Андрей Лебедев - Конец света Страница 7

Так рассуждая начальник охраны дедушка Теймураз-ака.

Везли их в пульмановском вагоне.

Сорок женщин на деревянном полу грузового вагона.

Хотя это, может быть, у них там, на Востоке, куда теперь медленно тянулся их состав, четырнадцатилетних девочек за женщин считают. Половина вагона — соплячки-малолетки, от родителей отобранные. Дедушка Теймураз-ака, на них глядя, все приговаривал:

— Научат вас теперь ковры ткать да хлопок собирать…

У Катюши как-то все это не укладывалось в голове: их везут, как скотину какую-то, как рабынь. Хорошо еще, что ее саму, по причине уже явно выдающего ее положение круглого живота, ни на тяжелые работы, ни на сексуальное дежурство к караульным не выдергивали. Но глядеть, как выдергивали других, было больно. По сердцу резало и обручем сдавливало под левой грудью.

Тот день, когда Сашка уехал в Москву за деньгами и за покупками, она теперь запомнит как самый ужасный в своей жизни день.

Эта идея — недельку пожить на даче, посидеть вечерами возле камина, поглядеть ночью на мохнатые звезды с верхней открытой веранды, подышать морозным воздухом, отдохнуть от столичной суеты, перед тем как ложиться в родильное отделение на так называемое сохранение, — идея эта принадлежала ей, Катюше.

Ей просто приснилось, что они с Сашей идут по снегу, по огромному такому заснеженному полю, а далеко впереди стоит не то банька, не то избушечка маленькая, и из нее навстречу им с Сашей выбегает маленький… Голенький такой ребятеночек, годочка три ему. Выбегает, топает по снегу, смеется, ручонками размахивает. На рекламного ребятеночка похожий, из тех роликов, где про памперсы и про детское питание.

Катюша подумала над этим своим сном и решила, что хочет на дачу.

А с беременной женщиной нельзя спорить: если ей чего захочется, то это, значит, не ей хочется, а ребенку. Значит, ребенку внутри нее захотелось поехать подышать кислородом и поглядеть на мохнатые звезды.

А Сашка, он всегда таким покладистым был — он, как Катюша скажет, так всегда и сделает.

Решили на дачу — сели в машину и поехали.

А там — натопили печку, растопили камин…

Приготовили обед, поели, потом включили музыку и долго сидели в полумраке натопленной комнаты, прижавшись друг к дружке. Мечтали, глядя на огонь.

А потом, на четвертый день, Сашка решил сгонять в Москву за деньгами да купить кое-чего из продуктов. Ей вдруг захотелось чернослива и грецких орехов. Она прочитала в брошюрке для беременных, что грецкие орехи формируют грудь и стимулируют работу молочных желез. В общем, для маленького. Чтобы ему молока потом хватало.

А Сашка ведь предлагал ей: давай, мол, уже насовсем, что ли, в Москву поедем, хватит, пожили четыре денька на даче, подышали кислородом, давай назад, в московскую квартиру вернемся!

Но она не послушалась. Сказала, что еще хочет с недельку здесь побыть. И Сашка укатил на своей «девятке». Сказал, что к вечеру будет.

Но не приехал.

Не приехал, потому что началось страшное.

А впрочем, переедь они назад в Москву, да застань их там события — может, еще хуже бы вышло!

Вон какие страхи девчонки рассказывают. Те, кого в Москве да на подмосковных дачах схватили. За кого мужья или охрана вступалась, те и мужей, и охраны лишились. Против силы не попрешь! Как говорит Сашка, против лома нет приема, если нет другого лома.

Так что, случись это пережить там, в Москве, может, еще хуже было бы. Сашка вступился бы за нее, не отдал бы. Его и убили бы наверняка.

А так — он, скорее всего, живой!

Ее Сашка.

Лида Мещерякова, соседка Катюши по нарам, наспех сколоченным еще в Клину, где их сажали в вагон, рассказывала, как ее схватили.

Они с мужем и с тринадцатилетней дочерью тоже решили на выходные в свой загородный коттедж на Селигере махнуть. В Осташков.

Муж у Лиды — это ее второй муж.

Первый каким-то неудачливым и ветреным мужчиной был, художником, что ли. Они с ним давно расстались. Лида одна, без мужниной помощи дочку растила. И вот встретила своего Игоря. Он ее моложе на три года был. Был, потому что убили его в тот день, когда к ним в их загородный коттедж ворвались.

Лида такая красавица, она никак не выглядит на свои тридцать два. Ей больше двадцати семи никак не дашь! Она инструктором по фитнесу работала, до того как с Игорем своим познакомиться.

