Джеймс Эллрой - Кровавая луна Страница 8

Вот тогда, отказавшись от ее услуг, он впервые занял моральную позицию. Теперь он точно знал, в чем состоит его цель – непосредственно на тот момент и на будущее. Это спасение женской невинности.

Он держал Джейн Вильгельм под не слишком плотным наблюдением до истечения тридцатидневного периода, предписанного проповедником, следил, как она кочует между сборищами хиппи, рок-концертами и дешевыми ночлежками. На тридцать первый день, вскоре после полуночи, пьяная Джейн вывалилась из диско-бара Газзари. Из машины, припаркованной чуть к югу от Сансет, он следил, как она, шатаясь, пересекает улицу. Он включил фары, ударившие светом прямо ей в лицо. Ему хотелось навсегда запомнить ее отекшую от наркотиков физиономию, глаза с расширенными зрачками. Это было ее последнее унижение. Он задушил Джейн прямо на месте, на тротуаре, а потом бросил тело в багажник своей машины.

Через три дня он поехал на север, нашел пахотную землю неподалеку от Окснарда и устроил поминальную службу прямо у обочины, включив свою пленку за спасение души. Отслужив панихиду, он похоронил Джейн в мягкой земле возле каменоломни. Насколько ему было известно, тело так и не нашли.

Он свернул на Топанга-Каньон-роуд, перебирая в уме методы, позволившие ему спасти души двадцати женщин и при этом не привлечь внимания ни падкой на сенсации прессы, ни полиции. Это было просто. Он вживался в своих женщин, долгими месяцами собирал детали их жизни, смаковал каждый нюанс, заносил в каталог все их достоинства и недостатки, прежде чем выбрать способ устранения, скроенный как по заказу, идеально подходящий для каждой из его избранниц со всеми особенностями ее души. Подготовку он стал называть ухаживанием, а убийство – обручением.

Мысль об ухаживании вызвала целую лавину воспоминаний, зрительных образов, связанных с маленькими интимными деталями, пусть даже самыми прозаическими, которые способен оценить только влюбленный.

Элейн из 1969 года любила музыку эпохи барокко. Она была хорошенькая, но все свое свободное время слушала Баха и Вивальди. При этом окна ее квартирки над гаражом были открыты даже в самую холодную погоду: ей хотелось поделиться этой красотой со всем миром, хотя миру не было до нее никакого дела. Долгими ночами он впитывал красоту вместе с Элейн через выносной приемник на ближайшей крыше, улавливая сквозь звуки музыки приглушенные жалобы на одиночество, почти плач. А их сердца тем временем сливались воедино в нежных пассажах Бранденбургских концертов Баха.

Дважды он прошел по всей квартире, рассматривая и сопоставляя детали, способные указать ему нужный путь для спасения души Элейн. Он уже решил было подождать, предаться более глубоким размышлениям о том, как положить конец жизни этой женщины, когда обнаружил под свитерами у нее в комоде заявление в компьютерную службу знакомств. Если уж Элейн польстилась на такую низость, можно было смело считать это последней каплей.

Он потратил месяц на изучение ее почерка и неделю на составление предсмертной записки. Холодным вечером после Дня благодарения он забрался через открытое окно и всыпал три с половиной грана секонала[8] в бутылку апельсинового сока, из которой, как ему было доподлинно известно, Элейн каждый день отпивала несколько глотков перед сном. Потом проследил через мощный бинокль, как она выпила и причастилась к смерти. Он дал ей поспать два часа, проник в квартиру, оставил записку и включил газ. А под конец поставил на стереопроигрыватель пластинку с концертом Вивальди для флейты с камерным оркестром, чтобы проводить Элейн в Последний путь. Это был финальный дар его любви.

Глаза наполнились слезами от нахлынувших воспоминаний о возлюбленных. В памяти воскресали кульминационные моменты. Карен, любительница верховой езды. Ее дом был наглядным свидетельством страсти к лошадям. Карен скакала без седла по холмам над Малибу и умерла верхом на своей рыжевато-чалой кобыле, когда он выбежал из укрытия и, ударив лошадь дубинкой, столкнул ее с утеса. Моника, изуродованная полиомиелитом, обладала изысканным вкусом и кутала свое ненавистное тело в тончайшие шерстяные и шелковые ткани. Он много раз заглядывал в ее дневник, наблюдал, как растет ее отвращение к себе, и наконец понял, что расчленение станет для нее последним актом милосердия. Задушив Монику в ее квартире в Марина-дель-Рэй, он разделал ее электрической пилой и утопил завернутые в пластик части тела в океане, недалеко от Манхэттен-Бич. Полиция отнесла смерть на счет «Убийцы с мусорным мешком».

