Линда Ла Плант - Лучшая половина мафии (Крестная мать) Страница 9

— А конкретнее?

— Апельсиновый сок, оливковое масло… — ответил он, прищурив свои темные бездонные глаза.

— В Америку?

— Да, и в Англию. Во многие страны.

— А чем ты занимался в Америке?

— Я работал на этого бизнесмена.

— Кто он?

Она понимала, что испытывает его терпение, но все же дождалась ответа.

— Его зовут Джозеф Каролла. — Он взглянул на нее, уперев руки в бока.

— Он мафиозо?

Роберто открыл балконные двери, но при этих ее словах с силой захлопнул их. Когда он повернулся к ней, его губы сжались в тонкую бледную линию. Он показался ей незнакомым, чужим человеком, так жестоко и равнодушно было его лицо.

— Ты больше не будешь задавать мне вопросов, договорились?

— А что ты сделаешь, если я ослушаюсь? Я имею право все знать как твоя жена.

— Ты не имеешь никаких прав, поняла?

— Я не имею прав?! — воскликнула она, вскочив с кровати. — За кого, черт побери, ты меня держишь? По-твоему, я идиотка? Ты думаешь, что я приму это… — она сорвала с пальца кольцо с бриллиантом и швырнула его ему в лицо, — …это и это… — она скомкала шелковый пеньюар, который стоил не меньше, чем представляло собой ее недельное жалованье, и бросила его следом, — …не задавая ни единого вопроса? Откуда у тебя деньги?

Она пришла в настоящее неистовство, стала метаться по комнате, открывать шкафы и вываливать с полок вещи. Он схватил ее за горло и с такой силой ударил по лицу, что в ушах у нее зазвенело и она рухнула на пол. Однако уже через минуту она была снова на ногах. Накинувшись на него с кулаками, она осыпала его проклятиями. Он не мог сладить с ней, и чем в большую ярость впадала она, тем труднее ему было сдерживаться. Он резко оттолкнул ее, она отлетела к кровати и вдруг притихла, свернувшись возле нее калачиком.

Он вышел на балкон и с силой захлопнул за собой двери. Прохаживаясь взад-вперед, он видел через окно, как она собирает чемодан, время от времени присаживаясь на край кровати и принимаясь горько плакать. Он дал ей вволю поплакать, подождал, пока она доведет себя до полного изнеможения, после чего вошел в комнату. Остановившись поодаль от нее, он негромко вымолвил:

— Я никогда, слышишь, никогда больше тебя не ударю, но ты должна… ты должна обещать мне, что…

— Убирайся! Я ничего не стану обещать тебе! — Она вытерла слезы со щек тыльной стороной ладони. — Я сполна получила за свою любовь! Ты, наверное, считаешь меня наивной женщиной. Но пойми, мне нужно знать о тебе все только потому, что я люблю тебя… Именно поэтому я задаю тебе все эти вопросы. Если я буду все знать, никто и ничто не сможет встать между нами. Кем бы ты ни был, чем бы ни занимался, теперь я часть твоей жизни, должна быть частью…

Тихо и неторопливо он начал рассказывать ей о своем детстве, проведенном в Неаполе. Его рассказ был печален и безжалостен: воровство, уличные банды, исправительные учреждения, слезы матери, побои отца… Грациелла даже вообразить не могла такое.

— Потом… потом я познакомился с Этторе Симозой, а через него попал в окружение Джозефа Кароллы. Сначала я мыл машины, потом мне доверили мелкий ремонт, и, наконец, я дослужился до шофера. Тогда я впервые принес в дом хорошие деньги, в которых моя семья очень нуждалась, но отец швырнул их мне в лицо. Он даже попытался сдать меня полиции, но люди Кароллы выкупили меня. Я ушел из дома. Мне было всего шестнадцать, и стать личным шофером Кароллы мне еще только предстояло…

Он сделал паузу, пристально посмотрел на жену и взял пачку сигарет.

— Один из друзей Кароллы, американец по прозвищу Счастливчик Лучано, начал наводить справки о моей семье. Когда я сказал ему, что ушел из дома, он предложил мне войти в его семью, обещал позаботиться обо мне. Он назвал ее — как сейчас помню — «самой уважаемой частью общества». Тогда я дал клятву, принял «кодекс молчания». Это не простая штука; она объединяет множество людей, делает из мальчишек взрослых мужчин, учит подчиняться суровым законам. Я поклялся никогда не сотрудничать с правоохранительными органами и стал принимать участие в сборе денег, шоферил. Мне доверяли, и вскоре Каролла сделал меня своим личным шофером и телохранителем. Он был мне дорог, как родной отец, и я честно работал на него и семью. Каролла подарил мне эту виллу и апельсиновую рощу в награду за верную службу. Вот и все.

