Блейк Крауч - Абандон. Брошенный город Страница 9

Затем они вырвались наконец из толпы.

– Эта женщина – не моя забота, – сказал Иезекиль.

– Твоя забота – приличное поведение. Иди и потанцуй с нею, – велела ему жена.

– Черта с два!

– Зек!

Шериф оглянулся через плечо и с облегчением прошептал:

– Благослови его Господь!

Глория обернулась и увидела, как Розалина поднимается из кресла в ответ на приглашение Стивена Коула. Через несколько секунд шлюха и проповедник уже отплясывали вместе со всеми.

Глава 9

Пешеходную дорожку, по которой Кёртисы возвращались домой, расчистили не далее как утром, но к вечеру снега на ней было уже едва ли не по колено. Глория спрятала руки под шерстяную накидку. Если не считать танцзала, где еще продолжалось веселье, весь город накрыла та безумная тишина, что неизменно устанавливалась в самые худшие метели. На улице не было ни души, и мело так, что они едва видели свет ближайшего фонаря. Присутствие других источников света лишь слабо угадывалось.

Дверь гостиницы, когда супруги подошли к ней, украшали отметины от снежков – здесь резвилась детвора. На другой стороне улицы светились окна салуна, и оттуда же доносились звуки рождественской песни, исполняемой на расстроенном пианино. Они вошли в темный вестибюль. За регистрационной стойкой никого не было, поскольку хозяин заведения уехал из городка еще три месяца назад. Стряхнув снег с накидки, Глория последовала за Иезекилем вверх по лестнице.

Как и в вестибюле, в коридоре было пусто и темно. Пара остановилась перед номером шесть, единственным, из-под двери которого сочился свет.

Шериф постучал. На стук никто не отозвался, и он, подождав немного, постучал еще раз.

– Думаю, она не ответит, – прошептала его жена.

– Миссис Мэдсен! – сказал Иезекиль. – Это Зек и Глория Кёртис. Мы оставим здесь кое-что для вас. С Рождеством.

Глория поставила на пол корзинку с двумя апельсинами, банкой сардин и кусочком шоколадного торта с праздничного стола. На клочке бумаги она написала: «Веселого Рождества и счастливого Нового года – от ваших друзей Кёртисов».

После этого супружеская пара спустилась вниз, вышла из гостиницы и побрела дальше по снегу.

– Видел сегодня Ооту[4] Уолласа, – сказал Иезекиль. – Утром, в пивнушке. Напомнил, что мой брат опаздывает уже на два месяца.

– И что он? – спросила миссис Кёртис.

– То же, что и всегда. Мол, Натан и остальные в последнюю минуту решили не ехать – опасаются непогоды. Я назвал его отъявленным лгуном.

– А что, по-твоему, на самом деле случилось?

– Не знаю, Глори, даже не представляю. Но этот парень – нехороший тип. Злобный, коварный.

– А если вдруг окажется, что Натан был с ним?

– Я, может, и шериф, но такие дела не в суде решаются.

Они свернули в боковую улочку и зашагали по протоптанной в снегу дорожке. В окнах домишек на склоне – тех, где еще остались жильцы, – горел свет: семьи собирались у каминов. В разыгравшемся буране одни лишь эти огоньки оставались крохотными островками тепла.

– Мне нужно предупредить тебя, Иезекиль, – заговорила Глория. – Я хочу сказать кое-что о нашем мальчике.

Шериф остановился и повернулся к жене. Было так темно, что он видел только белки ее глаз.

– Повторяю, мы не говорим об этом. – Голос его дрогнул, выдав не злость, но горечь, и у Глории перехватило горло.

– Мне нужно сказать кое-что, Зек. Тебе не обязательно ничего говорить…

Муж взял ее за руки.

– Я не желаю этого слышать.

– Но мне это нужно. – Глаза женщины блеснули, наполняясь слезами. – Я не могу так жить, делая вид, что так было всегда. Прошел только год, и я по нему скучаю. Это все, что я хотела сказать. Я так скучаю по Гасу, что не могу дышать, когда думаю о нем. – Иезекиль шмыгнул носом и отвернулся. – Мне пусто на душе, Зек, потому что мы не говорим о нем. Лучше от этого не становится. Мы забываем его, но хотим ли мы забыть о нашем сыне?

Кёртис сел на снег.

– Я не забываю Гаса, дорогая. Ничто на этом Богом проклятом свете не заставит меня забыть моего мальчика.

Супруга шерифа опустилась на колени рядом с плачущим мужем.

– Думаешь, мы увидим Гаса, когда умрем? – спросила она.

– Глори, если б я верил в это, я бы еще год назад разнес себе голову. Мне ума на такое не хватает. Ну зачем ты меня мучаешь?

– Потому что я даже не помню, как он выглядит! У меня в голове пятно вместо лица. Помнишь, я хотела его портрет, а ты не разрешил?

– Да. Помню.

