Виктор Точинов - Ночь накануне юбилея Санкт-Петербурга Страница 7

Бах! – что-то над нами свистнуло. А всадник тут же свернул – и в лес, между деревьев запетлял. Думал, видно, за ним кинутся. Да просчитался – Род лишь пальнул на ходу в его сторону, вроде коня зацепил, не разглядел я толком…

Догоняем мы парочку, догоняем! Сердце о ребра бьется, ору что-то громкое и самому непонятное. И – обхожу Рода! На пол-корпуса, на корпус, на два…

На берегу, среди деревьев, хибарка какая-то, хижина бревенчатая. Те двое с коня соскочили – и за нее. Тут я подскакал, сзади Род нагоняет, еще дальше – остальные наши растянулись. Я с коня спрыгнул, на ружье курок взвел, за угол хижины заворачиваю… И едва не обделался.

Потому что вижу – прямо в лицо мне ружейное дуло смотрит. Широченное со страху показалось, как пушка. А держит ружье моя Эмми.

Только через секунду понял – не она вовсе, парень какой-то в ее платье шагах в десяти стоит. Молодой, едва усики пробиваются. Не знаю, отчего он с выстрелом промедлил. Может, удивился, что совсем пацан против него оказался. А я про свое ружье вообще не вспомнил, будто и нет его.

Парень первым опомнился – и в голову мне выстрелил. Осечка! Ах так, ну погоди… Пальнул я тоже. Стрелок из меня примерно как наездник. И ружье мне картечью зарядили – убить труднее, но попасть легче.

Грохнуло ружье, по плечу врезало. Дымом вонючим все затянуло, но ненадолго. Вижу – попал. Зацепила картечь парня, правда самым краем. К стволу древесному откинула, а на платье белом, справа, пятнышки красные набухают, – два пятна на груди, и на рукаве тоже… Я стою – и что делать, не знаю.

Но это я рассказываю долго. А на самом деле все быстро вышло. Еще дым не рассеялся – из-за угла Род. Ружье вскинул – а оно не стреляет. Забыл перезарядить впопыхах. Так он к парню подскочил – и прикладом. По голове. Раскололась, как спелый арбуз. Звук, по-моему, за милю был слышен…

Тогда и остальные подскакали, спешились. Я полковнику на парня в женском платье показываю. Хотел спросить: где же Эмми-то настоящая? Да не успел.

Нас тут как раз убивать начали.

Обманули нас Шеппервуды. Провели.

Пустили погоню по ложному следу и засаду устроили. А как наши в кучу собрались – со всех сторон стрелять по ним стали.

Но не такие люди были Монтгомери, чтоб дать перебить себя как кроликов. У полковника ружье двухствольное: бах! – в одну сторону, бах! – в другую. Попал – застонал в кустах кто-то. Ну и остальные наши пальбу открыли – кто от первого залпа уцелел.

А я так даже и не понял, зацепили меня или нет. В ушах грохот стоит, ноги подкашиваются. Рухнул на землю на всякий случай, прижался. Кто-то на меня сверху навалился, лежит, не шевелится. Надо мной – выстрелы, выстрелы, выстрелы. Ружейные, пистолетные… Потом стихли вроде. Слышу: хрип, ругань, дерется кто-то с кем-то. Потом и это стихло. Полежал еще – и встаю осторожненько. На мне, оказывается, Роджер-младший лежал. Мертвый. Костюм весь мне кровью залил, новый, полковником подаренный…

Гляжу – вокруг одни трупы, никого живых. Да неужто, думаю, они все тут друг друга до единого истребили? Но нет, слышу: топот конский, удирает кто-то. Потом полковника увидел. Весь в крови, лицо от пороха черное. Хрипит мне: одни, мол, мы уцелели… Ты ранен, сынок? А я ему так небрежно: пустяк, дескать, царапина. Но сам чувствую – ничего мне не сделалось, цел, слава богу.

Он говорит: тогда поспешим. И в кусты меня ведет – там кони Шеппервудов привязаны, свежие, наши-то уже никуда не годились.

Полковник в седло, и я в седло. Хотя сам думаю – ему сейчас разве что к врачу поспешать, едва на коне держится.

Однако держится. И поскакали мы обратно – по берегу, мимо негров-корчевщиков – к Зеленой косе. Моя задница уж и болеть перестала – будто нет ее, будто конец хребта о седло бьется – и боль от него по всему телу разбегается.

Примчались мы на косу. И опоздали. Видим – двуколка пустая. Да лодка на реке – двое негров-гребцов, и мужчина с женщиной. Далеко, лиц не разобрать, но знаем – она, Эммелина. Больше некому. Тут и пароход из-за косы – чух-чух-чух. Мужчина ему тряпкой какой-то машет – знать, заранее уговор с капитаном был.

Полковник сгоряча двухстволку свою вскинул, да опустил без выстрела – не достать уже.

