Дмитрий Вересов - Избранник ворона Страница 68

VI

(Ленинград, 1980)

Хлебом, пролежавшим в хлебнице с самого его отъезда, можно было забивать гвозди. Из еды нашлась только пачка грузинского чая, расфасованного на фабрике города Самтредиа. Засыпая чай в предварительно обданный кипятком заварной чайник, Нил подумал, что, наверное, фабрика заключила, как это нынче модно, договор о трудовом содружестве с ближайшим мебельным комбинатом. В результате мебельщики перешли на безотходное производство, а чайники (в нескольких смыслах этого слова! — тут же присовокупил он) утроили выпуск продукции.

Нил залил кипятку в сахарницу, помешал немного, чтобы растворились сахарные окаменелости на дне, перелил потемневшую воду в чашку, добавил чаю, отдающего веником и свежей стружкой, хлебнул, поставил на место и со вздохом открыл балконную дверь. Придется все-таки пообщаться с Яблонскими, хотя сама мысль об этом вызывала дрожь отвращения: слишком уж взбаламутило душу вчерашнее расставание с Линдой, судя по всему — окончательное. Предстояло начинать жизнь заново, и подготовиться к этому хотелось в спокойном, уединенном размышлении.

Нил вышел на балкон и распахнул дверь на соседскую кухню. Там было темно и нехарактерно тихо. Из коридора не доносилось ни звука. Спать легли, что ли? Так ведь еще рано. В гости пошли? Ну, не всем же скопом. Наверное, кто-то пошел в гости, кто-то спит, кто-то еще что-то… Такой вариант Нила не устраивал, он ведь пришел одолжить какой-нибудь еды, а без ведома хозяев шарить по кастрюлям и холодильникам он был как-то не приучен…

— Да ладно, что я ей, торговать, что ли, пойду? Надо жрать, пока не испортилась, — донесся вдруг из коридора знакомый Гошин басок.

Нил вздохнул с облегчением и смело шагнул на кухню. Ноги его, обутые в войлочные тапочки заскользили по мокрому кафельному полу. Он дико взмахнул руками в поисках равновесия, на мгновение обрел его, но нога не удержалась, отъехала в бок, и Нил рухнул, приложившись обо что-то лбом…

Очнулся он, спиной почувствовав, что лежит на знакомом продавленном диване в большой комнате Яблонских — одновременно гостиной, столовой и спальне Оскара и Оксаны. Только после этого открыл глаза, и первое, что увидел — молодое женское лицо, озабоченно склоненное над ним. Лицо совершенно незнакомое, но вполне симпатичное — прямой носик, пухлые щеки, большие серые глаза, темная челка. Нил ободряюще улыбнулся и подмигнул.

— Ну вот, — хрипловато произнесла женщина, — нормальная кобелиная реакция. А ты говоришь — сотрясение, сотрясение… А ну-ка, — обратилась она к Нилу, — следи глазами за моим пальцем. Куда он — туда и ты.

Она принялась водить пальцем в разные стороны, и Нил послушно вел за ним взгляд.

— Зрение не нарушено, зрачки… Ой!

— Это не от сотрясения, это от рождения, — быстрым шепотом сказал Нил и поднес палец к губам.

Она ответила быстрым кивком и спросила прежним деловым тоном:

— Голова болит?

— Вот тут. — Нил виновато дотронулся до полотенца, прикрывавшего лоб.

— Только тут? — Он кивнул. — Легко отделался. Фингал, конечно, будет, но рассосется быстро.

— Сколько я вот так лежу?

— Минуты две. Можешь уже подниматься.

— Хопа, может все-таки врача?.. — услышал он Гошин голос.

— Да все с ним нормально, это я как бывшая медсестра говорю.

Нил поднял голову, огляделся и тут же усомнился в том, что он действительно у Яблонских. Комната была вроде и та, но намного больше и пустее. Исчезла громадная румынская стенка с откидными кроватями, которой так гордился Оскар, приплативший за нее всего двести рублей сверх госцены. Исчез пузатый комод с мраморной крышкой. Исчезли два кресла с львиными мордами на подлокотниках. От медной люстры остался крюк и торчащие провода. В простенке между окнами вместо весеннего пейзажа в золоченой рамке — светлый прямоугольник обоев. Из всей обстановки сохранились диван, на котором он лежал, треснутое бра, большой холодильник у дверей, стол, прикрытый газетой, и два венских стула, на одном из которых сидит Гоша в красном махровом халате, распахнутом на волосатом пузе, а на другом — незнакомый парень в точно таком же халате.

— Гоша! — позвал он.

— О-о, кого я слышу! — радостно пробасил Гоша. — Ну, брат, задал ты шороху!

— Что со мной было-то?

— Пол не просох, вот ты и опнулся. Мы, видишь ли, пол помыли.

