Тест Тьюринга - Александр Петрович Никонов Страница 77

– Спасибо, – вздохнул я. – Словами тут все равно не поможешь.

– Я понимаю, что тебе сейчас не до того, и если не захочешь встречаться…

– Нет, как раз мне сейчас нужно встречаться, – сказал я. – Иначе с ума можно сойти… Стой! Погоди! Так ты сейчас в аэропорту? В Шереметьево? Уже прошел границу?

– Пока стою на регистрации. Через два часа вылет. А что?

– Отлично. На улицу выйти сможешь? Я сейчас перезвоню брату. Он как раз едет мимо, в Тверь, передаст тебе для меня семейный альбом. Отец просил…

– Не вопрос. А во сколько он подъедет?..

– Я сброшу тебе его телефон, свяжись…

Отрубившись, я сразу перенабрал номер брата и вовремя – он как раз выезжал на шоссе в сторону Твери. Быстро обрисовал ему ситуацию и скинул контакт Фридмана. Минут через сорок от Андрея пришла эсэмэска: «Альбом и книга у меня!»

Что за книга, я даже спрашивать не стал, приедет, увижу… А сейчас у меня очень трудное дело – мне нужно чем-то занять день.

Бегать после вчерашнего я уже не мог, болели мышцы. Поэтому весь день я просто бродил по городу, наблюдая, как спешат куда-то миллионы людей, текут туда-сюда людские реки, возле бронзового быка фотографируются японские туристы, отплывают кораблики, проезжают такси и лимузины. Мне даже есть не хотелось. И я не ел. Зачем есть?

Периодически отвечал на звонки, принимая дежурные и искренние соболезнования. И мне было все равно, искренние они или дежурные.

А вечером, уставший, как собака, лег на том же диване спать и полночи не мог заснуть. Забылся только под утро. В десять за мной заехал Джек, чего никогда не случалось ни с кем из нашего управления, он же меня и разбудил от моего короткого больного сна звонком в дверь. Подождал на улице, пока я приведу себя в порядок, чтобы мы поехали туда, куда мне ехать меньше всего хотелось. Но едва машина тронулась, я сказал:

– Погоди! Гроб можно будет открывать?

– Как захочешь, Алекс. Она в норме.

– Тогда стой. Забыл кое-что…

Я вышел из машины, сходил домой и взял с собой тяжелую зеленую книгу-альбом для записей и ту самую красивую ручку, которой она так и не порадовалась. А она всегда радовалась любому самому малому знаку внимания с моей стороны. Потому что я не баловал ее, и я не устану это повторять, потому что я это понял недавно и поздно. И самое горькое – теперь уже ничего не исправить – даже на один день. Если бы судьба мне дала не год, а хотя бы один день для того, чтобы все 24 часа заглаживать вину, проявляя к ней внимание. Хотя бы сутки на извинение за жизнь…

Мне не хотелось видеть Лену мертвой, но гроб пришлось открыть, чтобы я положил ей туда то, что привез для нее из Москвы. При этом я старался не смотреть ей в лицо. Просто положил к ее ногам то, что принадлежало ей…

Когда через три часа я ехал домой, точнее, Джек меня вез, мне вдруг стало жалко мой дом, словно он был живой. Он осиротел, как и я. Я никогда не уделял дому внимания, этим занималась только Лена. Я не буду им заниматься и теперь. Он мне не нужен без нее. Мне вообще больше ничего не нужно…

А когда я, попрощавшись с лейтенантом, подошел к двери, то увидел, что судьба, кажется, попыталась меня переиграть, подсунув какие-то новые игрушки в виде пакета, лежащего на крыльце. Ты думал, что тебе больше ничего не нужно. На, получи посылочку!

Может, бомба? Подарочек от террористов? По уму, мне, конечно, положено было бы вызвать кого следует после всего случившегося – потому что никаких посылок я не жду, а брата Санала Эврима, который одержим местью, еще не взяли. Но я подошел, взял пакет и начал раздирать его прямо на крыльце. Бомба так бомба. «Значит, встречусь с Леной», – мелькнула идиотская мысль, хотя я никогда не был религиозным.

Это была не бомба. Старый красного бархата фотоальбом и какая-то не менее старая книга на русском в сером тканевом переплете, которые были модны лет сорок или шестьдесят тому назад. «Библиотечка приключений». Сверху лежала записка от Фридмана:

«Понимаю, что тебе сейчас не до меня, но если захочешь встретиться, мы с Джейн будем рады тебя видеть в любое время дня и ночи».

Надо же! «Мы с Джейн». Даже не знаю, радоваться за тебя, мой бородатый наивный гений, или сочувствовать… Не это ли, наряду с какой-то там аварией, так неудержимо потянуло Андрея в Америку?

Я открыл дверь и прошел в дом… Из-за событий последних двух суток я напрочь уже забыл и о научной работе Фридмана, и обо всех этих физико-логических парадоксах. Это вдруг стало так фантастически неважно и настолько далеко от океана пустоты и горечи, который меня окружал… Даже далекие похороны отца были мне теперь как-то ближе и ярче, чем то, чем я занимался в институте Фридмана последние дни. Может быть, еще и потому, что я держал сейчас в руках свое прошлое. Подарок отца.

Что, кстати, за книга?..

Я сел на диван, где еще валялись недоразобранные мною вещи, открыл обложку, и мне на колени выскользнула еще одна записка. От брата. С ошибками. Он писал, что эту книгу читал перед смертью отец.

«…Хотел оставить ее себе, но у меня много вещей отца, а у тебя нет никаких. А альбом он сам просил тебе передать. Хорошо, что ты приехал…»

Ну, спасибо…

Я полистал первые страницы книги. Какая-то очень старая и очень правильная по тем временам книжка про гражданскую войну. С пожелтевшими страницами, затертой обложкой. Зачем отец начал ее читать? Почему именно ее? Я вспомнил, что у них дома вообще было много книг еще с тех времен, когда хорошие книги были дефицитом. Поэтому добрая половина библиотеки была вот такой вот проходной макулатурой. Но выкинуть все это ни у отца, ни у Ирины Петровны рука не поднималась. Сельская интеллигенция!..

У многих страниц были загнуты, а потом разогнуты уголки, и я вдруг вспомнил, что именно этот прием отец использовал вместо закладки. А моя