– Черт бы тебя побрал, Зек!

Ветер, переменившись, бросил женщине в лицо пригоршню колючего снега. Она отвернулась. Иезекиль говорил что-то, но Глория его не слышала. Она наклонилась к мужу и спросила, что он сказал.

– Сказал, что он был мне выше колена. Закрой глаза и, может быть, увидишь его. У него были чудные волосики, с рыжинкой, и кожа такая белая… как молоко. И твои глаза. – Кёртис откашлялся и снова вытер лицо. – Когда я… Господи… когда я целовал Гаса в шейку, мои усы щекотали его, и он… он заливался смехом и кричал: «Не надо, папа!»

Глория закрыла глаза.

– Продолжай, Зек.

– Он говорил, что моя коленка – это его конь, Бенджамен.

С этими словами Иезекиль замолчал. Миссис Кёртис открыла глаза. Ее мужа трясло, и он, наклонившись, уткнулся лицом в ее накидку и разрыдался.

– Все хорошо, – прошептала женщина. – Все хорошо.

– Нет, не хорошо. Иногда я лежу в постели и стараюсь представить, каким он стал бы в десять, или в пятнадцать, или в тридцать. Представляю его мужчиной… Его отняли у нас, Глори. Хорошо уже никогда не будет.

Иезекиль заставил себя подняться, а потом помог встать Глории. Оба были в снегу, и шериф повел плачущую жену вверх по склону холма, к их темному домику в еловой роще.

Глава 10

Сани несли Барта Пакера сквозь темень ночи. Скрип полозьев заглушало звяканье цепи и жалобное постанывание ваги. Здесь, в полумиле к югу от города, мело и кружило так, что ему была видна только упряжка и почти ничего больше.

Он бы пропустил поворот, но лошади знали дорогу и свернули где надо, за занесенными снегом елями. Бока их вздымались, поднимались и опускались, как меха, а ноздри горели. Протащив сани по «Американским горкам», они позволили себе перейти на шаг, и Барт тут же огрел их вожжами.

– А ну-ка просыпайтесь! Вперед, девочки!

Они поднялись от дна каньона на шестьсот футов, и дорога выровнялась.

– Пошли! Пошли! – снова закричал Пакер, безжалостно охаживая крупы лошадок вожжами.

Он гнал их не по злобе и не потому, что куда-то опаздывал. Ничто не возмущало Бартоломью Пакера так, как жестокое обращение с животными, но сейчас они приближались к самому опасному отрезку маршрута, проходящему между двумя крутыми склонами, с которых каждую зиму сходили лавины. У человека, захваченного лавиной в этот вечер, шансов остаться в живых было не много.

Миновав опасный участок, Барт натянул поводья и, когда лошади остановились, сошел с саней. Снегу выпало столько, что он провалился едва ли не по пояс. Прихватив топор, Пакер прошел к замерзшему прудку размером с колесо от фургона и несколькими ударами разбил лед. Вода из ключа побежала по камням. Пока лошади утоляли жажду, Бартоломью забрался в сани, достал из кармана фляжку в шерстяном чехле и, завернувшись в буйволиную шкуру, подкрепился горячительным.

Может быть, виной тому был алкоголь, но ему казалось, что губы после контакта со щекой мисс Хартман как будто звенят. Снова и снова Бартоломью прокручивал в памяти этот поцелуй. И почему только он ждал так долго? Все твоя гордость. Твоя треклятая гордость.

Кони подняли головы и заржали. Затем, отступив от ключа, начали топтаться на месте. Барт подхватил поводья.

– Что такое, девочки?

Учуяли лавину? Мужчина прислушался – не шумит ли в темноте сорвавшийся и летящий по склону снег? – но услышал только, как лошади нервно кусают стальные удила. Он в последний раз приложился к горлышку, сунул фляжку в карман и только вскинул вожжи, чтобы тронуть свою пару с места, как одна из лошадок захрапела.

Барт снова прислушался, и на этот раз услышал хриплое, со свистом, дыхание идущих через глубокий снег коней. На дороге, футах в двадцати от него, появились двое всадников. В заснеженном лесу они походили на призраков.

Пакер моргнул. Он, наверное, не особенно бы удивился, если б они исчезли, как и подобает привидениям, но всадники остались и были теперь так близко, что Бартоломью уже видел облачка пара, вылетающие из ноздрей их коней.

– Добрый вечер! – крикнул он, но ответа не последовало. Может, не услышали? – Веселого Рождества! – закричал он громче.

Всадник слева сказал что-то своему товарищу, и Барт услышал, как они цокнули языками. Подъехав ближе, незнакомцы остановились справа и слева от саней. На обоих были широкополые шляпы, собравшие на себя по несколько дюймов снега, оба кутались в одеяла и прятали лица за повязками из рукавов разорванной муслиновой рубахи, так что видны были только их глаза. У того, что стоял слева, они выражали холодную цепкость, а у его спутника – нервозность и даже страх.