— Мы пахали! — фыркнула бывшая медсестра, отошедшая к окошку покурить.

— Ну, в общем, я Хопу попросил полы помыть.

— Зачем?

— Примета такая. Считается, что когда кто-нибудь из семьи уезжает, нельзя трогать пол, пока он в дороге. Иначе домой не вернется. А я наоборот — именно, чтобы, не дай Бог, не вернулись. Никогда.

— Кто?

— Да все. Все святое семейство.

— А почему, чтобы не вернулись?

— А ты знаешь, что с возвращенцами делают? С «дважды евреями Советского Союза»?

— С кем? — переспросил Нил.

— Ну, которые иногда в телеке мелькают с покаянными речами и леденящими душу рассказами о нечеловеческих ужасах в земле обетованной. От таких отрекается международная еврейская общественность, Конгрессу США на них тоже накласть, и поэтому КГБ, не боясь международных осложнений, отправляет их в секретные лагеря, где над ними ставят бесчеловечные эксперименты… — Погоди, погоди… — Нил тряхнул головой, от резкого движения в голове загудело, и противно запульсировало ушибленное место па лбу. Ничего не понимаю. Где все твои?

— Где-где — в Караганде!

— Зачем в Караганде? — Нил окончательно запутался.

— В Израиль они улетели, по вызову, — резко сменил тон Гоша. — Вчера проводили. Через Вену не вышло, пришлось через Рим…

У Нила слегка защемило в груди. К Яблонским он особой приязни не испытывал. Так, чужие и, в общем-то, чуждые люди, эпизодические персонажи характерно-комического плана в спектакле его жизни… Если бы они просто сменили место жительства, перебрались, к примеру, в ту же Караганду или в дом напротив, он бы на другой же день про них и думать забыл… Но отъезд всей семьей туда — это… это окончательно, это навсегда, для него это равносильно тому, как если бы, пока он был на юге, соседи покушали ботулиновых грибочков или рыбы и дружно отправились на тот свет. В сущности, там — это ведь и есть тот свет, и никто оттуда не возвращается… Хотя нет, есть же такие, как их Гоша назвал?.. Нил в россказни о нечеловеческих репрессиях верил слабо, тем не менее лично ни одного возвращенца не встречал и вполне мог допустить, что, в любом случае, в нормальную нашу обыденность они не возвращаются…

— И бабушка? — с дрожью в голосе спросил Нил.

— И бабушка. Все. Меня только оставили, хвосты зачищать, через месяц ждут… Ладно, ты лучше про себя расскажи. Из отпуска на побывку или с концами?

— С концами, наверное… Пока не знаю.

— Неплохо подгадал, — заявил Гоша. — У нас тут как раз небольшое суаре с икрой и шампанским. Вставай и присоединяйся.

Нил без больших усилий поднялся с дивана, подошел к столу, поглядел, присвистнул.

— Однако вы того… жируете, братья семиты. Весь стол был заставлен зелеными баночками с красной икрой — закрытыми, открытыми, полными, початыми и пустыми. Нил насчитало их не менее полутора десятков. И пять бутылок шампанского.

— Жируем, — согласился Гоша. — Только из братьев-семитов здесь один я. Остальные гои. Хопочка у нас уральских кровей, а наш новый сосед Кир Бельмесов — вообще не разбери-пойми. Наполовину финн, наполовину калмык Адская смесь.

В подтверждение Гошиных слов новый сосед приветственно оскалил острые зубы.

— Он теперь в башне живет, — продолжил Гоша.

— А как же Маруся?

— Съехала Маруся. На какой-то военный завод перешла в той же должности. Зарплата, говорит, вдвое больше, общежитие новое, со всеми удобствами.

— Ясно.

Нилу стало жалко, что Маруся съехала. Идеальная была соседка, смирная, незаметная, присутствием своим не докучала. Каков еще этот будет?..

— Нил Баренцев, — представился он и протянул руку.

Кир Бельмесов оскалился еще шире, взял протянутую руку, долго рассматривал ее, качая головой и не выпуская.

— Ты не удивляйся, — сказал Гоша. — Бельмесов человек особенный, потомок шаманов и колдунов.

Бельмесов с важным видом кивнул.

— Он что, немой? — недоуменно спросил Нил. — Нет, не немой, просто молчальник. Он убежден, что слово обладает магической силой, и посвященный в тайны не имеет права тратить ее впустую.

Бельмесов вновь кивнул. Нил вгляделся в его лицо. Необычное лицо, сильно напоминает кого-то. Если убрать со лба мелкие белые кудряшки, то получится… Получится древнегреческий философ Сократ, вот кто получится! Лицо мудреца, сатира и дегенерата одновременно…

— Ладно, ты давай ешь, пей, — распорядился Гоша. — Бельмесов, уступи человеку место.