Петр Разуваев - Синдром гладиатора Страница 7

Когда я звонил из Амстердама Стрекалову, ни о каких сложностях с пересечением границ речь не заходила. Довольно хорошо зная Виктора Викторовича, я был склонен думать, что на тот момент их и не было, этих сложностей. По крайней мере, со стороны предполагаемого задания и всего комплекса проблем, с ним увязанных. Значит, это старые хвосты. Но тогда вообще получается полный бред. В России я сильно насолил мужчинам, которые героин перегоняли в Европу сотнями килограммов и чудно ориентировались в секретных досье ФСБ. А они, с легкостью вычислив время и место моего появления в стране, присылают по мою душу компанию каких-то полусонных уголовников, которых только ленивый на завтрак не скушает. Бред какой-то. Или же, как я уже успел предположить ранее, очень тонкий расчет большого профессионала, с которым я еще намаюсь в будущем. Тьфу-тьфу-тьфу!

Что же касается моих попутчиков и «сожителей», внезапно воспылавших жаждой крови, то тут совсем темный лес. Или же они меня с кем-то перепутали, что вряд ли, или они просто дураки. И я дурак. Потому что совершенно не понимаю, какого им рожна было от меня нужно? А спросить не успел. И в довершение ко всему, зачем-то оставил в живых эту «Мисс Кибуц». Что на меня нашло, зачем, почему — по здравому размышлению я не понимал совершенно. А в «длань Господню», простите, не верил. Ладно, авось пронесет, не встретимся больше. Уговаривал я себя так. Но мнилось мне упрямо, что свидеться нам еще придется, обязательно свидимся, всенепременно. М-да…

Резко ударив по тормозам, я аккуратно прогулял всю честную компанию, заселившую кожаный «вольвовский» салон, от спинок заднего сиденья до спинок переднего. От чего они, естественно, очнулись и воодушевились.

— А ну, сарынь! На кичку! Я петь, я гулять хочу.

От такого вступления экипаж окончательно проснулся. И, надо сказать, слегка обалдел. Чем я не замедлил воспользоваться.

— Давай, красавица, садись за руль, у босса кураж пошел, он шоферу будет доказывать, что любая блядь должна уметь управлять государством. У тебя права-то есть?

Разумеется, права у нее были. Какой же старший прапорщик без прав? И вот, гениально проведя эту рокировку, я с чувством глубокого удовлетворения пристроился на свободном плече оставшейся на заднем сиденье «труженицы невидимого фронта». Кстати, уже засыпая, я подумал, что если бы народа в машине было поменьше, а сил у меня побольше, то чувство удовлетворения получилось бы куда как более глубоким. Если каждому прапорщику выдать такую грудь… Какая там, в баню, оборона!

Закончилось все это путешествие единственно возможным способом. Мы приехали. Не то чтобы уж очень ранним, но и не поздним утром две милые девушки и еле-еле проснувшийся Иван Денисович выгрузили мое отчаянно протестующее тело на Кронверкской набережной. Честно говоря, когда я окончательно соотнес себя с местом действия, то что-то очень важное в моей душе встало боком. Именно в этом доме, населенном в лохматые годы людьми не чуждыми партии и правительству, родился и вырос Борис Кочетов, один из немногих по-настоящему близких мне людей. Мой друг. С которым мы тоннами жрали соль вперемежку с дерьмом в Афганистане. И которого я лично, пусть и не желая того, своими руками убил в Париже. Вот она, Родина. Э-э-э-х!

Времена исторического материализма давно отошли в прошлое, и дом этот, как и любой дом в центре Санкт-Петербурга, тихо, без лишних слез и эмоций, давно пошел по рукам. Спутниковые антенны на балконах, пуленепробиваемые окна — вид на Стрелку Васильевского острова притягивал «новых русских» почище любого магнита. Но и старым русским места пока еще хватало. Ведомственная квартира «принимающей стороны» находилась на третьем этаже, была оборудована двумя стальными дверями с замками сейфовой величины, а также всеми прочими прелестями цивилизации, изрядно, впрочем, подержанными.

Иван Денисович с компанией были тут явно не впервые, так что жизнь стала налаживаться семимильными шагами. Покуда девицы обустраивали постель (меня как-то сразу задела ее «односпальность»), Ваня, как старший по званию, обследовал холодильник и вытащил на свет божий сыр, банку каких-то рыбных консервов, кетчуп, бутылку водки «Санкт-Петербург» и палку колбасы «Золотая салями», о которой еще много лет назад мои коллеги шутили: мол, когда западники поняли, что мозговым штурмом им КГБ не одолеть, они решили нас через черный вход достать. Закуской. Мы сели завтракать. После оленины в брусничном соусе колбаса шла неважно, можно сказать, совсем не шла. Разве что с водкой. Тут-то и выяснилось, что вся честная компания буквально через полчасика возвращается обратно в Финляндию, так как труба зовет и враг, понимаешь, не дремлет. Я ужасно расстроился, поняв, что завалить в одноместную казенную койку ни одну из прелестных прапорщиц мне так и не удастся, да и они, в общем-то, грядущим переездом особо не восторгались. И совместно взгрустнув над оставшейся в бутылке водкой, мы сердечно расстались, оставляя друг друга наедине со своим делом. То есть они поехали в свою Суомию, стоять там на страже интересов гипотетического россиянина, а я завалился спать в никем не согретую постель.

