Борис Акунин - Сулажин Страница 7

 Это выглядело так комично, что я рассмеялась. Черепах держался за живот и хохотал. Стрекоза скалила неестественно белые зубы. Громов улыбался.

— Не удивляйтесь, — сказал он мне. — Наши занятия часто оканчиваются взрывом веселья. Правда, обычно сессия продолжается дольше. Но после этой интермедии, боюсь, вернуться в правильное  настроение нам уже не удастся. На сегодня всё. Завтра увидимся в то же время.

После этого все как-то очень быстро ушли, а я замешкалась.

Громов сел за стол и что-то записывал в блокноте. А я стояла у двери и медлила. Сама не знаю, почему.

Нет, знаю. Нужно было решить, приду ли я сюда снова. И чего-то не хватало, чтобы определиться: да или нет.

Олег Вячеславович отложил ручку, поднял глаза. Я хотела сказать «до свидания» — и не сказала. Некоторое время мы молчали.

Потом Громов поднялся и подошел.

— Я ждал, останетесь вы или нет. Не хотел влиять на ваше решение. Часто бывает, что люди после первого занятия уходят и больше не возвращаются. Вы здесь первый раз, мне хотелось бы поговорить с вами индивидуально, но в таких случаях я никогда не проявляю инициативы. Если человек чувствует, что я могу помочь, он делает первый шаг сам. Если нет — значит, ему нужно что-то иное.

— Я пока не знаю, — сказала я. — У вас тут… странно. Пациенты у вас странные. И сами вы странный.

— Не странен кто ж? — Он улыбнулся. Я начинала привыкать к этой его улыбке  одними глазами. — Здесь не употребляют слово «пациент». «Ученик» или «ученица».

— А вас, значит, нужно называть «учитель»?

— Нет, я тоже ученик. Вот сегодня представлял вам остальных и впервые осознал очень интересную вещь…

Он запнулся.

— Какую?

— Эти люди находятся на пороге смерти. Но все их мысли подчинены любви. Здесь несколько ее разновидностей, и все самоотверженные: у Зои — женская, у Леонида — мужская, у Александра Николаевича — родительская.

— А у Гюрзы? То есть у этой, как ее, Риты? Разве она кого-то любит?

— Конечно! Это ведь она привела сюда своего возлюбленного. Чтоб его спасти. Сама она ничего уже не боится, слишком устала от болезни. Мобилизация любви перед натиском смерти — как это естественно, как по-человечески! — Громов говорил всё оживленней — его увлекла эта мысль. — Близость конца требует от души напряжения всех сил. И любовь кидается на защиту всего, что ей дорого — как птица на защиту птенца. Против лисы-смерти у любви нет ни одного шанса, и всё же она отчаянно трепещет крыльями, кричит. Несколько раз на моих глазах случалось чудо: хищница поворачивалась и убегала.

— От меня не убежит. — Что-то меня начинало знобить. Я обхватила себя за плечи. — Права ваша Зоя. Я никого никогда по-настоящему не любила. Никакая полоумная птица спасать меня не кинется.

Он посмотрел на меня, слегка наклонив голову. Словно решал, верить или нет.

— Если вы остаетесь, нам нужно наладить эмоционально-психологический контакт. Чтобы я вас чувствовал, а вы мне доверяли. Поработаем?

— Давайте. — Я сняла с плеча сумку, кинула на стул. — Что я должна делать?

— Идемте к столу.

Мы сели лицом друг к другу.

— Сейчас я немножко пошаманю. — Морщинки вокруг глаз пошли лучами. — Не бойтесь. Это не гипноз и не зомбирование. Будем настраиваться на одну волну. Приём очень простой, можно сказать, инфантильный — как игра в похороны. В моей методике вообще много детского. Когда человек готовится умереть, он будто возвращается назад, к истокам. Наносное и приобретенное отшелушивается. Остается только младенческое: больно — небольно, страшно — нестрашно. Моя задача — сделать так, чтобы вам было небольно и нестрашно.

— Моральный сулажин, — кивнула я.

— Что?

— Неважно.

Он не стал выспрашивать.

— Есть два способа взаимонастройки: тактильный и бесконтактный. В первом случае нужно взяться за руки. Во втором — не отрываясь смотреть друг другу  в глаза. Как вам комфортней?

Выберите один из вариантов продолжения

Пальцы у меня были холодные и дрожали. Поэтому я сказала:

— Давайте лучше поиграем в гляделки.

Перейдите к главе 3(3)

Пальцы у меня были холодные и дрожали. В прежней жизни я бы постеснялась протягивать мужчине такие руки. А сейчас подумала: «Не надо ничего скрывать. Какая есть, такая есть». И молча подала влажные ладони. 

