Уильям Таппли - Жертва (в сокращении) Страница 7

— Не знаю, — ответил Гас. — Если и да, винить ее за это трудно. — Он помолчал, потом добавил: — Доказать я ничего не могу, но думаю, у нее кто-то был. И есть.

— Вы никого из домашних не били? — спросил я.

— Конечно нет. Я никогда… — Он встал, подошел к окну. — Нам обязательно копаться в этом?

— Я должен знать все, — ответил я.

— Да знать-то больше и нечего.

— Ну хорошо, — сказал я. — Отложим до другого раза.

Гас снова сел.

— Вот практически и все, о чем я сейчас думаю, — сказал он. — Об этом мужике, спятившем на глазах у своей семьи. О чужом человеке, в которого я превратился. А, ладно. Давайте не будем об этом.

— И вы больше не фотографируете?

— Я не могу, — ответил он. — Не могу делать это одной рукой. Сестра твердит, что я смог бы, но она ошибается. И злит меня страшно. Я пытаюсь привыкнуть к себе новому, а она настаивает на том, что ничего не изменилось. — Он покачал головой. — В общем, я получил работу в конкордском фотомагазине. Фотомагазин «Минитмен». Я понимаю, мне оказали услугу, дав эту работу. Я продаю фотоаппараты, рамки для снимков, ну и так далее. Думаю, меня взяли туда потому, что я довольно известный фотограф — вернее, был им. Печатался в «Таймс», «Ньюсуик», «Джиографик», получил несколько призов. Хозяйка магазина, Джемма, очень милая женщина, наняла меня из жалости, тут я совершенно уверен. Она попыталась приспособить меня к преподаванию. Но я сказал ей: единственное, что я знаю об искусстве фотографа, сводится к тому, что он должен в правильное время оказываться в правильном месте, всегда носить с собой камеру и надеяться на хорошее освещение. — Гас улыбнулся. — Так что учебный курс у меня получился бы очень коротким. — Он наклонился ко мне: — Вы помните фотографии, которые делались во Вьетнаме?

— Конечно, — ответил я. — Некоторые из них забыть невозможно.

— Буддийский монах, приносящий себя в жертву, — сказал Гас. — Солдат Вьетконга, лет двенадцати на вид, поливающий людей очередями из автомата, который больше его размером. Офицер-вьетконговец, которому простреливают голову. Выгружаемые из самолетов гробы. Классика. Каждый снимок лучше, чем тысяча слов. Вот за такими я всегда и гонялся. За снимками, рассказывающими какую-то историю. А много ли вы видели таких снимков, присланных из Ирака?

— По-моему, не очень, — пожал плечами я.

Гас вздохнул.

— Понимаете, Брейди, — помолчав с минуту, сказал он, — дело в том, что именно те снимки и изменили отношение к Вьетнамской войне. Люди просто не могли с ними смириться. А штатные журналисты состоят под контролем. В большинстве своем это хорошие, преданные своему делу репортеры. Они много работают, часто подвергают себя опасности. Однако они видят и слышат только то, что разрешают им видеть и слышать военные и политики. И все это знают. Им приходится довольствоваться лишь той информацией, какую дают им вояки, а вояки получают приказы из Вашингтона. И используют средства массовой информации для достижения собственных целей. Вы когда-нибудь видели фотографии поступающих из Ирака мешков с трупами солдат?

— Думаю, что нет.

— Ну так это потому, что печатать и показывать их запрещено. И во что превращаются американские мальчишки, которых там убивают? Всего лишь в порядковые номера. — Он снова вздохнул. — Там куча хороших журналистов. Однако если им не позволяют оказываться в правильное время в правильном месте, то какое в том месте освещение, уже совершенно не важно.

— Ладно, а вы, Гас? Вам удавалось оказываться в правильное время в правильном месте?

— Я всегда был независимым фотографом, — ответил он. — И никогда штатным. Там была горстка вольных стрелков вроде меня. И они нас ненавидели.

— Кто?

— Вояки. Они же не могли контролировать нас. Не могли подвергать цензуре. Им было ясно, что мы гоняемся за информацией, которую они давать не хотят. Информацией, говорящей о бессмысленности того, что там творится. О провале всей операции. О солдатах, которые гибнут под огнем своих. О дерьмовом оборудовании. О тупоумных решениях командования. О гибели детей. Обо всем, что они скрывают. Они ведь рассказывают только собственную версию происходящего. Не настоящую правду. — Он взглянул мне в глаза: — Вы, наверное, думаете, что я параноик. Что мной правит ПСР.

— Не знаю, — пожал плечами я.