Грациелла смотрела на его склоненную голову. Она протянула руку, коснулась его и заставила взглянуть себе в глаза.

— Понятно. А теперь ты работаешь на него здесь, пока он в Америке? Ты когда-нибудь убивал людей по его приказу? Он вынуждал тебя убивать?

— Нет. — Роберто сжал ее голову обеими руками. — Я клянусь тебе, Каролла никогда не стал бы просить меня об этом. Он прекрасный человек, я готов жизнь отдать за него.

Грациелла с облегчением вздохнула и уткнулась ему в грудь лицом.

— Если я когда-нибудь подниму на тебя руку, то сам себе ее отрежу, — произнес он.

Она тихо рассмеялась, прошептав, что, возможно, и выведет его из себя еще раз, но перед этим обязательно напомнит ему об этом обещании.

Поздно ночью она лежала без сна рядом с ним и думала о том, как далека она сейчас от своей собственной семьи. Если бы только ее покойный отец знал, что она вышла замуж за того человека, от которого он старался отдалить ее! Более того, она с самого начала догадывалась, что ее будущий муж принадлежит к этой ужасной Организации. Она испытывала своеобразный восторг от своей косвенной причастности к этому темному миру, как будто ей тоже довелось разрезать палец и смешать свою кровь с кровью других людей, связанных клятвой. Она прижалась к нему, и Роберто во сне обнял ее и привлек к себе. Грациелла понимала, что сохранит его тайну, пронесет ее через всю жизнь, которая с этих пор коренным образом изменится.

Нищета достигла в Палермо угрожающих размеров, война стояла на пороге. Из радиоприемников и громкоговорителей, установленных повсюду на улицах, раздавался голос Муссолини. Катастрофа надвигалась медленно и словно исподволь, казалось, в обществе бурлят какие-то подводные течения: на стенах начали появляться нацистские лозунги, которые раздражали, как готовый прорваться гнойник. Страшное слово «жиды» стало проклятием для многих.

Смерть матери несколько омрачила счастье Грациеллы. Это означало, что последняя нить, связующая ее с прошлым, порвана и теперь единственным близким человеком у нее оставался муж. Она возликовала, когда спустя шесть месяцев после свадьбы обнаружила, что беременна. Они с Роберто жили на вилле «Ривера», которую Грациелла обставила и декорировала по своему вкусу. Она начала готовить детскую для младенца.

Грациелла чувствовала себя на вилле комфортно и в полной безопасности, точно дитя в материнском чреве, огражденная от остального мира целой армией слуг и охранников, которые круглосуточно стояли на страже ее покоя.

Майкл Лучано родился здесь же, на вилле. Он весил девять фунтов две унции и унаследовал светлые волосы и голубые глаза от прекрасной «принцессы» Лучано, своей матери. Майкл был радостью и гордостью отца, который боготворил его. Некоторые в шутку говорили, что с такой красотой ему следовало родиться девочкой и что природа напрасно расточает свои дары, создав его мальчиком.

Грациелла почти все время проводила на вилле и редко выезжала в город. То, что она видела там, пугало ее. Гонения на евреев и нацистские марши казались ей отвратительными. Повсюду царили произвол и насилие. Грациелла ожидала, что Роберто призовут в армию в любую минуту. Но он лишь посмеялся над ее опасениями и сказал, что все дело в том, чтобы в нужное время заплатить нужным людям. Она ужасно рассердилась. Они серьезно поссорились во второй раз.

Однажды Марио Домино прибыл на виллу в армейской форме. Он остался другом их семьи и был крестным отцом Майкла. Грациелла стыдилась за своего мужа. Домино тоже чувствовал себя неловко в присутствии Роберто, которому так легко удалось избежать призыва на военную службу. Вечер, который начался так приятно, завершился ужасно, и даже после отъезда Домино атмосфера продолжала оставаться напряженной.

Большинство крестьян из деревни, которые работали на Лучано, были призваны, а Роберто связался с Кароллой в Нью-Йорке, и тот велел ему спешно собирать чемоданы, чтобы успеть уехать до объявления всеобщей мобилизации. Если Лучано будет настаивать на том, чтобы остаться, Каролла готов предоставить ему список лиц, которые обеспечат ему медицинские свидетельства, необходимые для уклонения от воинской повинности. Лучано заявил, что отправляется на войну, и попросил кого-нибудь себе на смену, чтобы передать дела.

Уже через неделю он примерял военную форму. Его роскошные шелковые рубашки и дорогие костюмы были отложены в сторону, и он предстал перед Грациеллой в полном обмундировании, приложив руку к козырьку фуражки. При виде его она разрыдалась; хотя она и радовалась, что он внял ее увещеваниям и сделал правильный выбор, ей было невероятно тяжело расставаться с ним.