Сергей Устинов - Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти» Страница 8

Я замолчал выжидающе, а Стрихнин, повертев задумчиво перед глазами кусочек огурца на вилке, сказал:

— Н-да, здорово сочиняете. Только ни на Востоке, ни на Севере я никогда не был. Тутошние мы, московские, всех родственников могу перечислить аж до четвертого колена. И в лагерь меня окунули, между прочим, совершенно по делу. Потому что я не честный и не работящий. Я мазевый катала. И упорный вор. Просто меня здесь давненько не было, а так вот вышло, что мне покудова по старым адресам лучше не ходить.

Стрихнин дожевал, опрокинул стакан с коньяком, продышался и сказал:

— Первый день в городе, денег пока ни копья, вот и свалился тебе на голову. Извини, друг. Скажешь уйти — уйду.

Я тоже хлопнул стопку, закусил ветчинкой и ответил, прямо-таки физически ощущая, как «Енисели» делает меня с каждой минутой все добрее и благороднее:

— Если ты думаешь, что я зарыдаю и кинусь тебе на шею, то напрасно. Ложись в кухне, на кушетке. Про жизнь будем завтра разговаривать. Кстати, если у тебя не было денег, как тебе удалось скупить весь рынок? — я обвел руками стол.

— В бумажнике взял, — легко сообщил он.

Ветчина колом встала у меня в горле, глаза вылезли из орбит.

— В долг, в долг! — замахал руками, испугавшись моего лица, Стрихнин. — День-два, и все отдам!

Потом мы по очереди принимали душ, причем Стрихнин предварительно выпросил у меня для себя не только свежее полотенце, но и пару новых трусов. Затем ему потребовались бритвенный станок, одеколон, маникюрные ножницы и наконец зубная щетка, чтобы почистить зубы на ночь. Черт возьми, думал я, уже лежа под одеялом и слушая, как он там шурует потихоньку на кухне и в ванной, для бомжа этот паренек действительно чересчур цивилизован. Тут мне в голову пришла одна мысль, и я крикнул:

— Эй, Стрихнин! А если ты и впрямь такой крутой, зачем тебе понадобились мои дворники?

Он появился на пороге комнаты, чистый, благоухающий, в новеньких коттоновых трусах сирийского производства, и сообщил:

— Дворники твои мне были не нужны. Мне, если честно, и бумажник твой на хрен был не нужен. Вся штука в том, что я простой советский парень, родился и вырос при социализме, А главный принцип социализма знаешь, какой?

— Ну-ка, — подбодрил я его.

— Что не украдено — то пропало!

«Енисели» тихо убаюкивал мой натруженный мозг, сон плыл мне в лицо клочьями, как туман над полем, и в этих клочьях мелькал, пропадая и вновь возникая, тупой зад грязно-белой «шестерки» с номером 87-49. А может, 49-87? Или 47-89? Стоя в тумане посреди пустого поля, я уже не был уверен ни в чем. И с этой своей неуверенностью окончательно заснул.

7

Джакузи

Двойные, обитые кожей двери в кабинете Таракана были гостеприимно распахнуты. Это означало, что кабинет пуст и редактора, которому я собирался доложить, как продвигается, а вернее, не продвигается дело с его личным заданием, нет на месте. Установив этот факт, я хотел было быстренько ретироваться из приемной, но локаторы Нелли уже засекли меня. Привстав за своей конторкой, она призывно взмахнула каким-то листком бумаги и потребовала:

— Максимов, сдай пять тыщ.

Я автоматически сунул руку в карман и только потом спросил:

— На что?

— На фрукты и цветы для Дашкевича.

— Пошла ты к черту! — сказал я с чувством, повернулся и вышел, оставив ее в бурном возмущении.

Сегодня с утра я еще перед редакцией заехал в «Склиф». Стеклянная дверь с надписью «Реанимация» была густо замазана изнутри белой краской, и перед этим рубежом неизвестности сидела на стуле Лилька с опухшим, некрасивым сейчас лицом, с помертвелым взглядом. Когда я появился в коридоре, у нее даже не нашлось сил заговорить, она только слегка прикрыла глаза, давая понять, что видит меня, что благодарит, а потом на мой молчаливый вопрос еле заметно покачала головой. Жив, понял я, но пока из всех радостей — только эта.

Затем я разыскал врача и узнал подробности. Гематома мозга, перелом берцовой кости и нескольких ребер, одно из которых проткнуло легкое. Кома. Гемопневмоторакс. Необходима нейрохирургическая операция. Прогноз неопределенный. Так что цветы и фрукты были сейчас Артему ни к чему. Ему сейчас было нужно одно: как-нибудь не помереть.

