Джон Коннолли - Шепчущие Страница 8

«Дюны» – заведение довольное крупное и при полном комплекте кухонного штата и готовности официанток попотеть ради хороших чаевых может обслужить сотню, а то и более клиентов. Широкие окна выходят на трассу 1 и парковку с кегельбаном «Большая двадцатка» на другой стороне шоссе. Через зал проходит единственная стойка с закруглениями по обоим концам, образуя фигуру, напоминающую вытянутую в ширину букву «U». Вдоль стен расположены четырехместные кабинки; еще несколько образуют винило-пластиковый островок в центре ресторана. Официантки – в голубых рубашках с названием заведения на спине и изображением трех коней, рвущихся к финишному столбу. У каждой на левой стороне груди вышито имя.

Заходить я не стал, решил подождать на парковке. Оттуда и увидел Карен Эмори – смена подходила к концу, и она раскладывала на столе чеки. Беннет описал ее мне, так что узнать Карен оказалось нетрудно – из всех официанток, работавших в тот вечер, она единственная была блондинкой. Симпатичная, изящная, невысокая, около пяти футов, худенькая; правда, казалось, что блузка маловата и с трудом вмещает бюст. Приходившие в «Дюны» парни, наверное, пускали слюни, пожирая глазами стянутую пуговицами ткань на груди.

В 18.55 на стоянку въехал черный «Силверадо» с дымчатыми тонированными стеклами. Через двадцать минут из ресторана выпорхнула Карен Эмори – в коротком черном платье, на каблуках, с распущенными по плечам волосами и свежим макияжем на лице. Девушка забралась в «Силверадо», и водитель, вывернув налево, выехал на трассу номер 1 и направился на север. Я держался за ними всю дорогу до Южного Портленда, где авто подъехало к «Бил-стрит барбекю» на Бродвее. Карен вышла первой, Джоэл Тобиас – следом. Он был по меньшей мере на фут выше своей подружки; темные волосы, зачесанные назад и уже тронутые сединой, слегка завивались над ушами. Джоэл был одет в джинсы и голубую рубашку из денима. Жирок, если таковой и присутствовал, умело маскировался. При ходьбе Тобиас слегка прихрамывал, оберегая правую ногу, а левую руку держал в кармане джинсов.

Я подождал две-три минуты и последовал за ними. Парочка уже устроилась за столиком у двери, так что я прошел к барной стойке, заказал бутылку безалкогольного пива, немного жареной картошки и устроился так, чтобы видеть и телевизор, и столик, за которым расположились Тобиас и Карен. Им, похоже, было весело. Они взяли по «Маргарите» и пиву и большое блюдо закусочного ассорти. Разговор оживляли улыбки и смех – по большей части со стороны Карен, – показавшиеся мне несколько вынужденными, хотя, возможно, на моем впечатлении сказалось мнение Беннета Пэтчета. Я постарался отвлечься от его рассуждений и смотреть на них, как на обычную пару интересных незнакомцев. Но нет, Карен определенно переигрывала, что подтвердилось, когда Тобиас вышел из-за стола. Ее улыбка постепенно потускнела, а на лице проступило выражение задумчивости и обеспокоенности.

Я заказал еще одно пиво, пить которое не планировал, и тут рядом со мной нарисовался Тобиас. Протолкнувшись к стойке, он попросил у бармена чек, объяснив, что официантка, похоже, занята. Потом повернулся ко мне, улыбнулся и, бросив «прошу прощения, сэр», вернулся к своей спутнице. Я никак не отреагировал, но, когда он отходил от стойки, успел посмотреть на его левую руку – двух пальцев действительно не хватало. Через минуту-другую подошла официантка. Получив инструкцию у бармена, она взяла чек и направилась к их столику. Парочка расплатилась и ушла.

Следить за ними я не стал. Во-первых, потому, что уже увидел их вместе, а во-вторых, из-за того, что маневр Тобиаса немного вывел меня из равновесия. Я не видел, как он возвращался из мужского туалета, а значит, он вышел через боковую дверь на улицу, а потом вошел через главную. Может, ему просто захотелось покурить, но в таком случае он удовольствовался двумя-тремя затяжками. Может, его появление рядом со мной было простой случайностью. В любом случае я не стал выскакивать на стоянку и мчаться за ним вдогонку – это только подкрепило бы его подозрения, – а допив без удовольствия пиво и посмотрев телевизор, поднялся и вышел. Машин на стоянке почти не осталось, черного «Силверадо» видно не было. Время подбиралось к десяти, но небо еще не потемнело. Я поехал в Портленд, чтобы посмотреть на жилище Тобиаса. Это оказался небольшой, хорошо отремонтированный двухэтажный дом. «Силверадо» стоял на дорожке, а вот грузовика я не приметил. В комнатах наверху, за задернутыми шторами, горел свет, но потом погас, и дом погрузился в темноту.

