Дж. Лэнкфорд - Чёрная мадонна Страница 8

– Спасибо, Адамо, прекрасно, – как можно чопорнее ответила Мэгги. – Надеюсь, ты сейчас никуда не поплывешь на лодке. Может, тебе стоит выпить кофе?

Итальянец опустился на колени на траву рядом с ней.

– Джесс, о, Джесс! – театрально воскликнул он. – Скажи своей маме, чтобы она вышла за меня замуж, я люблю ее!

– Чао, синьор Морелли! – бросил через плечо мальчик.

Мэгги не раз видела, как Адамо Морелли громко признавался в любви всем проходящим мимо него женщинам. Ходили слухи, будто он влюблен в свою невестку – безответно, разумеется, – что и объясняло тот факт, что он вечно пребывал в подпитии. Адамо был полной противоположностью своему брату Карло Морелли. В отличие от брата, он бегло говорил по-английски и по-испански. Карло же иностранных языков не знал, зато был категорически не способен напиться посреди дня, поскольку был постоянно занят полезными делами в муниципальном центре или не покладая рук трудился в семейном ресторане. По мнению Мэгги, именно по этой причине синьора Морелли из двух братьев предпочла именно Карло.

Адамо Морелли раскинул руки и закричал:

– Неужели они больше не делают деревянных лошадок с помощью клея?

Джесс повернулся к Адамо и невозмутимым тоном произнес:

– Деревянных лошадок делают при помощи клея, который делают из настоящих лошадей.

Это был любимый пунктик Адамо Морелли. Мэгги не знала почему, но Адамо разразился пьяным хохотом. Джесс тоже засмеялся. Ведь он добрый мальчик.

Мэгги собралась встать.

– Нет, нет. Сиди. Я уйду, – сказала Адамо. – Я должен встретить жену брата и проводить ее домой. – Он поднялся с земли и пошатнулся; ветер раздувал подол его неаккуратно застегнутой рубашки. – Чао, Хетта, bella mia! Чао, Джесс!

– Джесс, я знаю, что синьор Морелли тебе симпатичен, но не забывай то, чему тебя учит равви, – сказала Мэгги, глядя вслед подвыпившему Адамо.

Джесс лукаво улыбнулся ей.

– Не беспокойся, мама. Я никогда не стану пить так, как синьор Морелли.

С этими словами он отвернулся и принялся наблюдать за тем, как Адамо на неверных ногах спускается к пляжу, чтобы встретить невестку. Затем неожиданно объявил:

– У синьоры Морелли скоро будет ребенок!

– Откуда ты это знаешь?

Мальчик повернулся к матери и ответил тоном заговорщика:

– Мне об этом сказала Антонелла. Антонелла мне все рассказывает!

– Все? В самом деле? – спросила Мэгги, подумав о том, знал ли Иисус о таких вещах, будучи в возрасте Джесса. Пожалуй, знал, решила она, потому что в те времена животных держали в домах, в одном помещении с людьми. И все же надо будет поговорить с Антонеллой, их домоправительницей.

В следующее мгновение Мэгги увидела синьору Морелли – в сером купальнике та направлялась к пляжу. Действительно, она была беременна.

– Как ты себя чувствовала, мама, когда я был в твоем животе? – неожиданно спросил Джесс. – Ты так же, как синьора Морелли, всегда улыбалась? Ты была счастлива?

Мэгги вспомнила собственную беременность, и неожиданно ей стало грустно. То были самые счастливые дни ее жизни! Рядом с ней постоянно находился Сэм Даффи. На какие только ухищрения он не шел, чтобы улизнуть от Брауна! Сэм надежно защищал ее, и с ним ей всегда было спокойно. Благодаря Сэму Браун так и не обнаружил ее до самого последнего дня. Мэгги невольно вздрогнула: ей вспомнились мгновения родов, когда она в последний раз видела Сэма. Как смело он ввязался в схватку с наемными убийцами! Сэм сказал те же слова, что и Адамо, хотя, в отличие от итальянца, не был пьян. «Будь моей женой, я люблю тебя». И произнес это абсолютно искренне.

Казалось бы, прошло столько лет, и все же осознание того, что она потеряла его, грозило раздавить ее непомерной волной горя. Она просила Господа явить ей знак и получила его: напоминание о том, что Сэм своей смертью дал Джессу возможность появиться на свет.

По сравнению с этим вмешательство Феликса – ерунда, сущие мелочи.

Джесс, должно быть, почувствовал ее боль. Улыбки на его лице как не бывало. Он подошел к матери, тихо сел рядом с ней и, взяв за руку, прошептал.

– Ti voglio tanto bene, мама.

Мэгги не нашла в себе сил ответить, опасаясь расплакаться. Слишком много слез дрожало в ее глазах при виде того, как смуглая, черноволосая синьора Морелли с ее огромным животом энергично шагает по песку пляжа.

