Карл Хайасен - Клинический случай Страница 8

Я осторожничаю: не начинаю выспрашивать подробности ее замужества.

– Итак, Дженет, какую конкретно лапшу вы имели в виду?

– Клио соврала насчет своего альбома – «Треснувшее сердце» или как его там. Джимми его не продюсировал.

На носу у Дженет веснушки и солнечные очки «Вэйфарер»; у нее непослушные пепельные волосы, а в ушах огромные зеленые серьги, напоминающие рождественские украшения. Одета она в светлый топ без бретелек и узкие джинсы. Она выглядит лет на пять моложе своего брата.

– Откуда вы знаете, что он не продюсировал альбом? – интересуюсь я.

– Во-первых, Джимми сказал бы мне, а во-вторых, он был слишком занят работой над своим собственным новым альбомом.

– Погодите-погодите. – Я вытаскиваю ручку и блокнот.

– Да я даже не знала, что Клио работает над альбомом. Брат ни слова об этом не говорил.

– Когда вы беседовали с ним последний раз?

– В день его смерти. – Дженет дует на свой кофе, и ее очки запотевают.

– Он звонил вам с островов? Она кивает:

– Я сама не могу ему звонить. Если она рядом. Клио мои звонки бесят.

В отличие от вдовы, Дженет говорит о покойном брате в настоящем времени, поэтому я начинаю ей верить. Я записываю все, что она говорит, хотя понимаю, что информация мне уже вряд ли когда-нибудь пригодится. Некролог – скоропортящийся товар.

Кроме того, это всего лишь ее слова против слов Клио.

– Она даже не упомянула его новый альбом? – недоумевает Дженет.

– Ни единого намека.

– Вот мразь. – Ее голос дрогнул. Она замирает, так и не поднеся чашку с кофе ко рту.

– Она сказала, что Джимми не собирался возвращаться в музыкальный бизнес, пока не встретил ее, – говорю я.

– И вы ей поверили?

– А почему нет? Он не выпустил ни единого альбома со времен «Стоматозника». Если бы вы мне перезвонили вчера, статья получилась бы совсем иной.

Как это низко – сваливать вину за искажение фактов на скорбящую родственницу. Но Дженет, кажется, не обиделась.

– К вашему сведению, – говорит она, – мой брат работал над этим альбомом четыре года. Может, даже пять.

Меня слегка мутит. Какой-нибудь музыкальный журналист наверняка знает о незаконченном альбоме Джимми Стомы, и эту новость он красиво преподаст в другой газете. Я мог бы написать об этом свою статью, если бы вдова Джимми потрудилась поставить меня в известность.

– Вы что-то переменились в лице, мистер Таггер. Пончик несвежий?

– Зовите меня Джек. Почему Клио недолюбливает вас?

– Потому что я вижу ее насквозь, – слабо улыбается Дженет. – Теперь и вы тоже увидели.

Я провожаю сестру Джимми до ее машины; это старая черная «миата». Скорее уж крысиное дерьмо поедет, чем эта колымага. На мой немой вопрос Дженет отвечает:

– Я врезалась в «скорую». – И затем добавляет: – Не бойтесь. Не нарочно.

Я говорю ей, что у меня есть еще один вопрос, самый тяжелый:

– Вы уверены, что ваш брат действительно мертв? Некоторое время она смотрит на меня.

– Хорошо, что вы спросили, – наконец говорит она. – Давайте-ка прокатимся.

Морг всего в двух кварталах от автомагистрали. Здание как две капли воды похоже на все остальные похоронные заведения Америки: колонны, кирпичный фасад и аккуратная живая изгородь.

Я ненавижу морги. Я пишу о смерти – и с меня этого достаточно, но если уж выбирать, я скорее отправлюсь на место убийства бензопилой, чем в похоронную контору.

– Когда вы мне звонили вчера, – говорит Дженет, – я была здесь.

Нам приходится вылезать из ее машины через крышу, потому что смятые двери заклинило.

– Значит, вы уже видели тело? – спрашиваю я.

– Ага.

– Что ж, придется поверить вам на слово, что Джимми мертв.

Дженет снимает солнечные очки, и я вижу, что она много плакала.

– Этому вас учат на факультете журналистики? – спрашивает она. – Верить любому бреду, который услышите? А что, если я вру?

– Вы не врете, – возражаю я, старый матерый журналюга.

Я вхожу за ней внутрь. Какой-то тип, источающий аромат тухлых гардений и похожий на торговца подержанной мебелью, бесшумно скользит по коридору, но, увидев Дженет, резко отскакивает в сторону – очевидно, они уже успели пообщаться.

– Ну что, уже поджарили моего братца?

– Простите? – Тип выдавливает такую улыбку, как будто у него несварение желудка.

– Кремация, Эллис. Припоминаете?

– Еще целый час.

– Отлично, – кивает Дженет. – Я хочу еще раз взглянуть на него.

