Эрик Харт - Озеро скорби Страница 7

Луг нервничал, наверное, из-за запаха крови. Завязывая галстук, Уард увидел, как сеттер вышагивал по коридору и кухне, тревожно подняв похожий на перо хвост, когтями выбивая барабанную дробь по кафельному полу. Почему-то этот звук напомнил Уарду о матери. Он вспомнил, как она вот так же постукивала каблуками по этому же полу, бесплодно пытаясь убедить его уехать из этого дома на следующий день после похорон его жены. Конечно, он не уехал, привязанный воспоминаниями, как якорями и камнями в саду.

Уард знал, что мать думала, будто смерть Эйти принесла ему облегчение. Неужели летом будет уже одиннадцать лет, как его жена спустилась по берегу в реку, набив карманы камнями из сада, чтобы никогда больше не всплыть? Он как сейчас видел эти камни, черные, серые, белые, розовые, их гладкую округлую форму. Всего за неделю до этого трагического события он выложил их, чтобы оградить розы от сорняков. Уард представлял себе, как Эйти опускается на колени, хотя в помощь молитв она уже давно не верила; как она собирает камни по одному и медленно набивает ими карманы темно-зеленого плаща. Он мог представить себе ее за этим простым занятием, но дальше ничего не получалось. Ее последние мгновения для него были скрыты в тумане. После дознания вместе с личными вещами жены Уарду вернули и камни. Он так и не смог заставить себя отнести их обратно в сад. Что-то в этом было неправильное, а может, это смахивало на дурное знамение, и он бросил их обратно в реку, где и было им место.

Уард встретил Эйти на весенней свадьбе — молодой сержант, один из его коллег, как раз порвал с холостяцкой жизнью. Друзья давно записали Уарда в вечные холостяки. Ни одна девушка его особо не задевала… до тех пор, пока он вдруг не заметил удивительное создание, игравшее в углу на арфе во время свадебного ужина. Его сразу же поразили ее печальные глаза и, прежде всего, достоинство, с которым она держалась, и изящество ее движений. Она казалась величественной и сдержанной, а Уард на такие вещи обращал внимание.

Его удивило, что раньше он никогда не видел этой девушки, ничего не знал о ее существовании. На свадебной вечеринке он расспросил людей и выяснил, что она живет с отцом и младшей сестрой около Лугнаброна. Она была значительно младше его, на четырнадцать лет, и его интерес изумлял ее и сбивал с толку, она всегда вела себя с ним робко. Уард не стал относиться к любви легко, как говорилось в одной известной песне, а совершенно неожиданно для себя был настойчив, ухаживал за Эйти и, наконец, завоевал ее сердце, хотя потом иногда и задавался вопросом, а не согласилась ли она на этот брак скорее из неуместного сострадания, чем из искренней приязни. Тогда, впрочем, его это не волновало. Уард никогда не испытывал подобного голода, заполонившего, казалось, каждую клетку его тела, жара, который было не успокоить, не остудить. Ему казалось, что его всепоглощающей потребности быть с ней, обладать ею хватит на них обоих. Но, конечно, этого оказалось недостаточно.

Он никому не сказал, что Эйти ждала ребенка, когда вошла в реку. Он не хотел делиться тайной, которую узнал лишь после ее смерти. Должно быть, она знала о ребенке, но так глубоко погрузилась в депрессию и отчаяние, что перспектива новой жизни не подняла темную вуаль безумия, а только все ухудшила. В тот день, перед тем как пойти к реке, Эйти собрала вещи — это был единственный разумный ее поступок, рассчитанный, должно быть, на то, чтобы ему не пришлось перебирать ее вещи, когда она уйдет. Тогда Уард открыл чемодан, высыпал аккуратно сложенные юбки и блузки на кровать и зарылся в них лицом, заливая слезами шелковое белье, еще хранившее ее запах.

Луг прошел через спальню и остановился перед ним. Пес поднял седеющую морду и понюхал воздух; Уард попытался утешить его, по-дружески почесывая.

— Все в порядке, старина. Расслабься.