Перейдите к главе 3(4)

Глава 3(1)

— Секс как повод для знакомства? Ну окей, мадам. Позвольте представиться. Капитан Николай Раковский. Отряд быстрого реагирования. Тот самый СОБР, о котором вы наверняка слышали.

— Я знала! — Лана возвела глаза к потолку. — Спасибо, Господи! — Села по-турецки, щелкнула меня по носу. — У меня глаз — алмаз. Никогда не ошибаюсь в людях.

— Чего ты так обрадовалась-то? — удивился я.

— А шрамы откуда? — спросила она, будто не расслышав.

— От верблюда. На войне был.

Лана торжественно продекламировала из какого-то стихотворения:

— Славою увитый, шрамами покрытый, только не убитый. Именно такой мне и нужен.

Она легко, не коснувшись руками пола, поднялась.

— Где у тебя свет включается? Хочу посмотреть на твою берлогу.

Щелкнула выключателем, и стало светло.

— Ты хоть шторы задвинь, — сказал я, любуясь ее стройной фигурой. — Или накинь что-нибудь.

— А? — рассеянно переспросила Лана, скользя взглядом по книжным полкам.

Обычно голая женщина, когда на нее смотрит новый любовник, либо стесняется, либо старается продемонстрировать свое тело в наиболее выигрышных ракурсах. Но Лана держалась так, будто была полностью одета и просто зашла в гости. Я не мог понять, почему она разглядывает мое убогое жилище с таким сосредоточенным вниманием. 

— Так зачем я тебе нужен?

Она снова будто не расслышала.

- Кто это? — спросила, беря со стола фотокарточку в рамке. — Хорошенький пацанчик. Сын?

— Неважно. — Я поднялся, начал одеваться. — Не хочу про это.

В последние дни я старался о Лёшке вообще не думать. Иначе мне захотелось бы увидеть его напоследок. Вика права, ни к чему это.

— Ну и не говори. Я сама тебе расскажу…

Лану совершенно не смутило, что теперь я был одет, а она по-прежнему оставалась нагишом. Взгляд у нее был такой острый, что мне показалось, будто это я стою перед ней голый.

 — История такая… — Она сложила руки на груди, подперла щеку. — У тебя была жена. Оказалась стервой. Вы развелись. Она забрала ребенка и не дает с ним видеться.

Я оторопел.

— Откуда ты знаешь?

— Элементарно, Ватсон. На фотке ребенок, а вторая половина отрезана. Пацанчик здесь никогда не бывает — ни игрушек, ни детских книжек. Ты сообщил своей бывшей, что загибаешься, а она тебе даже не разрешила попрощаться с сыном. Наверное, сказала, что не хочет травмировать детскую психику. Так?

— Ну ты даешь…

— На самом деле эта твоя… как ее?

— Вика.

— …Эта твоя Вика тебя бортанула не из-за детской психики, а потому что с тебя уже взять нечего. Квартира съемная, прежнюю ты жене оставил, а больше у тебя ни шиша нет. На кой с таким папкой прощаться?

Я поднял с пола колготки и кожаные брюки, швырнул ей. Меня трясло от злости.

— Одевайся! И вали отсюда, Шерлок Холмс с сиськами.

— Я не Шерлок Холмс. — Лана сладко улыбнулась, балансируя на одной ноге. — Я твой ангел.

— Ко мне теперь только один ангел может прилететь, — пробурчал я. — Смерти.

Она застегнула молнию на лайковой куртке, встряхнула волосами.

— Я и есть ангел смерти. Именно так зовут меня клиенты. Я очень добрый ангел. И очень щедрый.

Теперь головой затряс уже я. С сулажином иногда не разберешь, наяву что-то происходит или мерещится.

— Что ты сказала?

— Сядем к столу? Разговор будет серьезный. — Мы сели напротив друг друга. Свет люстры отражался в Ланиных глазах, и я, как завороженный, всё смотрел на эти огоньки. — У тебя будет, что оставить сыну. Я заплачу тебе миллион. Долларов.

— Миллион долларов? За что?

Я вонзил ногти в ладонь, чтобы проверить, не галлюцинация ли это. И не понял, потому что не ощутил боли. Под сулажином можно руку хоть в огонь совать — кроме легкого щекотания ничего не почувствуешь.

— За смерть. Не твою, конечно.

— В каком смысле? — спросил я, подумав.

— Уф. — Лана вздохнула. — Не думала, что ты такой тормозной. Нужно убить одного человека. Ясно? Ты ведь умеешь убивать. Тебя учили. На войне доводилось?

Миллион долларов, ни хрена себе, подумал я. Еще подумал: это происходит наяву. И только потом представил, как позвоню Вике и скажу ей. Вот когда она вокруг меня запрыгает, хвостом завиляет. Но разве в ней дело? Я обеспечу Лёшке нормальное будущее. Вырастет — скажет: «Я плохо помню отца, но он любил меня, он обо мне позаботился».