Эллис, управляющий похоронным бюро, украдкой смотрит на меня. Я знаю этот взгляд – он думает, что я из полиции. Возможно, все дело в моем галстуке: ему самое место в коллекции Джека Уэбба.[20]

Эллис спрашивает:

– Что-то случилось?

Дженет, не дрогнув, отвечает:

– Это барабанщик из первой группы Джимми. Он специально прилетел с Гавайев.

Эллис облегченно вздыхает. Мы следуем за ним по коридору до двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Слава богу, это не крематорий.

В комнате рядочком стоят четыре деревянных гроба на каталках. Во Флориде каждый труп бальзамируют и кладут в гроб, даже если ему ничего не светит, кроме кремации. Просто у нас есть такой закон – вероятно, его придумали специально для владельцев похоронных бюро. Дженет показывает на светлый ореховый гроб с оранжевой биркой, прицепленной на одну из ручек.

– Билет в печку, – поясняет она.

Эллис угодливо открывает верхнюю половину крышки… и мы лицезреем Джимми Стому.

Учитывая его состояние, выглядит он сногсшибательно. Даже лучше, признаюсь вам, чем на обложках некоторых своих альбомов. Он такой худой и подтянутый – ни за что не догадаться, что в свое время он был потяжелее «Мясного Рулета».[21]

Джеймс Брэдли Стомарти возлежит перед нами в дорогущем прикиде: черном как смоль пиджаке от Армани поверх белой шелковой рубашки, застегнутой на все пуговицы. В ухе сверкает бриллиант. Его стриженые каштановые волосы, подернутые серебром, блестят от мусса. С него должен брать пример каждый покойный рок-музыкант.

Его сестра подходит поближе к гробу, и я ловлю себя на мысли: нам всем повезло, что его тело выловили так быстро. Эллис, похоронный тип, несомненно, со мной согласен: еще один день в компании акул под жарким багамским солнцем – и Джимми понадобился бы закрытый гроб.

Очень плотно закрытый.

– Вы неплохо над ним поработали, – говорю я Эллису, потому что именно это сказал бы придурковатый барабанщик, дружок Джимми.

– Спасибо, – кивает Эллис. А затем добавляет для Дженет: – Он был очень красивый мужчина.

– Да. Джек? – Она манит меня пальцем.

Я прошу Эллиса оставить нас наедине, и он с хорошо отрепетированным достоинством пятится вон из комнаты. Я знаю, он вернется позже – проверить, не испортили ли мы его Рождество, сперев раньше его серьгу у Джимми из уха.

– Бриллианты ведь не горят, – шепчу я на ухо Дженет.

– Пусть Клио об этом думает. Она выбирала гардероб, – отмахивается Дженет, и от этого нравится мне еще больше.

– Что ж, выглядит неплохо. Он, я имею в виду.

– Да, – отзывается она.

Мы стоим рядышком у гроба. Теперь, когда я лично убедился, что Джимми Стома мертв, мне становится не по себе. Я борюсь с желанием немедленно удрать из морга. От трупа пахнет дорогим одеколоном; точно так же пахло от парня, с которым я столкнулся у лифта, когда выходил от вдовы Джимми. Я уверен, это любимый запах Клио. Бедняга, наверное, вспыхнет как факел, когда его сунут в печку.

– Что вы знаете о вскрытиях, Джек? – говорит Дженет.

– Перестаньте. Давай уйдем отсюда.

– Вы когда-нибудь присутствовали при вскрытии?

– Да, – отвечаю я. Несколько раз.

– Они потрошат тело, да? – продолжает Дженет. – Я видела передачу по «Дискавери» – они вынимают все органы и взвешивают. Даже мозг.

Теперь она склоняется над гробом, ее лицо в паре дюймов от лица ее покойного брата. Я стараюсь дышать глубоко, чтобы не грохнуться в обморок.

– Удивительно, – замечает она, – как им удалось его снова собрать. По виду и не скажешь. Правда, Джек?

– Да, не скажешь.

– Что ж, возможно, на островах это делают как-то иначе.

– Скорее всего, – говорю я.

– Хммм, – бормочет Дженет, что-то пристально разглядывая.

Примерно через три минуты кислорода в комнате не остается – я его весь высосал. Пора уходить. Я не хочу задохнуться в парах одеколона покойника.

– Давайте это сделаем, – говорю я.

– Что?

– Вы прекрасно меня поняли.

Дженет отходит от гроба:

– Хорошо, приступайте.

Дрожащими руками я вожусь с пуговицами, расстегиваю сверху вниз. Глупо, но я пытаюсь расстегнуть его шелковую рубашку так, чтобы она не помялась, – как будто в крематории кто-то обратит на это внимание.

Готово. На загорелой груди музыканта под выгоревшими до золотистого цвета волосами я вижу скандально известную татуировку Джимми, она занимает все пространство от груди до пупа: обнаженная пышнотелая блондинка, а вокруг нее кольцами обвилась анаконда с фаллосом вместо головы. Смерть не повредила это произведение искусства.