Жан-Кристоф Гранже - Багровые реки Страница 9

Наконец он добрался до узкого коридора с множеством небольших дверей и почти ощупью (здесь лампы перегорели все до единой) зашагал по нему, отыскивая номер 34 — квартиру Кайлуа.

Дверь была приоткрыта.

Полицейский легонько толкнул створку двумя пальцами и очутился в маленькой прихожей.

Тишина и полумрак. В глубине коридорчика линолеум пересекала полоска света. Это позволило комиссару обозреть фотографии, развешанные на стенах. Черно-белые снимки, явно относящиеся к тридцатым — сороковым годам. Атлеты-олимпийцы в звездный миг своих рекордов: одни взлетали в прыжке над землей, другие попирали ее в мощном усилии. Их лица, тела и позы светились каким-то тревожным совершенством, напоминавшим мраморную, нечеловеческую, безупречную красоту статуй. Ньеман снова подумал об архитектуре университета; все вместе составляло гнетущий и совсем не радостный ансамбль.

Внизу, под снимками, он обнаружил портрет Реми Кайлуа и снял его со стены, чтобы разглядеть получше. Убитый был довольно красивым молодым человеком с короткими волосами и напряженной улыбкой. В его глазах блестела странная тревога.

— Кто вы?

Ньеман обернулся и увидел в глубине коридора женский силуэт в просторном плаще. Комиссар подошел ближе. Еще одна дамочка. С виду ей тоже было не больше двадцати пяти лет. Светлые полудлинные волосы обрамляли узкое худое лицо, темные круги под глазами подчеркивали его бледность. Острые точеные черты. Красота этой женщины бросалась в глаза не сразу, а лишь после того, как проходило первое впечатление тягостной неловкости.

— Меня зовут Пьер Ньеман, — сказал сыщик. — Я старший комиссар полиции.

— Почему вы вошли сюда без звонка?

— Извините меня. Дверь была открыта. Вы жена Реми Кайлуа?

Вместо ответа женщина выхватила из рук Ньемана фотографию и повесила ее на место. Затем она сняла плащ и шагнула налево, к двери, ведущей в комнату. В вырезе растянутого пуловера Ньеман успел заметить бледную плоскую грудь. Он вздрогнул.

— Входите, — угрюмо сказала женщина.

Полицейский очутился в гостиной, обставленной тщательно и строго. На стенах висели современные картины. Симметричные линии, мрачные краски, что-то в высшей степени непонятное. Он не стал задерживать на них внимание. Его поразило другое: в комнате царил сильный химический запах. Запах клея. Супруги Кайлуа явно только что оклеили стены новыми обоями. У Ньемана сжалось сердце. Горько было думать о загубленной судьбе этой пары, о пепелище, в какое обратилась жизнь этой убитой горем женщины. Он заговорил серьезно и строго:

— Мадам, я приехал из Парижа. Меня вызвали сюда для помощи в расследовании смерти вашего мужа. Я…

— И вы уже нашли что-нибудь?

Комиссар взглянул на нее и внезапно ощутил желание разбить какой-нибудь предмет — стекло, тарелку, что угодно. Эта женщина была полна скорби, но еще больше — ненависти к полиции.

— Пока ничего существенного, — признался он. — Но я надеюсь, что поиски…

— Спрашивайте.

Ньеман присел на диван, напротив женщины, которая выбрала себе стул в дальнем углу. Стараясь выиграть время, он взял в руки подушечку и несколько секунд комкал ее в руках.

— Я читал ваши показания, — начал он. — И мне хотелось бы получить от вас дополнительную информацию. В этом районе многие люди увлекаются походами в горы, не так ли?

— Уж не думаете ли вы, что в Герноне бывают другие развлечения? Здесь все занимаются туризмом или альпинизмом.

— Мог ли кто-нибудь из местных знать маршруты Реми?

— Нет. Он никому об этом не сообщал. Всегда ходил своими путями.

— Это были обыкновенные прогулки или походы?

— Как когда. В субботу Реми ушел пешком, он собирался подняться на два километра. Он не взял с собой никакого снаряжения.

Помолчав, Ньеман приступил к самому существенному:

— У вашего мужа были враги?

— Нет.

Странный тон этого ответа вынудил комиссара задать следующий вопрос, удививший его самого:

— А были ли у него друзья?

— Тоже нет. Реми был очень нелюдим.

— Какие отношения связывали его со студентами, с теми, кто посещал библиотеку?

— Он выдавал им книги, только и всего.

— Вы не замечали в нем ничего странного за последние дни?

Женщина не ответила. Но Ньеман не отступался:

— Может быть, ваш муж в последнее время нервничал, был раздражительным?

— Нет.

— Расскажите мне о смерти его отца.

Софи Кайлуа подняла глаза. Их тусклый, неопределенный цвет искупали великолепные ресницы и брови. Она слегка пожала плечами:

— Он погиб в девяносто третьем году, под лавиной. Мы еще тогда не были женаты. Я ничего точно не знаю. Реми об этом никогда не говорил. Почему вас это интересует?

Полицейский промолчал и стал разглядывать маленькую комнату с идеально ровно расставленной мебелью. Он хорошо знал этот тип жилищ. И еще он знал, что они с Софи Кайлуа сейчас не одни. Призрак погибшего еще витал в этой квартире, как будто его душа в соседней комнате готовилась к своему последнему походу. Комиссар опять взглянул на картины.

— Ваш муж держал тут какие-нибудь книги?

— С какой стати? Он же целый день работал в библиотеке.

— И диссертацию он тоже писал там?

Женщина коротко кивнула. Ньеман не переставал исподтишка любоваться этим красивым и жестким лицом, удивленно думая о том, что за какой-нибудь час встретил сразу двух соблазнительных женщин.

— О чем была его диссертация?

— Об Олимпийских играх.

— Не шибко ученая тема.

Софи Кайлуа презрительно усмехнулась.

— Она была посвящена отношениям испытания и сакральности. Связи тела и духа. Он изучал миф о прачеловеке, по-гречески называвшемся athlon, который оплодотворял Землю своей силой, соками, исходящими из его собственного тела.

— Извините меня, — вздохнул Ньеман. — Я плохо разбираюсь в вопросах философии… Но имеет ли это отношение к фотографиям у вас в коридоре?

— И да и нет. Это кадры из фильма Лени Рифеншталь, снятого на Олимпийских играх тридцать шестого года в Берлине.

— Впечатляющие образы.

— Реми утверждал, что эти Игры были ближе всего по духу к играм древней Олимпии, так как основывались на союзе тела и духа, физического испытания и философского выражения.

— Иными словами, в этом случае речь шла о нацистской идеологии, не так ли?

— Мой муж не принимал всерьез мысль изреченную. Его завораживало одно только это слияние идеи и силы, духа и тела.

Ньеман ни черта не понимал в этой тарабарщине. Внезапно женщина подалась вперед и почти угрожающе спросила:

— Почему вас прислали сюда? Почему именно такого, как вы?

Он оставил без ответа ее злобный выпад. Во время допросов он всегда прибегал к этому приему — холодному бесстрастному презрению, наводящему робость на собеседника. Будучи полицейским, да еще с его внешностью, бесполезно разводить сантименты или затевать дешевую игру в психологию. И он спросил, громко и властно:

— Как вы считаете, мог ли кто-нибудь ненавидеть вашего мужа?

— Что за бред! — взорвалась она. — Разве вы не видели его труп? Неужели вам непонятно, что моего мужа убил маньяк? Псих, который застал его врасплох. Свихнувшийся садист, который издевался над ним, пытал его и замучил до смерти.

Полицейский глубоко вздохнул. И в самом деле как подумаешь об этом несчастном изувеченном библиотекаре и о яростном отчаянии его жены — кровь стынет в жилах. И все же он продолжал расспросы:

— Что вы можете сказать о вашей семейной жизни?

— Какого черта вы лезете в нашу семейную жизнь!

— Я прошу вас ответить.

— Меня что, подозревают?

— Вы прекрасно знаете, что нет. Пожалуйста, ответьте мне.

Молодая женщина бросила на него ненавидящий взгляд.

— Вы хотите знать, сколько раз в неделю мы трахались?

У Ньемана пробежал холодок по затылку.

— Мадам, я исполняю свои обязанности. Вы должны помогать мне.

— Убирайтесь вон, грязный шпик!

Зубы у нее не отличались белизной, зато рисунок губ был на редкость изящен. Ньеман пристально разглядывал этот пленительный рот, резко очерченные скулы, высокие ровные дуги бровей на мертвенно-бледном лице. Это лицо не нуждалось в румянце, ярких глазах, обманчивой игре света и тонов. Вся его красота заключалась именно в линиях — тонких, изысканных, необыкновенно чистых. Полицейский не тронулся с места.

— Убирайтесь, я вам говорю! — вскричала женщина.

— Ответьте мне еще на один вопрос. Реми всегда жил в университете. Когда он проходил военную службу?

Софи Кайлуа удивленно смолкла при этом неожиданном вопросе. Она обхватила себя руками, как будто ее вдруг зазнобило.

— Он не служил в армии.

— Признан негодным?

Она молча кивнула.