Майкл Ридпат - Смертельный просчет Страница 7

Я не знал, как реагировать на её слова.

— А вы? — спросила Доминик. — Как у вас с женщинами?

— Ну вот, вы опять меня заводите.

— Но вы и Гай такие разные. Это видно невооружённым глазом.

— Да, мы разные. Жили в одной комнате, так что знаем друг друга. Впрочем, приглашение поехать сюда я получил после того, как первый кандидат отказался.

— Да. Тони говорил, что Гай привезёт сына Хельмута Шолленбергера.

— Торстена.

Доминик поморщилась:

— Я терпеть не могу его отца. И сразу отвечу, прежде чем вы спросите, почему: мои фотографии печатались в принадлежащих ему журналах. Причём одежды на мне было меньше, чем следовало. Я только вышла замуж в первый раз, и они тут же опубликовали несколько моих старых фотографий. Нарочно. — Она рассмеялась. — Дело, разумеется, было не во мне, а в Анри.

— А кем был Анри?

— Политиком. Скучное занятие. Но я влюбилась в его взгляд, такой возбуждающий, такой сексуальный. По крайней мере, первое время. А потом он стал другими.

— И вы с ним расстались?

Доминик пожала плечами.

— Я рассталась с ним, а он со мной.

— А затем встретили Тони?

— Да. — Она улыбнулась, но грустно.

В этот момент Оуэн, не сказавший за весь вечер ни слова, отодвинул тарелку, встал и, шаркая, поплёлся в дом.

— Оуэн! — крикнул ему вслед отец. — Может, посидишь ещё с нами?

Тот остановился, повернулся и произнёс:

— Нет.

— Ну тогда спокойной ночи.

Оуэн пробормотал что-то неразборчивое и пошёл прочь.

— Спокойной ночи, дорогой, — промолвила Доминик.

Оуэн не обернулся.

— Он такой странный. Уже два дня здесь, но из него слова не вытянешь. На меня смотрит, как на пустое место. Тони тоже не удаётся наладить контакт. Мне кажется, он уже и не пробует.

— Они редко встречались с отцом, — промолвил я.

— Верно, — согласилась Доминик. — Потому что Робин, их мать, запрещала Тони видеться с детьми. Не разрешила им приехать даже на нашу свадьбу. Я только сегодня познакомилась с Гаем. Не знаю, как Тони удалось уговорить её, чтобы она позволила детям приехать сюда на пару недель. Впрочем, Гай уже взрослый, и никакого разрешения ему не требуется. Сейчас у них с Тони больше общего.

Горничная убрала тарелки. Доминик налила вина себе и мне. Посмотрела на противоположный конец стола, где Мел и Ингрид не переставая смеялись шуткам Тони. Гай не отставал. Тони как бы невзначай положил руку на запястье Мел, да там и оставил. А она вроде как не замечала. Гай, кажется, тоже.

— Mon Dieu,[4] похоже, мой муж сегодня на боевом коне.

Я промолчал.

— Сидеть между двумя красивыми молодыми девушками, которые ловят каждое твоё слово… Что ещё нужно для счастья сорокашестилетнему мужчине? Как вы считаете, Дэвид?

— Не знаю, — дипломатично ответил я.

— Хм. — Доминик откинула назад волосы. — Мигель! Ещё бутылку вина!

Наконец настало время расходиться. Я был сильно пьян. Впрочем, как и все остальные, за исключением Ингрид. Мы с Гаем, пошатываясь, двинулись к гостевому коттеджу, находящемуся в двадцати метрах от особняка.

Я вошёл, сел на кровать, и комната завертелась. Попытался зафиксировать окно в каком-то одном положении. С большим трудом, но удалось.

— Думаю, за неделю управлюсь, — пробурчал Гай, укладываясь в кровать.

— С кем, с садовником? Кстати, я узнал, его зовут Абдулатиф.

— К чёрту садовника. С Мел, кретин. Хотя мне Ингрид тоже нравится. Уверен, в постели она горячее. Может, с обеими.

— Это уж слишком.

— Ладно, с Мел. Только не верится, что она до сих пор девственница.

— Так говорили в школе.

— Да откуда кому знать? Это же вообще никогда не узнаешь, пока, хм… не проверишь.

— Наверное, нет.

— Но она готова. Готова, готова.

— Хорошо, — пробормотал я.

Ну почему девушки всегда липнут к таким, как Гай? Почему девушки, вроде Мел и Ингрид, не смеются моим шуткам? Потому что я не чувствую в себе достаточной уверенности, чтобы с ними шутить. Ну что ж, можно ответить и так. А можно иначе: я недостаточно красив. Наверняка были и другие ответы. А вот Мел, Гай, Тони, Доминик, Ингрид и даже садовник Абдулатиф — несомненно красивые люди — используют то, чем наделил их Господь, чтобы привлечь внимание и в конечном счёте соблазнить любого, кого пожелают. Особенно в такую ночь, как сегодняшняя, когда воздух пропитан сексом. А вот мне этого не дано. Остаётся лишь завидовать и мучиться комплексом неполноценности из-за неверия в себя.