Уард почувствовал огромную нежность к своему престарелому товарищу, который появился в доме крошечным щенком — его подарили коллеги как раз после первой годовщины смерти Эйти. Они с Лугом уже долго жили вместе, и Уард знал, что собака вряд ли протянет еще год. Луг подошел к той точке своего существования, когда основные внутренние органы начинали отказывать. «Должно быть, так бывает у всех существ, — подумал Уард, — сколько бы они ни жили. Мы все в этом смысле хрупкие, уязвимые и несовершенные, насквозь тленные». Он давно заставил себя признать, что его привлекала именно опасная неустойчивость в характере Эйти Скалли, словно она могла возместить его страх перёд напряженной жизнью в настоящем. Его завораживали тьма и хаос в ее природе, способность как к страсти и творческому порыву, так и к вспышкам паранойи и безутешному отчаянию. Когда-то Уард думал, что если окружит ее миром и постоянством, то она сможет хоть немного удержать их в своей душе, но он оказался не прав. В их браке отсутствовала общая способность радоваться. Эйти всегда была беспокойна, ее раздражали любые ожидания. Когда после свадьбы он впервые привез ее в этот дом, она повсюду ходила за ним, будто на экскурсии, а потом вернулась к отцу, и только через две недели Уард убедил ее жить с ним в их доме.

Конечно, сейчас он чувствовал, что должен был раньше заметить признаки происходивших перемен. Изменения начались постепенно, расходясь тончайшими трещинами по их жизни. Перебирая прошлое, Уард вспоминал жесты и взгляды, отмечая особое отсутствующее выражение лица Эйти, говорившее, что она не знала, кто он такой и что она здесь с ним делает. Постепенно она потеряла способность играть на арфе; руки ей больше не подчинялись. Однажды вечером он пришел домой и увидел, что она сидит за арфой, и инструмент совершенно расстроен, а на коленях у нее сеть позолоченных струн. «Все было не так, Лайам, — сказала она. — Уверена, я смогла бы играть, если бы только она была настроена как следует». Арфа до сих пор стояла расстроенная в углу их гостиной.

Однажды Эйти сказала ему, что будет гулять. Сначала он обрадовался, понадеявшись, что ежедневная физическая активность поднимет ей настроение. Но даже прогулки со временем стали доставлять неприятности. Возвращаясь домой, Уард иногда заставал жену на обочине дороги; она шла с опущенной головой, безмолвно шевеля губами, сгибаясь под ношей слов и чисел, которые начали переполнять ее разум. Постепенно она начала считать, сколько точно шагов было до всех мест, куда она ходила в городе: до почты, до газетного киоска, до аптеки. Карманы ее были набиты мелочами, которые она воровала: шарфами, перчатками, губными помадами — ничем из этого она не пользовалась, а Уард все это потом потихоньку возвращал. Ни у кого не хватало духа остановить Эйти в открытую. Затем она начала уходить дальше. Уард помнил тот ужасный телефонный звонок из участка Гарды в Баллингаре в шести милях отсюда — в разгар ливня ее нашли спящей в гроте у ног Богоматери. Когда он пришел за женой, она никак не могла понять, где находится, как потерявшийся ребенок. Он все еще помнил отсутствующий взгляд, которым она встретила расспросы о том, зачем она бродила одна под дождем. После того случая Эйти несколько недель не уходила из дома, и Уард думал, что ей стало лучше, не осознавая природу ее недуга.

Его коллеги всегда обращались с ней почтительно и помогали ему улаживать все проблемы, но это было вызвано скорее жалостью, чем пониманием. Он знал, что они шептались за его спиной: «Бедный старина Уард. Никому не пожелаешь сумасшедшую жену». Эйти постепенно ускользала в забвение, и он ничем не мог ей помочь. Он каждый день жил в неизвестности, в ужасном предчувствии. Ее не следовало оставлять одну, но Уард знал, что она всегда находила способ, чтобы убежать. Никакая бдительность не помогала. А если признаться, отчасти он хотел позволить ей уйти, дать ей то, чего она так страстно желала.

И, наконец, последний телефонный звонок привел его на берег реки. Тело Эйти лежало в прозрачной воде, а ее длинные темные волосы раскинулись в разные стороны, и течение заставляло их покрываться рябью, как и бледно-зеленые водоросли, что тянулись рядом с ней. Платье, надетое на ней под плащом, раздувалось в воде пузырем. Мертвая, она казалась умиротворенной, красивой в своем потустороннем, водном царстве, лежа в этой неиссякающей реке, бесконечно льющейся в море. Внезапно Уард почувствовал то, что, должно быть, ощутила она, когда холодная вода сомкнулась над нею — облегчение, почти напоминавшее причастие. Но для него это чувство было коротким и преходящим. Он помнил, как стоял на мосту, пока санитары плескались в мелководье, поднимая его жену на носилки, бледную, холодную и тяжелую, снова находящуюся во власти ужасного земного притяжения. Стал ли он, как это притяжение, невыносим для нее? Уард убеждал себя, что в конце концов никакие его поступки или ошибки ничего для нее не изменили бы, но все равно итог был грустным. Он думал о ней каждый день, все еще был привязан к ней и всегда будет — те речные водоросли крепко-накрепко оплели его сердце.