Джон Гришэм - Последний присяжный Страница 61

— Я планирую посетить все церкви, — всегда отвечал я.

— Имей в виду, они не любят пришельцев, — предупредил меня Бэгги.

Меня так тепло принимали во всех церквях — белых и черных, больших и маленьких, городских и сельских, — что я не мог представить себе, чтобы христиане грубо обошлись с гостем.

Они там, в Калико-Ридж, и не были со мной грубы, но сказать, что они обрадовались, тоже нельзя. Увидеть змей мне хотелось, но только из безопасного заднего ряда. Я отправился туда в воскресенье вечером исключительно потому, что, по легенде, они «не извлекали змей» при дневном свете. Я попытался найти в Библии основание для подобного запрета, однако тщетно.

Присутствия змей нигде заметно не было. А вот нескольких человек, которые забились в конвульсиях перед кафедрой проповедника, после того как тот призвал нас «выйти вперед, чтобы, стеная и вопия, покаяться в грехах!», я увидел. Хор пел, со словами и без, под аккомпанемент электрогитар и барабанов, и постепенно действо стало напоминать некий устрашающий ритуал дикого племени. Мне хотелось уйти, тем более что змеи так и не появились.

Ближе к концу службы я заметил лицо, которое показалось мне смутно знакомым. Оно было совсем иным — вытянувшимся, бледным, изможденным, в ореоле седых волос. Я не мог вспомнить кого, но кого-то оно мне явно напоминало. Мужчина сидел во втором ряду, в другой половине небольшого храма, и казалось, что светопреставление его совсем не трогало. Временами он, похоже, молился, а когда все вставали, оставался сидеть. Окружающие, судя по всему, принимали его и в то же время игнорировали.

Один раз он повернулся и взглянул прямо на меня. Это был Хенк Хатен, бывший адвокат, открывший в городе стрельбу в 1971 году. Тогда его в смирительной рубашке отвезли в психиатрическую клинику штата, а через несколько лет, по слухам, отпустили. Хотя никто его с тех пор не видел.

После этой встречи я два дня пытался выйти на след Хенка Хатена. Звонки в психиатрическую клинику ничего не дали. В Шейди-Гроув у Хенка был брат, но он отказался говорить со мной. Я шнырял по Калико-Ридж туда-сюда, но какой же местный житель скажет хоть слово чужаку вроде меня?

Глава 33

Многие из тех, что прилежно молились по воскресеньям утром, к вечеру становились куда менее набожными. Я неоднократно слышал, как пастыри пламенно взывали к своей пастве вернуться через несколько часов и достойно завершить обряд священного дня отдохновения. По головам я, конечно, не считал, но по визуальному впечатлению всего половина прихожан откликалась на призыв. Я несколько раз посетил воскресные вечерние службы — надеялся увидеть какой-нибудь живописный ритуал вроде «змеиного», или ритуал исцеления, или, в одном случае, «церковный конклав», на котором предстоял суд над заблудшим братом, возжелавшим жену другого брата. Его непременно осудили бы, если бы не мой визит, смутивший участников действа настолько, что экзекуцию отложили, дав заблудшему отсрочку.

Большей частью я ограничивал свое сравнительное изучение конфессий дневными часами.

У других моих тогдашних земляков были иные воскресно-вечерние ритуалы. Гарри Рекс помог мексиканцу по имени Пепе снять дом в квартале от площади и открыть в нем ресторан. В семидесятых вполне приличная кухня Пепе имела некоторый успех. Пепе не мог устоять перед искушением щедро сдабривать каждое яство перцем, и блюда национальной кухни беспощадно драли горла его клиентов-гринго.

По воскресеньям в округе Форд царил «сухой закон». Спиртное было запрещено продавать в магазинах и подавать в ресторанах. В ресторане Пепе имелась задняя комната с длинным столом и дверью, запиравшейся на замок. В ней он разрешал Гарри Рексу и его гостям есть и пить все, что им угодно. Особым успехом пользовались его коктейли. Мы с удовольствием устраивали там веселые застолья, поглощая острые блюда и запивая их крепчайшими «Маргаритами». Обычно собиралось человек двенадцать, половина из которых были молодоженами. Гарри Рекс грозил убить каждого, кто кому-нибудь проговорится о задней комнате Пепе.

Как-то в ресторан нагрянула полиция с облавой, но Пепе внезапно забыл все до единого английские слова. Дверь в потайную комнату была заперта на замок и отчасти замаскирована. Пепе выключил свет, и мы минут двадцать сидели в кромешной тьме, продолжая, однако, пить, и слушали, как полицейские пытались общаться с Пепе. Особых причин для волнения, впрочем, у нас не было: городской судья Харолд Финкли сидел в конце стола, потягивая то ли четвертую, то ли пятую «Маргариту».