Я погрузился в сон, который, мне казалось, длился очень долго, а на самом деле около часа. Проснулся от острой необходимости опорожнить желудок, а заодно и мочевой пузырь. Рядом мерно посапывал Гай.

Когда терпеть уже не было сил, я сделал над собой нечеловеческое усилие и выполз из постели. Закончив неприятные процедуры, ополоснул лицо холодной водой и вышел подышать ночным воздухом в надежде, что полегчает. Действительно, полегчало. Прохладный ветерок приятно ласкал лицо. В кустах лаванды стрекотали насекомые. Я подошёл к мраморному парапету, вгляделся в чёрный силуэт мыса Ферра на фоне поблёскивающего серого моря. Рядом с оливой во мраке можно было разглядеть руины сторожевой башни, которая помогала охранять дом много веков. Солоноватый воздух был насыщен ароматом хвои. Я облокотился о парапет и застыл, прислушиваясь к шуму прибоя внизу.

Сколько я так простоял, не знаю. Вероятно, даже заснул. Очнулся, услышав голоса в доме. Тони и Доминик разговаривали по-французски. Ссорились. Голоса были резкие, злые. Я напрягся, прислушиваясь, но ничего не разобрал. Неожиданно дверь на веранду распахнулась, и до меня донёсся голос Доминик:

— Salaud! Une gosse! Tu as baiser une gosse!

Затем дверь захлопнулась, и воздух снова наполнило жужжание насекомых.

Я попытался вытащить из памяти то немногое, что помнил из французского. Значит, так: «Salaud! Une gosse! Tu as baiser une gosse!» Кажется, я где-то встречал «gosse». Может, это «гусь»? Потом вспомнил, что слово «baiser» вроде мне попадалось в какой-то пьесе Мольера, которую мы проходили в школе. Очевидно, это «поцелуй». Видимо, Тони поцеловал кого-то, кого ему не следовало целовать. И почему-то я сомневался, что это был «гусь».

Вернувшись в коттедж, я плюхнулся в кровать. Попытался пошуровать в своём скудном французско-английском словаре, но ничего путного не попадалось. Некстати вспомнил, как однажды на контрольной по французскому вместо слова «викарий» написал «девственница»,[5] и совсем расстроился. А может, мне это приснилось и никакой ссоры между Тони и Доминик не было? В голове беспорядочно всплывали разные французские слова, но вскоре все окуталось тьмой.

5

Апрель 1999 года, Лондон

Неужели семнадцать лет знакомства так ничему меня не научили? Видимо, нет, потому что я опять поддался на его уговоры, как это часто бывало в прошлом. Гай предложил мне всего лишь пожертвовать карьерой и вверить ему своё будущее, а заодно и все сбережения. В общем, он меня соблазнил. Вот такой человек был Гай.

Когда он неожиданно позвонил мне в то утро, я чуть ли не обрадовался, услышав знакомый американский выговор. Он предложил встретиться, выпить пива. Мы не виделись семь лет. Я тогда принял твёрдое решение держаться от него как можно дальше. Но семь лет большой срок. Я соскучился. К тому же было любопытно посмотреть, каким он стал.

Мы договорились встретиться в пабе отеля «Диккенс» у причала Святой Катерины. Я приехал немного раньше. Во-первых, не терпелось сбежать из офиса, а во-вторых, путь от метро до паба оказался неожиданно коротким. Я заказал пинту горького и сквозь толпу банковских служащих, коммерсантов и туристов протиснулся к двери. Лучи вечернего солнца плавно скользили по ровной поверхности бухты и стоящим на причале элегантным моторным яхтам и степенным парусным деревянным судам. Сегодня первый за всю неделю день без дождя, и, несмотря на прохладу, сидеть на открытом воздухе очень приятно.

— Дэвид!

Я повернулся. Он направлялся ко мне, стройный и гибкий, в чёрном пиджаке, тенниске и джинсах.

— Как поживаешь?

— Отлично, — сказал я. — А ты?

— Да вроде ничего. — Гай кивнул в сторону переполненного паба. — Похоже, сейчас уже никто не работает. Все пьют пиво.

— Подожди, я принесу тебе тоже. — Я пробился к бару и возвратился с кружкой его любимого чешского.

Мы отсели чуть подальше.

— Итак, ты обосновался в Сити? — Гай глотнул пива и посмотрел на меня. — «Лейпцигер Гёрни Крохайм». Солидно звучит.

— Это название банк получил после слияния, — пояснил я. — «Лейпцигер» — один из самых стабильных немецких банков.

— Тебе нравится?

Я ответил не сразу. Четыре года назад было очень престижно работать в «Гёрни Крохайм», одном из самых старых банков страны. Но после того, как его проглотил крупнейший банк Германии «Лейпцигер», здесь каждые полгода проводили реорганизации, и постепенно отдел проектного финансирования,[6] в котором я служил, превратился в тихую заводь, если не сказать болото. Обычно я всегда всем заявлял, будто очень доволен работой. Но перед Гаем хорохориться не имело смысла.