Он смахнул слезы с глаз, чувствуя, как воспоминания кристаллизуются в острую тоску. Время пришло. Опять.

Он направился в Вествуд-Виллидж, заплатил за парковку и пошел прогуляться, сказав себе, что не будет спешить, но и не станет проявлять излишнюю осторожность. Сумерки сгущались, температура, естественно, упала, а улицы Вествуд-Виллидж так и кишели женщинами. Женщины были повсюду. Они натянули свитера и держались поближе к витринам в ожидании начала сеанса в кино, листали книги в книжных магазинах, шли мимо. Ему казалось, чуть ли не сквозь него.

Сумерки сгустились и превратились в вечер. С наступлением темноты толпа на улицах поредела настолько, что отдельные женщины стали заметны во всей своей неповторимости. И тут он увидел ее. Она стояла перед витриной книжного магазина Хантера, вглядываясь через стекло, словно в поисках озарения. Высокая и стройная, с нежным, почти без косметики, лицом, на которое старательно напускала деловитое, серьезное выражение. Под тридцать. Пытливая, интеллигентная, добродушная, с чувством юмора, решил он. Она войдет в магазин и сначала осмотрит полку с новейшими бестселлерами, потом серьезные книги в бумажной обложке, прежде чем остановится на готическом романе или детективе. Она была одинока. Она нуждалась в нем.

Женщина свернула волосы узлом и скрепила заколкой. Она вздохнула, толкнула дверь магазина и решительно направилась к столу, на котором были выставлены книги по самосовершенствованию. Здесь было все: от «Творческого подхода к разводу» до «Победы с помощью динамической йоги». Женщина помедлила, взяла книжку «Синергетика силового поля может спасти вашу жизнь» и направилась к кассе у входа.

Все это время он следовал за ней на почтительном расстоянии, и когда она вытащила чековую книжку, чтобы заплатить за покупку, запомнил имя и адрес, напечатанные на чеках:

Линда Деверсон

3583 Ментона-авеню

Калвер-Сити, Калифорния 90408

Он не стал ждать. Не хотел слушать, как Линда Деверсон будет объясняться с кассиршей. Выбежал из магазина и бежал всю дорогу до своей машины, охваченный любовью и нетерпением. Поэту хотелось увидеть территорию своего нового ухаживания.

«Линда Деверсон – женщина многосторонняя», – думал он три недели спустя, проявляя последнюю серию фотографий. Вынимая их из раствора и развешивая для просушки, он наблюдал, как она оживает в контрастных черно-белых тонах. Перед ним была Линда, выходящая из своей конторы по торговле недвижимостью; нахмурившаяся Линда, пытающаяся самостоятельно заправить машину; Линда, бегущая трусцой по бульвару Сан-Винсенте; Линда, курящая сигарету у окна своей гостиной.

Он закрыл мастерскую, взял фотографии и поднялся наверх, в квартиру. Как всегда, проходя по своему затемненному царству, он ощутил гордость. Он гордился, что ему хватило терпения дойти до цели, не отступить ни на шаг в своей решимости завладеть этим местом, подарившим ему прекраснейшие мгновения юности.

Когда родители умерли и оставили его бездомным в пятнадцать лет, владелец фотомастерской «Сильверлейк-камера» сдружился с ним, предложил двадцать долларов в неделю за ежевечернюю уборку в лавке после закрытия и позволил спать на полу и делать уроки в туалете для посетителей. Он прилежно учился, владелец мастерской гордился им. Увы, хозяин фотоателье – любитель лошадей и азартный игрок – использовал свою мастерскую как подпольную букмекерскую контору.

Он всегда считал, что его благодетель, страдавший закупоркой сердечных сосудов и не имевший семьи, оставит мастерскую ему, но ошибся: когда хозяин умер, лавку захватили букмекеры, которым он задолжал. Они быстро довели ее до чудовищного состояния: нанимали на работу неумех, превратили тихое фотоателье в притон для подонков общества, принимали ставки на лошадей, на футбольные матчи, торговали наркотой.

Увидев, во что превратилось его убежище, он понял: надо что-то делать, надо спасать мастерскую. Любой ценой.

Он хорошо зарабатывал фотографией как свободный художник: снимал на свадьбах, банкетах, церемониях первого причастия. И скопил сумму более чем достаточную, чтобы купить фотомастерскую, если бы она попала на рынок недвижимости. Но он знал, что завладевшие мастерской подонки никогда не выставят ее на продажу: она приносила слишком много незаконного дохода. Это злило его до такой степени, что он совершенно забросил четвертое ухаживание и все силы направил на захват своей поруганной тихой гавани. Он должен был вернуть ее себе навсегда.