Лида даже для команды «Спартак — Москва» занятия по аэробике проводила и растяжку знаменитым футболистам показывала.

А с Игорем своим, с банкиром, она тоже в спорт-центре познакомилась — он на тренажерах жир свой лишний сгонял, готовился к каникулам, на Кипр ехать собирался, о фигуре своей озаботился, хотел, наверное, на Кипре киприоточку какую-нибудь с обалденной грудью, глазками и ножками отхватить.

А влюбился не на Кипре, а в московском фитнес-центре.

Мимо Лиды, и правда, трудно равнодушным пройти.

Даже Катюша, женщина, а и то никак не могла налюбоваться Лидочкиной гибкостью, легкостью и уживающейся вместе с этими качествами женственностью в ее фигурке.

Игорь был моложе.

Удачливый экономист, сделавший карьеру в одном из московских коммерческих банков, в свои неполные тридцать лет доросший там до должности начальника кредитного департамента и статуса вице-президента.

Банчок некрупный, но денег у Игоря было достаточно, для того чтобы обеспечить своей ненаглядной Лидочке и ее дочке достойную жизнь.

Была у них с Игорем квартира на Бронной, рядом с булгаковскими местами, с видом на знаменитый пруд — залюбуешься!

И коттедж Игорь построил не на Рублевке — там слишком людно и помпезно, — а на Селигере, в получасе езды на машине от Осташкова.

Вот и съездили на дачу на выходные!

Как в анекдоте про бабушку и про булочную, что любил вспоминать Сашка, когда бабушке трамваем ноги отрезало, и она сидит на рельсах, на ноги свои отрезанные смотрит задумчиво и говорит: «Вот и сходила я в булочную!»

К Лиде с Игорем ворвалась какая-то неорганизованная банда. Из местных хулиганов-беспредельщиков. Из русских.

Эти оказались еще пострашнее, чем организованные террористы.

Игоря убили.

Причем не сразу убили, а сперва пытали.

Требовали показать, где тот доллары и бриллианты прячет.

А какие у них бриллианты-то на даче? Откуда?

Но разве докажешь что-нибудь распоясавшимся, пьяным, обкуренным, вкусившим крови и вседозволенности озверевшим подонкам?

Игоря пытали у нее на глазах, а потом засунули головой в жарко растопленный камин.

Но до этого изнасиловали ее.

Лиду.

У еще живого Игоря на глазах.

Ей было очень жалко его.

Игоря ей было жальче, чем себя саму.

Теперь ее дочка, тринадцатилетняя Верочка, тоже ехала с ними в этом вагоне.

Куда их везли?

Даже Теймураз-ака, и тот не знал, куда.

Медленно как-то везли.

Поезд все больше на станциях стоял, чем ехал.

На железной дороге — бардак!

Хорошо еще, что без крушения ехали.

Хотя почему же хорошо?

Может, кабы было крушение, так и лучше бы всем им было?

Что их ждет там — на Юге и на Востоке?

Рабство?

Чистка арыков для тех, кто не сгодился в наложницы?

И сексуальное рабство для тех, кто сгодился?

Наконец приехали.

Из открытых дверей вагона запахло весной.

Их почти не охраняли.

Один только дедушка Теймураз-ака с берданом.

А куда бежать?

Наоборот, скопом девушки чувствовали себя хоть в какой-то относительной безопасности.

А убежишь — так и неизвестно к кому в лапы попадешь и каким зверским измывательствам подвергнешься.

Дедушка Теймураз-ака вообще говорил, что их колонна вся от Азиза, а Азиз — это нукер очень большого сагиба по имени Ходжахмет. И еще Теймураз-ака говорил, что Ходжахмет этот такой большой и сильный, что на его товар никто не посмеет посягнуть.

В этом молодые русские невольницы смогли убедиться еще в дороге.

Так, когда проезжали Самару, какие-то деловые хотели отобрать у начальника их колонны один вагон, чтобы посадить туда свою порцию невольниц — самарских девушек. А этап от Азиза, в котором было около двухсот женщин, рассаженных в пять «пульманов», эти очень умные и деловые хотели уплотнить в три вагона… То-то бы они намаялись! От Самары до Андижана путь-то неблизкий!

Очень умными и деловыми этих самарских дедушка Теймураз-ака назвал. С иронией.

Потому как, когда этим умным и деловым объяснили, чей товар везут в «пульманах», на которые они покусились, эти умные и деловые в момент хвосты прижали и долго-долго извинялись, мол, погорячились — с кем не бывает.

Ну… Наконец-то приехали.

Быть в такой дороге — это ужас.