Застыл на берегу, как памятник, смотрит, как трап опускают и парочка на борт поднимается. И я смотрю – а что еще тут сделаешь? Даже название парохода запомнил: «Анриетта». Не иначе как с низовьев был, там любят имена такие корытам своим давать…

Ну и поплыл себе пароход дальше. Думаю: все, конец истории. Но, как оказалось, ошибся. Я тебе больше, Сэмми, скажу, – самое странное и страшное после случилось. Такое, чему и поверить трудно. Я порой сам сомневаюсь: может и не было ничего? Может, меня пуля у той хижины по черепушке чиркнула – и привиделось в бреду всё?

Сам себя уговариваю – а память, проклятая, мне твердит: было, было, было…

Жила бы, Сэмми, у меня собака, назойливая, как память, – я бы ее отравил.

Честно сказать, я не понимал, зачем полковник к усадьбе своей торопится. Дочь сбежала – ничего теперь не поделаешь. Но сыновья-то на берегу валяются, убитые, прибрать надо бы. Негоже парням из рода Монтгомери ворон кормить. Я, Сэмми, к тому моменту себя уже вполне членом семьи считал. И на усыновление был согласный. Другие-то наследнички – тю-тю…

Ладно, полковник скачет, я рядом. Железный он что ли? – думаю. Кровь из ран сочит и сочит, другой бы свалился давно, а этот лишь побледнел как смерть – и всё.

Проскакали мы в ворота – братец Джоб там так и болтается. Только кто-то штаны с покойника стащил, хорошие штаны были, выходные, почти новые. Вороватые тут негры, думаю. Ну да ничего, наведу еще порядок. А вендетту замну как-нибудь – дурное это занятие, если честно.

Полковник с седла спрыгнул – и в дом. Я, чуть поотстав, за ним. И слышу: впереди перебранка. Орет на полковника кто-то – голос неприятный, словно ворона каркает. Подхожу поближе – Мамочка! Дорогу хозяину загородила, не пускает. А полковник, между прочим, прямо в тот коридорчик рвется, где дверь секретная. Интересные дела, думаю…

Ну, он старуху отталкивает. А такую тушу сдвинь, попробуй. Но полковник попробовал – и отлетела она, как кегля сбитая. Вскочила кошкой – не ждал я такой прыти от старой рухляди. Из одежек своих разноцветных нож выдернула. Во-о-о-т такенный – туши свиные хорошо разделывать. Но и человека порубить можно так, что любо-дорого. И – с тесачищем этим – на полковника.

У него двухстволка за спиной висела. Я и не думал, что так быстро с ней управиться можно – одним и тем же движением полковник ружье вперед перебросил, курки взвел, приложился – бах! бах!

Стрелок он был – не мне чета. Оба выстрела – ровнехонько в голову. Только пули, похоже, у полковника еще на берегу закончились. Картечью зарядил, или дробью крупной. А она, если почти в упор стрелять, – плотной кучей летит, страшное дело. Короче, была у Мамочки голова – и не стало. Разлетелась мелкими ошметками.

А туша – стоит и тесак сжимает! Ну, дела…

Полковник мимо нее – и уже ключами в замках гремит. Я чуть задержался – на Мамочку смотрю, и жутко мне, и любопытно. Она все стоит. Головы нет, вместо шеи лохмотья красные – но стоит! И, странное дело, вроде бы кровь должна хлестать из жил разорванных – а не хлещет!

Не по себе мне стало. Толкнул Мамочку в брюхо толстое стволом ружейным. Осела она назад – словно человек живой, смертельно уставший. А я – за полковником, он уже в комнату секретную входит.

А там…

А того, что там, лучше бы, Сэмми, никому и никогда не видеть. Идолы какие-то стоят кружком, из дерева черного. Человеку по пояс будут. Скалятся мерзко. Губы чем-то измазаны, на черном не понять, чем, – но подумалось мне, что совсем не кленовой патокой… А на стенах… На стенах головы! Настоящие самые головы!!! Женские – негритянок, мулаток, квартеронок! Пара сотен их, не меньше. Одни свежие, другие ссохлись, сморщились, кожа черепа обтянула, глаза высохли, внутрь запали – как гнилые изюмины там виднеются. Но трупным запахом не тянет – лишь дымком пованивает, тем самым, под который гадала мне Мамочка.

Я так и сел. Натурально задницей на пол шлепнулся. Думал – стошнит сейчас, но удержался как-то.

С большим трудом от голов этих взгляд оторвал. Но там и остальное не лучше было. Всего я разглядеть не успел, да и темновато – весь свет от свечей шел – они в виде звезды шестиугольной на полу стояли. Идолы как раз звезду ту и окружали – охраняли словно бы.

В центре звезды что-то небольшое лежало. Ну… примерно с руку мою до локтя. А что – не рассмотрел я сразу. Свечей вроде и много, но все из черного воска, и горят как-то не по-людски – темным пламенем, не дают почти света.

Кресло я чуть позже увидел. Потому как высоко стояло, чуть не под потолком, на глыбе квадратной каменной. Нормальные люди так мебель не ставят.

А в кресле – девушка! Пригляделся – нет, квартеронка. Чуть шевельнулась – никак живая? Оторвал я от пола задницу, и к глыбе и к креслу тому поближе направился.