Воскресные вечера у Пепе зачастую были долгими и бурными, после застолья никто не мог сесть за руль. Я обычно шел пешком в редакцию и засыпал на диване у себя в кабинете. Там-то я и храпел, избывая дух выпитой накануне текилы, когда незадолго до полуночи зазвонил телефон. Это был знакомый репортер из крупной ежедневной мемфисской газеты.

— Вы собираетесь писать о завтрашних слушаниях по условно-досрочному освобождению? — спросил он.

Завтра? В дурмане я никак не мог сообразить, какой сегодня день.

— Завтра? — пробормотал я.

— Завтра, в понедельник, восемнадцатого сентября, — медленно, как недоумку, повторил он.

Слава Богу, относительно года у меня сомнений не было — 1978-й.

— Какие слушания? О чьем условно-досрочном освобождении? — переспросил я, отчаянно пытаясь проснуться и осмыслить информацию.

— Дэнни Пэджита. Вы что, ничего не знаете?

— Черт побери, нет!

— Заседание назначено на десять часов утра в Парчмене.

— Вы шутите!

— Ничего подобного. Я сам только что узнал. Судя по всему, это мероприятие не афишируют.

Я долго сидел в темноте, в который уж раз проклиная отсталость порядков в штате, где столь важные дела решаются такими неправомерными способами. Как вообще можно было вести речь об условно-досрочном освобождении Дэнни Пэджита? Прошло всего восемь лет после убийства и суда. Он получил два пожизненных срока, каждый из которых, даже по местным обычаям, составлял не менее десяти лет. Мы считали, что минимум двадцать мерзавец все же проведет в тюрьме.

Я приехал домой около трех, поспал часа два, потом разбудил Гарри Рекса, который долго не мог понять, кто говорит и в чем дело. Тем не менее, прихватив булки с сосисками и крепкий кофе, я прибыл в его контору к семи часам. Мы оба находились в дурном настроении и, копаясь в юридических справочниках, беспрерывно сыпали ругательствами, адресованными не друг другу, а расплывчатому и беззубому, устаревшему законодательству штата об условно-досрочном освобождении, принятому еще тридцать лет назад. Законодательные нормы определялись лишь в общих чертах, предоставляя политикам и чиновникам полную свободу действовать по собственному усмотрению.

Поскольку большинство законопослушных граждан с системой условно-досрочного освобождения не сталкивались, она не являлась приоритетным объектом внимания законодательных органов штата. А поскольку большинство заключенных в штате были либо бедняками, либо чернокожими, неспособными воспользоваться ее расплывчатостью в своих интересах, не составляло труда, приговорив к суровым наказаниям, спокойно держать их за решеткой. Но для заключенного со связями и средствами эта система была восхитительным лабиринтом противоречивых законов, позволявших совету по условно-досрочным освобождениям кое-кому делать послабления.

Где-то между судебной системой, системой исполнения наказаний и системой условно-досрочного освобождения два «последовательных» пожизненных срока Дэнни Пэджита превратились в два «взаимопоглощающих», то есть текущих параллельно, как объяснил мне Гарри Рекс.

— И что это дает? — поинтересовался я.

— Этот прием используется, когда на осужденном висит несколько приговоров. Если вытянуть их в цепочку, срок составит, скажем, восемьдесят лет, а если наложить один на другой — то от силы десять. Вот для чего это делается.

Я опять недоверчиво покачал головой. Гарри Рекс не стал скрывать раздражения.

Не без труда я дозвонился все же до шерифа Макнэта. Он говорил так, словно страдал от похмелья, как и мы, хотя был абсолютным трезвенником. Макнэт тоже ничего не знал о слушаниях. Я спросил, собирается ли он присутствовать, но оказалось, что его день уже полностью распланирован.

Кому имело бы смысл позвонить, так это судье Лупасу, но он покоился на кладбище уже шесть лет. Эрни Гэддис ушел на пенсию и рыбачил где-то в Дымных горах. Его преемник Руфус Бакли жил в округе Тайлер, и в телефонной книге его номер не значился.

В восемь часов я сел в машину. Булки и кофе безнадежно остыли.

В часе езды на запад от округа Форд ландшафт радикально менялся, становясь идеально плоским — там начиналась Дельта. Это был регион, изобильный для земледелия и нищий с точки зрения условий жизни, но мне было не до социальных комментариев и созерцания природных красот. Меня слишком беспокоил исход предстоящих тайных слушаний.