Я подождал немного, рассматривая дом и думая о беспокойстве на лице Карен и о ловком маневре Тобиаса, а потом вернулся в Скарборо, в свой дом, пустой и тихий. Когда-то со мной жили женщина, ребенок и собака, но теперь они были в Вермонте. Пару раз в месяц я навещал свою дочь Сэм, а иногда, если ее мать, Рейчел, отправлялась по делам в Бостон, она приезжала ко мне с ночевкой. Рейчел встречалась с кем-то, и по этой причине мне не хотелось ее беспокоить. А иногда я просто обижался на нее за это. Во всяком случае, я старался сохранять дистанцию, потому что не желал им обеим зла, а зло меня преследовало неотступно.

Их сменили тени другой женщины и ребенка – я уже не мог их разглядеть, но ощущал: так ощущаешь запах осыпающихся и выброшенных по этой причине цветов. Они давно перестали быть источником тревоги, мои ушедшие жена и дочь. Их отнял у меня убийца, у которого я в ответ тоже забрал жизнь. Терзаемый чувством вины и обуреваемый гневом, я допустил, чтобы они превратились на время в злобные и мстительные тени. Но то было раньше; теперь их незримое присутствие успокаивало меня – я знал, что им отведена какая-то роль в моем будущем, что бы там ни случилось.

Я открыл дверь, и дом встретил меня теплом и запахом соли с болот. Я почувствовал пустоту теней, равнодушие тишины и спокойно уснул в одиночестве.

Глава 3

Джеремая Уэббер только-только налил себе бокал вина, дабы растянуть удовольствие от готовки ужина, когда зазвенел дверной звонок. Уэббер не любил, если нарушался заведенный им порядок, а вечер четверга в его относительно скромном доме – скромном по крайней мере по меркам богачей Нового Ханаана – был священным. Вечером в четверг он выключал мобильный телефон, не отвечал на звонки по домашнему (и, говоря по правде, немногочисленные друзья Уэббера, зная его причуды, старались не беспокоить его, если речь не шла о жизни и смерти) и уж точно не реагировал на дверной звонок. Кухня располагалась в задней части дома, и во время готовки он держал дверь закрытой, так что через стекло входной двери могла быть видна лишь тонкая горизонтальная полоска света. В гостиной горела лампа, еще одна в спальне наверху – вот и все освещение в доме. В кухне негромко звучал диск Билла Эванса[3]. Иногда Уэббер накануне четверга планировал, какая именно музыка будет звучать, пока он готовит, какое вино будет сопровождать трапезу, какую посуду достать. Эти маленькие слабости помогали ему сохранять душевное равновесие.

Вечерами по четвергам знавшие, что он дома, обычно не досаждали, а те, кто не знал наверняка, не имели возможности точно установить, дома хозяин или нет, лишь на основании имеющегося в доме освещения. Даже самые ценные его клиенты – а некоторые были весьма состоятельными людьми, привыкшими к тому, что их желания исполняются в любой час дня и ночи, – смирились с тем, что в четверг вечером Джеремая Уэббер недоступен. В этот четверг заведенный порядок уже был частично нарушен несколькими продолжительными телефонными разговорами, поэтому домой он приехал после восьми, а сейчас было уже около девяти, и он все еще не поужинал. Посему он более обычного не желал отвлекаться.

Вежливый и утонченный, немного за пятьдесят, темноволосый, Уэббер был мужчиной привлекательным, хотя и слегка женоподобным. Это впечатление усиливало его пристрастие к галстукам-бабочкам в горошек и ярким жилетам, а также разнообразие культурных интересов, включающих в себя балет, оперу и современный свободный танец, и далеко не только. Такое сочетание давало повод случайным знакомым предположить, что он гомосексуалист, но Уэббер не был геем, то есть и близко не был. У него до сих пор не появилось ни единого седого волоска – генетическая особенность, благодаря которой он выглядел лет на десять моложе. Моложавость позволяла ему встречаться с женщинами по всем понятиям слишком молодыми для него, не привлекая неодобрительного, если не завистливого, внимания, объектом коего часто становятся любовные пары с подобной разницей в возрасте. Но у относительной привлекательности для противоположного пола, сочетавшейся с определенной щедростью в отношении тех, кто удостоился его благосклонности, была и оборотная сторона. Ей были обязаны крушением два его брака, из коих лишь о первом он сожалел, поскольку любил свою жену, хотя, пожалуй, и недостаточно. Ребенок от этого брака, его дочь и единственный отпрыск, гарантировал общение бывших супругов, в результате чего первая жена, как он полагал, все еще питала к нему нежную привязанность. Второй брак был ошибкой, причем такой, какую он не имел ни малейшего желания повторять, предпочитая, когда доходило до секса, случайные, ни к чему не обязывающие связи долгосрочным обязательствам. Так что потребность в женском обществе он испытывал редко, заплатив за свои аппетиты разрушенными браками и финансовыми потерями, которые идут рука об руку в такого рода делах. Как следствие, в последнее время у Уэббера возникли проблемы с наличностью, и ему пришлось предпринять некоторые шаги, дабы исправить эту ситуацию.