Проснулся я уже далеко за полдень, точнее часам к пяти вечера. Во рту, на душе и вообще в организме ощущения царили мерзопакостнейшие. И не только водка была тому причиной. Опять, в который уже раз, мне снился Борис. Афган, небо, горы, пыль и крошка, выбиваемые пулями из стен, его лицо. Тонкая струйка крови, струящаяся из уголка губ. Последнее слово, сказанное им тогда, в «Бобини». «Вещий». Вещий… Стоп! Стоп-стоп-стоп…

Я выбрался из помятой постели, пошел в кухню, перерыл там все шкафы и шкафчики в поисках кофе, нашел. Сварил. Закурил, сел к окошку. Впору было головой об подоконник биться. Вещий… Не понял я тогда, что он хотел этим сказать, внимания не обратил. Скольких ошибок можно было бы избежать… Эх, Борька, Борька…

Был ведь у нас тогда Вещий. Олег Масляков, если я не ошибаюсь. Почему ему подвесили такую кличку, я теперь уже не помню, но вот что сволочью он был редкостной, это в памяти отложилось хорошо. Вещий командовал у нас в роте третьим взводом, мы их между собой называли «гасильщиками». Крови в отряде никто особо не боялся, не до эмоций было, но по негласному правилу все зачистки, все особенно черные работы поручались именно третьему взводу. А уж те всегда справлялись на «отлично». Ни следов, ни свидетелей. И еще Масляков слыл главным специалистом по допросам. Языками он не владел, у него были совершенно другие методы. И ребята говорили, что трудился он в таких случаях не покладая рук, с большой фантазией. Глеб, брат-близнец Бориса Кочетова, рассказывал, как однажды при захвате небольшого каравана сдался «дух», который на поверку оказался нашим солдатом, из Белоруссии, три года назад попавшим в плен. Там его заставили принять ислам, женили и погнали воевать с неверными. В первом же бою он выкинул автомат и поднял руки. А Вещий приказал посадить его на кол. Что и было исполнено перед всем взводом, прямо там, на месте. После этого с Масляковым мало кто хотел общаться, но, по-моему, его это не сильно трогало. Даже внешне он был неприятен. Среднего роста, веса, телосложения, абсолютно не запоминающаяся внешность, молчун, но, находясь рядом с ним, люди гораздо более сильные, ловкие, влиятельные часто ощущали себя просто дичью, до поры, до времени пасущейся рядом с логовом льва. У него были глаза убийцы — холодные, абсолютно бездушные. Не был он за гранью добра и зла, просто для него не существовало этой грани. Мой сослуживец Фарух Ниязов, натура тонкая и поэтическая, сказал как-то, что если бог смерти существует, то он похож на Вещего.

Вот, значит, кто на меня охотится! Ну, теперь здоровые чувства гуманизма и удивления можно смело откладывать в долгий ящик, в любых играх с Вещим они могут только помешать. Его нельзя убедить. Нельзя напугать. Можно лишь победить. И убить. Такая вот программа-минимум.

Человек предполагает, зато располагают все, кому не лень. Стрекалов позвонил в 18.00, словно выжидал у телефона с секундомером в руках.

— Андрюха, здорово! Как дела? Выспался? Иван мне уже все доложил, так что не напрягайся, я в курсе твоих заморочек.

— Добрый вечер, Виктор Викторович. — Я был холоден и неприступен.

— Ого! Тебя что, в машине продуло? Прямо как дорогая телка из «Метелицы». «Добрый вечер, Виктор Викторович…», — передразнил он меня. — Я уже шестьдесят лет Виктор Викторович, из них тебя знаю как минимум десять. Это ты для Ивана — «Мистер Икс», а мне твои примочки по барабану. Кончай ваньку валять!

— Я субординацию соблюдаю, господин генерал.

Довольно удачная шутка. Стрекалов, как и многие его ровесники, терпеть не мог, когда его называли «господином». А я категорически отказывался отзываться на «Андрюху». Так что — «Я мстю, и мстя моя страшна». Сердито посопев в трубку, он таки решил сменить гнев на милость, хотя не преминул ворчливым тоном добавить: