Ты никогда не исчезнешь - Бюсси Мишель Страница 8

Том стал раздеваться. Амандина промолчала. У нее так сильно болел живот? Или я подавила ее своим авторитетом? Или попросту не было никаких причин возражать против обычного осмотра?

Я ощупала лопатки Тома, его ребра, живот, колени, локти и запястья. Пальцы у меня горели. В голове бушевал неразрешимый конфликт между рассудительным врачом Мадди Либери и безутешной мамой Эстебана. Врач пыталась рассуждать профессионально: я осматривала сотни десятилетних детей, мне известно, что в большинстве своем они сложены одинаково, у них примерно одинаковый рост и вес, с разницей в несколько сантиметров и килограммов, та же худенькая фигурка, те же тонкие и резвые ноги, те же тощие бицепсы, которые можно обхватить двумя пальцами. И все же мама Эстебана не сдавалась: руки все помнят, я узнаю тело своего ребенка.

— Отлично, милый. Ложись. Не пугайся, я немного приспущу твои штаны.

Я расстегнула ремень, первую пуговицу — и на этот раз Амандина встрепенулась:

— Что это вы с ним делаете?

— Ничего особенного. Проверяю его половое созревание.

— Тому десять лет.

— Вот именно.

Амандина не посмела со мной спорить. Наверное, читала на медицинских сайтах, по которым шастала, про случаи раннего полового созревания, про мальчиков, которые становятся маленькими мужчинами. И я продолжила.

Расстегнула оставшиеся пуговицы. Приспустила джинсы и чуть-чуть, на пару сантиметров, синие трусы.

И моя рука окаменела.

Это невозможно! Совершенно невозможно, логически и с медицинский точки зрения невозможно!

И все же я знала — еще до того, как начала осматривать Тома, знала, что она там окажется.

В укромном, теплом местечке.

Улика, которую можно спрятать, но нельзя уничтожить.

Четко очерченная ангиома в форме капли, будто справа к паху Тома стекала темная слеза. В точности как у Эстебана.

Его родимое пятно.

Отметина, подделать которую невозможно.

Том продолжал лежать — я не предложила ему встать и одеться.

И уже ни в чем не была уверена.

Я могла допустить физическое сходство, могла допустить появление мальчика в таких же шортах на том же пляже — но это пятно? Как поверить, что это дело случая, великой генетической лотереи?

Может, я сошла с ума? А это галлюцинация?

Я продолжала осторожно ощупывать темную отметину. Рядом со мной Амандина нетерпеливо ждала окончания осмотра. Я с трудом удержалась, чтобы не забросать ее вопросами. Кто отец Тома? Откуда у него взялись шорты цвета индиго? Почему она решила поехать в Сен-Жан-де-Люз? Должно же существовать объяснение...

И как только Амандина подалась вперед, явно собираясь заявить, что осмотр закончен, я задала единственный вопрос, какой могла задать, не выдав себя. Чуть ниже приспустив трусы Тома и сдерживая дрожь в пальцах, я спросила:

— Когда у него появилось это родимое пятно?

— А вы как думаете, если это родимое пятно? При рождении, должно быть?

Амандина снова уставилась на меня с недоверием. Преимущество было на ее стороне. Зачем только я ляпнула такую глупость? Мне надо было потянуть время, чтобы внимательно рассмотреть отметину. Надо было придумать еще какой-нибудь вопрос. Я снова потрогала ангиому и сдвинула брови, словно была обеспокоена. Если присмотреться получше, пятно было не совсем таким, как у Эстебана, чуть светлее, чуть меньше, — но я знала, что ангиомы, особенно детские, изменяются, а в восьмидесяти процентах случаев и вовсе со временем исчезают.

Я касалась кончиками пальцев теплой кожи Тома. Мальчик не шевелился. Такой же послушный и серьезный, как Эстебан. За всем наблюдает, все анализирует, ни с кем не делясь своими мыслями.

Допустим, темное пятно могло быть следом давнего ожога, но кто и зачем стал бы уродовать мальчика именно в этом месте? Однако это бредовое предположение, по крайней мере, подсказало мне новый вопрос.

— Вы уверены, что это не след ожога?

Амандина повысила голос:

— На что вы намекаете?! Что с моим сыном мог произойти несчастный случай, а я ничего не знала?

Она вскочила, бесцеремонно меня отодвинула и скомандовала:

— Хватит, Том, можешь одеваться.

Амандина вскочила слишком резко и снова схватилась за живот, будто ее ударили. Пытаясь отдышаться, она привалилась к краю стола.

— Вам плохо, мадам Фонтен?

Она не ответила. Ее терзали боль, смущение и злость одновременно. Воспользовавшись этим, я повернулась к Тому:

— А ты что скажешь про это пятно?

Взгляд мальчика заметался между мной и матерью.

— Я... Оно всегда у меня было.

— Ты не помнишь никакого несчастного случая? Ожог, что-то такое, из-за чего тебе было очень больно? Возможно, когда ты был совсем маленьким?

— Нет. Нет...

Отдышавшись, Амандина рявкнула:

— Доктор, что вы пристали? У нас здесь не принято совать нос в чужую жизнь! Мы с Томом привыкли со всем справляться сами. Мне не требуются советы, особенно когда речь идет о моем здоровье и здоровье моего сына. Может быть, я читаю даже больше медицинских журналов, чем вы.

Может быть... * * *

Том оделся. Когда он шел к двери мимо меня, я, не удержавшись, потрепала его по волосам. И снова меня захлестнули чувства — такую вспышку счастья я испытывала всякий раз, когда Эстебан ластился ко мне.

— До скорого, малыш.

Амандина смотрела на меня в упор:

— Сколько я вам должна?

И тут ее снова скрутила боль в животе, чего она, при всей своей гордыне, скрыть не смогла. Она села, вытащила бумажник.

— Доктор... — робко подал голос Том. — Доктор, а мне можно будет на каникулах ходить в бассейн?

Ну да, конечно — пляж в Сен-Жан-де-Люз, как же я могла забыть, Том отлично плавает. Как и Эстебан, который все зимние каникулы проводил в бассейне, а летние — на море.

— Да, милый. Ты уже выздоровел, все в порядке. — Я повернулась к его матери как раз в тот момент, когда она протягивала мне деньги. — Зато с вами, мадам Фонтен, не все. Позвольте мне вас осмотреть. Я не возьму дополнительной платы, и...

— Доктор, не в обиду вам будь сказано, занимайтесь своими делами!

Пока я отсчитывала сдачу, в кабинете стояло тягостное молчание. Том все поглядывал на конфеты у ме­ня на столе. Не запретит же мне его мать угостить мальчика?

— Хочешь медовый леденец?

Том тут же спрятал руку за спину, попятился, прижался к матери — можно подумать, я предложила ему змеиный яд. В глазах самый настоящий страх.

Чего испугался Том?

Медового леденца?

На меня снова накатили страшные воспоминания.

Могло ли быть совпадением, что Том и Эстебан боялись одного и того же? 6

Савина Ларош припарковала свой «Рено Колеос» 2008 го­да выпуска у мюрольской мэрии. Машина была заметна издалека — оранжевая, в пятнах ржавчины, замаскированных рекламными наклейками. Несмотря на возраст, она по-прежнему безотказно взлетала на овернские перевалы. Савина Ларош была социальной работницей и в автомобилях не разбиралась, но владелец мюрольской станции техобслуживания любовно ухаживал за ее стареньким «Колеосом». Славный дядька этот Жиль Тазена, хотя и содрал с нее триста евро за зимнюю резину, которая в этом году, скорее всего, не нужна.

Перед тем как войти в мэрию, Савина помедлила, любуясь пейзажем. Деревня Мюроль будто свернулась клубком. Высокие дома беззащитно жались друг к дружке, укрывшись под шиферными крышами и опершись на гранитные дверные проемы и оконные рамы. Ре­ка Куз-Шамбон протекает через всю деревню, и, чтобы защитить Мюроль от паводков, улицы и мосты превратили в укрепления. Здание мэрии стояло в безопасном месте, наверху, и было построено из прочного черного лавового камня.

Савина знала наизусть эту деревню, эти мягкие очертания холмов, и все же каждое утро сердце замирало, когда она вот так останавливалась оглядеть знакомый вид. Ей не хотелось бы жить ни на равнине, ни среди высоких гор, которые держат тебя в заточении. Ей нравились открытые пространства, когда горизонт перескакивает с холма на холм, словно Господь забавляется оригами, складывая много раз лист бумаги. Савина свое дело знала, для нее не была секретом сельская нищета, скрытая в тишине хуторов, за стенами ферм, за запертыми ставнями, за фасадами, которые никогда не обновляли. Здесь у нее было много, очень много работы. Но при всей бедности, с которой Савина сталкивалась в прилепившихся к склонам вулканов деревнях, нищета на свежем воздухе выглядела не так тягостно. * * *