— Ну, может, оно и так. Параноик, страдающий от депрессии и непредсказуемый. Поэтому я и вел себя с Клодией как умалишенный. Поэтому не доверяю ни вам, ни Алекс. Но то, что произошло со мной там, никакой паранойей не объяснишь.

Я коснулся своей правой руки, подразумевая его, искалеченную:

— Вы говорите о…

— Это был несчастный случай, — похлопал он по культе. — Из тех, что происходят там сплошь и рядом. Еще одна пустяшная случайность, полностью изменяющая чью-то жизнь. Можно, конечно, сказать, что все произошло потому, что я оказался в правильное время в правильном месте. Когда я очнулся, у меня уже не было ни руки, ни камеры. — Он покачал головой. — Послушайте. Я отправился туда, чтобы снимать. Выполнять свое предназначение — так же, как ваш пес, созданный для охоты на птиц. Я считал, что могу что-то изменить. Могу докопаться до истины. А потом случилось вот это, и теперь я уже ничего не могу.

— То есть никаких снимков вы так и не сделали?

С минуту он, прищурясь, смотрел на меня, потом сказал:

— Давайте сменим тему.

— Как вам угодно, — пожал плечами я.

— Всего я вам рассказать не могу, — сказал он, — а вы обязаны уважать мои личные тайны. Правильно?

— Да, правильно.

— Потому что временами… — Он потряс головой. — Нет, не сейчас.

— Вы только не предпринимайте ничего, не поговорив предварительно со мной, — сказал я.

— Да вы за меня не беспокойтесь, — улыбнулся он.

— Это легче сказать, чем сделать, — ответил я.

Несколько минут спустя я покинул его квартиру. Гас проводил меня до машины. Сквозь стену болиголова из старого колониального дома, в котором жили Херб и Бет Кройдены, пробивался оранжевый свет.

— Вы с вашими домохозяевами часто видитесь? — спросил я.

— Они ко мне не лезут, — ответил Гас. — Хорошие люди. Я вижу их время от времени, когда они выводят на прогулку собаку. У них золотистый ретривер, по-моему, эта порода так называется. Там за холмом течет река Конкорд, — указал он за дом. — Они бросают палки, а собака вытаскивает их из воды. — Он обернулся ко мне: — Я тоже думаю завести собаку.

— Лучшего товарища не найти, — сказал я.

— Я пока не готов к этому. Но такая у меня цель. Почувствовать достаточную уверенность в себе, почувствовать, что я смогу заботиться о собаке.

— Цель достойная, — сказал я.

Несколько минут мы поболтали о том о сем, потом я открыл заднюю дверцу машины и взял с сиденья конверт со стандартными юридическими документами, которые привез с собой, чтобы Гас их заполнил. Он пообещал заполнить и прислать их мне факсом.

Потом он спросил, как вообще это происходит. Развод то есть.

Я объяснил ему, что мы с адвокатом Клодии составим приемлемый для обеих сторон договор о расторжении брака и передадим его в суд. В договоре будут определены условия раздела имущества, страховок, права родителей, условия финансовой поддержки детей, размер алиментов. Если он не вызовет возражений у судьи, тот определит начало периода ожидания, который продлится сто двадцать дней и во время которого Гас и Клодия будут считаться уже разведенными по суду. Однако в течение этих ста двадцати дней они смогут потребовать изменения условий договора, а могут и вовсе решить, что не хотят расставаться. Если же этого не случится, по истечении ста двадцати дней развод автоматически станет окончательным.

Затем я сказал, что, если у него возникнут вопросы по поводу заполнения документов или чего-то еще, он может звонить мне в любое время.

Мы договорились встретиться еще раз — после того как я посовещаюсь с адвокатом Клодии.

Гас продиктовал мне номера двух телефонов: один в фотомагазин, где он работал, другой в его квартиру над гаражом, — я записал их на обороте одной из моих визитных карточек.

И наконец я протянул ему руку.

Гас взглянул на нее, улыбнулся и сжал ее своей левой ладонью.

— Большинство людей старается руки мне не подавать, — сказал он.

— Так не забудьте, — сказал я. — Если вам понадобится поговорить — о чем угодно…

— Не забуду, — кивнул он.

Я оставил машину на стоянке для жильцов, расположенной прямо перед моим домом на Маунт-Вернон-стрит. Генри ждал меня у парадной двери. Едва я вошел, он завилял не то что хвостом, а всем задом. Я присел на корточки, чтобы он смог лизнуть меня в лицо, потом вышел с ним через заднюю дверь и постоял на веранде, ожидая, когда он закончит свои дела.

Я все еще не свыкся с пустотой, образовавшейся с отъездом Эви. Все время, что я жил в этом доме, в нем жили и Эви с Генри.