Александр Бородыня - Крепы Страница 8

На большом квадратном экране дисплея была контрастно высвечена обнаженная натура: голова срезана верхним краем экрана, по худой ноге бесконечно долго падает красный шелковый халат…

— Это ваше изображение? — спросила завуч, обращаясь к учительнице.

— Да, мое, — отозвалась та. — Так легче поймать ошибку, и кроме того, они имеют возможность делать наброски как с изображения на экране, так и с живой модели. Кроме того, — голос учительницы сделался нервным и громким, — школа экономит средства — я не получаю ставки натурщицы.

— Наша школа не ограничена в средствах, — обрезала завуч.

Когда мы оказались в коридоре, она заговорила, оправдываясь:

— Видите ли, у учителей неизбежно возникают трудности. К несчастью, дети слишком много думают… Они слишком много думают о нас, и это не всегда хорошо… — Она горько вздохнула. — Потом это проходит.

— А почему они гудят? В знак протеста, что ли? — спросил я, но завуч мне не ответила.

В следующем классе, куда мы вошли, был спертый, тяжелый воздух: скорее всего, здесь не работали кондиционеры. На окнах — плотные светонепроницаемые шторы, все залито белым неоновым светом, почти не дающим тени. Дети были совсем маленькие — четвертый или пятый класс. Каждое рабочее место обеспечено маленьким профессиональным монитором. Мальчики и девочки сосредоточенно работали. Иногда дети отрывались от клавиатуры, что-то записывали в маленькие блокнотики. И при этом продолжали гудеть.

Учителя в классе не было. Я взглянул на большой дисплей. Формулы и цветные графики на экране сменялись со скоростью циркового фокуса. Сосредоточился, пытаясь разобраться, но зарябило в глазах, от напряжения даже закружилась голова, я ничего не мог понять.

— Где учитель? — спросила завуч. — Почему педагога нет на месте?

— Он умер, — не поднимаясь со своего места, ответил ближайший ребенок.

— Давно? — спросила завуч.

— Вчера вечером. — Это была светленькая, коротко стриженная девочка, она отвечала, не отрываясь от экрана.

Я попытался припомнить, что происходило в моем детстве, когда умирал школьный учитель. Как минимум, общее напряжение и поборы на цветы.

На уроке истории завуч устроила нас на пустующей задней парте, сама села сбоку. Погрузившись в воспоминания, я не сразу посмотрел на экран, а когда взглянул, то увидел, что он просто завешен картой. Им не пользовались. Карта была старая, с желтыми полосами на сгибах, и по ней гуляла обыкновенная указка. Я вздохнул с облегчением: обычный урок в обычной школе, немолодой усталый учитель, поочередные вызовы к доске и ответы с мест; даже то, что дети гудят, воспринималось как-то более естественно, нормально. Я подумал, что это они все-таки в знак протеста. Но когда прислушался к ответам, то понял, что школьники несут полную чушь. Они охотно и быстро указывали неверные даты, с уверенностью, но совершенно неграмотно работали с картами, увлеченно излагали мало относящийся к теме материал, притом учитель удовлетворенно кивал. Чем оживленнее говорил ученик, тем довольнее кивал учитель.

— Метод исторического несоответствия, — шепотом объяснила завуч. — Очень эффективен.

Во время перемены мы курили на лестнице возле открытого окна, и опять во мне зашевелилось беспокойство. В школе было неестественно тихо, никто не бегал, не раздавались обычные крики, только шорох шагов в коридорах и все то же гудение. Прикуривая вторую сигарету, завуч сказала:

— А теперь пойдемте на физику.

— Может быть, достаточно? — вяло воспротивился Геннадий Виссарионович, убирая зажигалку в карман. — По-моему, и так все ясно.

— Что вам ясно? — сухо спросила завуч. Смотрела она почему-то не на него, а на меня.

Прозвенел звонок, но в кабинет физики нам войти не удалось. Входить было некуда. Это был очень странный кабинет. Здесь не было парт, но все пространство занято: лежала, извиваясь, игрушечная железная дорога, в воздухе кружили два дистанционно управляемых вертолетика, мелькало что-то еще. По условно нарисованным мелом дорогам двигались игрушечные автомобильчики, я заметил колонну танков, медленно идущую из угла к центру, к серому картонному зданию. По полу, среди построенного из кубиков города, ползали несколько подростков, по виду десятиклассников, и у каждого из них в руках была коробочка дистанционного управления, а к отвороту синей куртки булавкой пришпилена маленькая резиновая кукла. С восторгом, высовывая языки, десятиклассники орудовали своей техникой, манипулировали дорогой, вертолетами и машинами. Они громким шепотом спорили друг с другом, разрушали и тут же воздвигали из кубиков новые здания. Педагог сидел на единственном здесь стуле возле окна. Когда я заглянул, он сказал:

— Смирницкий, ты дурак, куда едешь?!

