Широко открытое небо - Алексей Стравинский Страница 7

Нет.

Он начнёт вспоминать всё то, что он так старательно пытался забыть. Его сердце снова забьётся, он вновь почувствует давно атрофировавшиеся эмоции. Он вспомнит вкус потерь.

Безнадёжно.

Чёрная птица вновь упорхнёт из его рук. Ему снова придётся пережить даже это — видеть, как человек оборачивается птицей и улетает в небо.

Быть может, наркотики спасли Стива от самоубийства. Точнее, отсрочили его на какое — то время, а если совсем точно — они и есть его самоубийство, но лишь в намного более жестокой и мучительной форме.

Стив хочет умереть, но эта жажда не даёт ему и этого. Как страшен его плен.

Начать новую жизнь… быть может он бы и смог, если бы ему кто — то помог, но, увы, он давно доказал людям, что помогать уже некому и незачем. Стив никак не мог понять, что первый шаг должен сделать он сам — проявить желание. Спасение утопающего — дело рук самого утопающего.

Стив, тебе никто ничего не должен.

Почему он стал тем, кем он сейчас является? Когда раздался этот хруст, ломающий всё и сразу? Почему он сейчас здесь, совсем один, сидит, испытывая чувство ломки? Какими путями жизнь привела его к этому моменту? В какой миг исчез тот славный мальчик, который бесконечно любил жизнь?

Истина находилась в нужном направлении, но пот на лице продолжал собираться куда быстрее, чем нужные мысли в голове. Он скатывался по щекам и разбивался о бетон, будто слезы. Вены стонали от боли. Всё тело скованно, голова готова взорваться в любой момент. О прочих болевых ощущениях не стоит даже и говорить.

Я сейчас умру. Здесь и сейчас. Пусть уже это случится. Хотя бы перед смертью я сделаю хоть что-нибудь достойное — умру перед соблазном, не поддавшись ему.

Струйка дыма от упавшей сигареты оборвалась. Она дотлела без остатка.

Обхватив ребра руками, Стив, закрыл глаза, завалился правым боком на перила. По его несчастному телу проносились волны жара и холода, то усиливая, то притупляя боль.

Над его головой заморгала лампа. Яркая вспышка, тихий хлопок. Будто бы издалека послышался тихий и короткий звон.

Темнота.

Пугающая темнота, наполненная чем — то по-настоящему страшным, чем-то имеющим длинные, худощавые, когтистые руки. Одна рука спустила с головы Стива капюшон и несколько раз толкнула его в спину холодным, едва уловимым прикосновением. Вторая рука медленно потянула дверную ручку на себя. Тьма наполнилась мертвецки жёлтым светом коридора. Красные точки — маяки указывали Стивену направление.

Он встал и пошёл.

Снаружи дверь подтолкнули все те же руки. Она плотно легла на прежнее место.

Коридор казался длиннее обычного. Куклы на полах казались безжизненными. У многих были стеклянные глаза. Шприцы повсюду. Плотный дым заслонил собой ту самую дверь.

Как — то странно здесь тихо. Здесь всегда не особо громко, но ведь стонут постояльцы всегда. Почти всегда кто — то плачен, иногда слышен тихий, истеричный смех, но в этот раз тишина рушится лишь от тихого хруста шприцов под подошвой ботинок Стива.

Красная дверь будто светится изнутри. Она излучает что — то пугающее, но, несмотря на это, Стив крепко схватил её ручку и потянул дверь на себя. В комнате никого нет. Стол накрыт несколькими белыми дорожками, пачкой сигарет и пистолетом. Тумбочка с покосившимися дверьми открыта.

Стив достаёт из кармана все деньги, кладёт их на стол и берет двойную порцию. Прикрыв за собой створки сердца оазиса, он обернулся. Темнокожий, хилый парень в солнцезащитных очках и шляпе держит его на прицеле. По его лицу так же катится пот, но это уж скорее от ужасной жары внутри комнаты. Тускло — красный свет настолько густ, что кажется огнём.

Стив кивнув на стол, на деньги. Темнокожий опустил взгляд туда же. Через несколько секунд он сдержанно, но уж до боли жутко рассмеялся. Опустив пистолет, развернулся и пошёл туда, откуда пришёл — за очередную дверь. За ней происходят вещи пострашнее тех, что происходят в коридоре. Уходя, он продолжал смеяться. Смех был слышен недолго и после того, его тело растворилось в красных тонах.

Добрев до подобия ванной комнаты, Стив принял всё, что припас в красной комнате.

Перед ним висит зеркало. В нем кто — то есть. Это какой — то человек. Стивен боится его. Незнакомец глядит на него агрессивным взглядом. Глубже — отчаянье, страх и боль. Стив не выдержал его взгляд. Отвернулся, посмотрел в грязную раковину. Набрал в ладони воды. Плеснул её в лицо. Выпрямился и вышел, оставит на полу два пустых шприца и пустую упаковку таблеток.

Скудный мир изменился. Он приобрёл новые цвета, звуки и ароматы. Изменённый мир качался, расплывался и мутнел. Ноги Стива перестали чувствовать пол под ногами. Он упал, не дойдя до выхода пару — тройку метров. Его сердце медленно останавливалось. Он продолжал двигаться к выходу ползком — мимо бездушных кукол и демонов внутри них.

Дыхание ослабевало. Он продолжал ползти. Глаза блестели от слез, вызванных горечью и страхом, осознанием того, что конец близок. Страхом перед тем, что после того, как он умрёт его не ждёт ничего хорошего. Даже его последний вдох и выдох будут наполнены болью. До последнего момента его сознание останется спутанным. Он не ощутит освобождения от телесных уз.

Толкнул дверь рукой. Выполз на площадку. Ощутил холодный бетон под увядающим телом. Услышал чьи — то шаги.

Смерь пожаловала.

Вот она, некая форма смерти, в человеческом облике. Хозяин притона и ещё двое парней из числа его шестёрок. Гарри и Филип.

— Кто он? — спросил торговец смертью.

— Не припомню его. Посвети ещё, — недолгая тишина. — Нет, не знаю такого.

— Уберите его отсюда. И лампочку поменяйте. Темно.

Шестёрки схватили парня под руки и поволокли вниз.

Нужно обязательно поменять лампочку. Нужен свет. Мотыльки летят на свет.

— Да он жмур, — вполне нормальным голосом заявил Гарри.

— Да нет же вроде, — сказал Филип.

Вполне обычный разговор. Для них в таких беседах нет чего — то необычного.

— Да точно жмур, я тебе говорю.

Остановились у машины. Опустили свою ношу на асфальт. Генри осматривался, Филип открыл багажник.

— Куда выбросим?

Подняли ношу.

— Давай так, чтобы быстро. Я обещал жене отвезти дочь утром в школу. Поспать бы ещё.

— У тебя есть дочь?

Багажник захлопнулся.

— Да, четыре годя крохе. Она славная