ему уже лучше, он много гуляет, сон наладился. Подробно описал ежедневные процедуры, в чем они заключаются и как действуют на организм. А когда через час Платон испарился, Сергей с удовлетворением отметил, что о жизни в Москве и о делах в "Инфокаре" не было сказано ни слова. Значит, он и вправду поправляется. Надо будет рассказать доктору Шульце. Может быть, пора пригласить его на ужин. Лучше всего это сделать, когда в следующий раз появится Штойер. Можно будет говорить по-русски, а Штойер возьмет на себя роль переводчика. Да и деньги окажутся кстати. Штойер ежемесячно привозил Терьяну по сорок тысяч шиллингов. Сергей аккуратно отсчитывал десять тысяч, распределял их по дням, а остальное убирал в секретер. Никаких особых планов на остававшиеся деньги у него не было, просто не хотелось зря транжирить. Потом можно будет приобрести что-нибудь солидное и полезное.