— Сам дурак! — огрызнулся школьник.

Убедившись, что я увидел все это безобразие, завуч осторожно притворила дверь.

— Откуда я могу позвонить? — спросил я.

— Лучше из моего кабинета.

— Я позвоню?

— Конечно-конечно.

Опять набрал номер цветочной квартиры, и опять на том конце были длинные гудки.

— По-моему, это бесполезно, — усмехаясь, сказал Геннадий Виссарионович.

— Откуда вы знаете, кому я звоню?

Вместо ответа он спросил:

— Скажите, Алан Маркович, вы не заметили чего-то общего в поведении детей, какой-то странности?

— Не моя область, — обрезал я. — Давайте-ка лучше займемся нашими прямыми обязанностями и осмотрим компьютер.

Я был неприятно удивлен. По ряду показателей рабочая станция, расположенная в специальном помещении на втором этаже, рядом с кабинетом завуча, соответствовала последним, еще не выпущенным на рынок разработкам АйБиЭм. Чтобы убедиться в этом, я потратил полтора часа, а чтобы снять раздражение, выкурил еще одну сигарету.

— Ну и как же все это понимать? — весело спрашивал Геннадий Виссарионович. — Откуда, откуда претензии? Скажите, что у нее болит?

Я смял окурок и смотрел на него, ничего не отвечая. Я был смущен.

— И что, в остальных девятнадцати пунктах нашей программы меня ожидает то же самое?

— Нет, — возразил он, отводя глаза. — Возможно, будет и другое. Вы еще посмотрите?

— Да что здесь смотреть?! — Я отбросил свисающий кабель. — Уже посмотрели: и по классам погуляли, и с завучем покурили!..

Из кабинета рядом я опять позвонил Арине. На этот раз было занято, в трубке пищали короткие гудки.

— Опять никого? — заискивающим тоном спросил мой сопровождающий.

— Да нет, теперь вот, видите, занято, — отозвался я.

Полистав телефонную книгу, лежащую на столе — точно такую же принесла мне в номер горничная, — я нашел телефон Марты и набрал его. Случайно в зеркале увидел, как вытянулось и побледнело лицо Геннадия Виссарионовича.

— Как это занято? — почти пролепетал он. — Там не может быть занято!

Марта сама взяла трубку.

— Привет. Я, представь, тебя видел сегодня, у тебя усталый вид.

— Когда видел, где?

— Случайно посмотрел в окно. Вижу, под навесом сидят два мужика и мальчик, потом и ты появилась в поле зрения… Скажи, Марта, мальчик — это Олег?

— Так, — сказала она. — Этого еще не хватало.

— Когда мы увидимся?

— Сегодня я не могу. — Марта заговорила сухой скороговоркой очень занятого человека. Первые ее фразы были сказаны иначе. — Завтра, если хочешь — завтра, можно даже утром или днем, а сейчас — извини…

Сухой, лишенный чувства голос Марты напомнил мне что-то — что-то не из нашей жизни. Я хотел понять, что это, но она уже бросила трубку.

Геннадий Виссарионович был все так же бледен. Дрожащей рукой он налил себе из графина воды и выпил.

— Чего это вы испугались? — зло спросил я.

— Сердце… сердце немного прихватило.

Громко, на всю школу, зазвенел звонок. В учительской, куда мы вошли, стало тесно. Обычная учительская, обычные учителя… Я немного успокоился. Уже знакомый учитель физики поставил на стол игрушечный самосвал и негромко сказал:

— Какой хороший получился город, даже жалко его.

Пол под ногами покачнулся, потолок слегка вздрогнул, и от плывущей под потолком люстры обозначилась наискось к окну трещина. Кто-то из учителей язвительно спросил:

— А зарядом обычного типа они не могли обойтись?

Геннадий Виссарионович уже тащил меня за рукав.

— Пойдемте, пойдемте скорее!

— А что произошло?

— Видели город в кабинете физики? Они на него только что атомную бомбу сбросили… Шучу, конечно.

Уже миновав большой прохладный вестибюль, а за ним и двери на улицу, я краем уха уловил обрывок разговора двух младших школьников:

— Двести рентген, — говорил один. — Опять переливание крови всем делать будут.

— Если двести, то не будут — мало, — отозвался другой. — Триста, триста пятьдесят — вот тогда бы делали.