Погруженный в свои мрачноватые мысли, я чуть не налетел в коридоре на нашего парламентского корреспондента Веничку Орозова по прозвищу Железный Веник. Веничка шел мне навстречу, на ходу читая какие-то листки, и, когда мы столкнулись, вместо «здрасьте» цепко ухватил меня за плечо и пробормотал, не отрываясь от чтения:

— Игорек, как тебе фраза: «Политически подкованная блоха, которая засела под хвостом у демократии и там, под хвостом, кусает, не вызывая ничего, кроме раздражения». А?

— "Политически подкованная блоха" — свежо. Остальное грубо и пошло, — сказал я.

— Правильно, — благосклонно кивнул Железный Веник, отпуская мое плечо. — Я уже вычеркнул.

— Ты Гаркушу не видел? — спросил я в свою очередь.

— Он у себя, — ответил Веничка и ухмыльнулся: — В страшных муках творчества.

Владик Гаркуша, похожий на замусоленный карандашный огрызок, тосковал в своем кабинете над свежей полосой завтрашнего номера. Бог дал ему дар гениального репортера, великолепное чутье на все паленое и жареное, лишив за это элементарного чувства слова. Девочки в корректорской, случается, буквально рыдают над его материалами: ему, например, ничего не стоит написать что-нибудь вроде «с трудом пополам», «нанес делу пользу» или «роскошно обделанное помещение», а в сложноподчиненных он может запутаться до такой степени, что бывает проще вычеркнуть целиком весь абзац, чем разобрать, о чем там речь. Вот и сейчас всклокоченные волосы вокруг его криво отесанной лысеющей макушки и обкусанные до мяса ногти на руках говорили о том, что борьба с русским языком в полном разгаре. Когда я рассказал ему, что мне нужно, он с нескрываемым наслаждением оторвался от своей работы.

— Значит, Квач Владимир Олегович? — переспросил он, выходя из-за стола и останавливаясь перед своей картотекой, занимающей целую стену. — Процесс по делу «Меркурия», да?

Я кивнул. Если память мне не изменила, именно там, на суде, лет пять или шесть назад я последний раз видел брыльки генерального директора «Интертура». Вернее, в предпоследний.

— Пока я ищу, ты бы придумал мне заголовок для криминальной хроники, — небрежно попросил Гаркуша и не удержался, горько пожаловался: — Таракан ведет номер, что ни предложу — все ему не нравится!

Я взял полосу и стал читать. Видимо, у корректоров она еще не побывала, потому что в глаза бросилось начало одного из абзацев: «Пожилой пенсионер, который едва-едва влачил концы с концами...»

За прошедшую неделю в городе было все, как обычно: крали, грабили, насиловали, убивали. Имели место четыре взрыва и два похищения с целью выкупа. Но, пожалуй, гвоздем обзора следовало признать историю женитьбы вернувшегося из Западной группы войск армейского офицера на засидевшейся в девках поварихе. Ей была нужна чистая любовь, ему — квартира в Москве.

Когда выяснилось, что с любовью дело плохо, повариха выставила офицера вон, заявив, что в качестве компенсации за понесенный моральный ущерб оставляет себе накопленное им за границей барахло. Но он этого так не оставил и вскоре, находясь в патруле, явился к бывшей супруге в сопровождении двух солдат, вооруженных автоматами с полным боекомплектом. Стали ломать дверь, повариха забаррикадировалась и вызвала милицию. Приехал ОМОН, началась перестрелка, в результате которой повариха ранена в живот, а два милиционера, солдат и случайный прохожий убиты. Господи, в каком сумасшедшем мире мы живем!

Гаркуша выложил передо мной средних габаритов папку, но когда я протянул к ней руки, прижал ее сверху коротким обглоданным пальцем, черным от свежей газетной краски:

— А заголовочек?

— Пиши, — сказал я ему. — «БРАК ПО ПУЛЕМЕТНОМУ РАСЧЕТУ».

Он вылупил на меня глаза, но я не стал ждать, пока до него дойдет, взял папку и пошел к себе.

Читал я долго, наверное, часа полтора. Дотошный Гаркуша тащил в свой архив все, что попадалось под руку: газетные вырезки, стенограммы допросов, жалобы адвокатов и копии приговоров. И чем дольше я читал, тем яснее вспоминал, что уже тогда, много лет назад, нам, журналистам, писавшим о махинациях в Бюро молодежного туризма «Меркурий», дело казалось темным. Были большие манипуляции с крупными суммами в валюте, с гостиницами, с деньгами на питание, шла речь даже о взятках от иностранных фирм за предоставление более выгодных контрактов, а на суде, кроме нескольких мелких клерков, главный обвиняемый оказался всего один — заместитель генерального директора бюро Иван Федорович Аркатов, за все про все получивший одиннадцать годков. Квач тоже был зам. генерального, но проходил всего лишь свидетелем. Тогда-то мне и запал в память высокомерный вид, с которым он давал показания...