Глава 4

Пятая авеню

Скомкав в руке бумагу, доктор Льюистон посмотрел сквозь белые полупрозрачные занавески на террасу. Теомунд Браун завтракал. Черные салфетки. Столовое серебро. Восточный фарфор. Черная роза в красной хрустальной вазе. На тарелке та же еда, что незадолго до этого была подана самому Льюистону: омлет с зеленым луком и сыром, бекон, горячий французский хлеб, сочные фрукты с Карибских островов, доставленные специальным рейсом с личной плантации Брауна.

За годы работы на Брауна Чак повидал на этой террасе немало влиятельных особ со всего мира. В разгар нефтяного кризиса здесь появились саудовские принцы. Когда в Квебеке были обнаружены богатые месторождения полезных ископаемых, приехал премьер-министр Квебека. Во время последнего экономического кризиса – вице-председатель Федеральной резервной системы. Перед последними выборами в США террасу почтил визитом человек, впоследствии избранный президентом.

Льюистон нередко видел их всех с того места, на котором сейчас стоял. Правда, он никогда не слышал ни единого слова, потому что комната была звуконепроницаема. За его спиной заправляла постель сиделка со щенячьими глазками на лице трупа. В течение десяти лет Льюистон спал возле своего пациента три-четыре ночи в неделю, чередуя с ней ночные дежурства. Соседняя подсобка была отдана в ее распоряжение. Врач никак не мог к этому привыкнуть. Впрочем, хотя в помещении стояло две кровати, здесь оставалось еще много свободного места.

Сам Чак спал в элегантной кровати под балдахином с двойным, ручной работы матрацем. С прикроватного столика на него смотрели фотографии его семьи. У изголовья – светильник с шестью вариантами подсветки. Пациент лежал на механической кровати, оборудованной всеми мыслимыми приспособлениями. На окнах – дорогие шторы, которые при желании всегда можно задернуть. В углу – роскошный диван и несколько кресел. На стенах – дорогие картины. Кроме того, комната была оснащена телевизором и радио. Телефона, правда, не было, хотя доктору Льюистону не возбранялось пользоваться мобильником. Как будто по мановению волшебной палочки Чак получил отпуск из больницы на неопределенный срок. Медицинская карточка пациента загадочным образом куда-то исчезла.

Дважды в месяц Чак проводил здесь круглые сутки, что вынуждало его лгать семье, придумывая ту или иную причину. В ту первую ночь, когда машина «скорой помощи» въехала в частный гараж, Браун встретил их в лифте, чтобы лично взглянуть на человека, лежавшего на каталке. Похоже, что он был в шоке. Льюистон не мог тогда точно сказать, что предпочел бы сделать Браун в те мгновения – обнять впавшего в кому или прикончить.

– Но ведь это может длиться бесконечно, – запротестовал было Льюистон.

Теомунд Браун положил руку ему на плечо и тихо произнес:

– Тогда вы навсегда останетесь моим гостем.

С этими словами он вышел вон.

И все десять лет Браун больше ни разу не вошел в комнату, в которой лежал больной. Льюистон так и не узнал имя пациента, равно как и причину, вынудившую Брауна привезти его сюда. Судя по всему, он вознамерился держать этого человека у себя до тех пор, пока тот не придет в себя или не умрет. Как и было обещано, Льюистону предоставили все, что необходимо врачу для того, чтобы вернуть больного к жизни и оказывать ему необходимое лечение.

Льюистон посмотрел в окно, раздвинув занавески. Сегодня суббота, и его, скорее всего, отпустят на выходные домой, однако Бетти, сиделка, в последний момент пришла и заявила, что ей срочно нужно уехать из города. Не иначе как для того, чтобы попить чьей-то крови.

Чак попытался не думать о скомканной бумаге в его руке. Все эти годы, почти постоянно находясь рядом с полуживым телом, он терзался таким отчаянием от собственной несвободы, что порой его посещали дурные мысли – когда и каким образом избавиться от навязанного ему пациента. Раньше такое ему бы и в голову не пришло. Так поступали лишь немногие врачи, тем более в отношении тех, кого они спасли. Что хорошо, потому что даже самые упорные усилия подчас не способны спасти жизнь, зато врачи прекрасно знают, как легко этой жизни можно лишить.

Несмотря на все ухищрения Льюистона, диагноз оставался прежним: поврежденные механизмы возбуждения ретикулярной системы активации. Больной по-прежнему оставался в коме, реагируя лишь на боль: булавочные уколы или поднесенный к коже сильный источник тепла. Ему по-прежнему приходилось вводить небольшие дозы антиконвульсантов и время от времени ставить капельницу. Если этого не делать, у пациента могут произойти припадки, сопровождающиеся сильными судорогами, – верный признак острого расстройства мозга, который отчаянно пытается восстановить свои функции. Ожидать его исцеления – смехотворно.