Мишель Фейбер - Под кожей Страница 9

Да, она расстроена, решила, наконец, Иссерли. Спина болит, копчик болит, глаза покалывает после стольких часов напряженного вглядывания в дождь сквозь толстые линзы. Если она сдастся и поедет домой, то сможет снять очки, дать глазам отдых, полежать, свернувшись в клубок, на кровати, а там, глядишь, и заснуть: каким это было бы блаженством! Пустяковые земные блага, утешительные призы, приглушающие боль неудачи.

Однако в Дэвиоте ей попался на глаза рослый, поджарый самец с рюкзаком, державший перед собой картонку с надписью «ТУРСО». Выглядел он недурно. После обычных двух проездов Иссерли остановилась, проскочив мимо него ярдов на двенадцать. И смотрела в зеркальце заднего вида, как он бежит к ней, подбрасывая плечами рюкзак.

Должно быть, очень сильный, подумала она, потянувшись к ручке пассажирской дверцы, раз может бегать так быстро с тяжелым рюкзаком.

Поравнявшись с машиной, он замялся у открытой Иссерли дверцы, придерживая свою слишком ярко раскрашенную поклажу длинными бледными пальцами. И улыбнулся, словно извиняясь, — рюкзак его превосходил размерами Иссерли и на заднем сиденье явно не поместился бы.

Она вылезла из машины, открыла багажник, как всегда пустой, если не считать канистры с топливом и маленького огнетушителя. Совместными усилиями они загрузили туда его ношу.

— Большое вам спасибо, — сказал он серьезным, звучным голосом, обязанным своим происхождением, что мгновенно поняла даже Иссерли, отнюдь не Соединенному Королевству.

Она вернулась на водительское сиденье, он опустился на пассажирское, и машина тронулась с места как раз в тот миг, когда солнце скрылось за горизонтом.

— Я рад, — сообщил он, наполовину бессознательно переворачивая плакатик надписью «ТУРСО» вниз и укладывая его на обтянутые оранжевыми тренировочными штанами колени. — Не так-то легко поймать машину после наступления темноты.

— Людям нравится видеть то, что они получают, — согласилась Иссерли.

— Это понятно, — ответил он.

Иссерли откинулась на спинку сиденья, распрямила руки, — дабы он получше разглядел то, что может получить.

С этой машиной ему повезло. Получается, что к ночи он сможет попасть в Турсо, а завтра и на Оркнеи. Конечно, до Турсо еще ехать и ехать, больше ста миль в северном направлении, однако машина, делая в среднем миль пятьдесят в час — да пусть и сорок, как эта, — теоретически способна покрыть такое расстояние меньше, чем за три часа.

Правда, он пока не спросил у нее, куда она направляется. Не исключено, что она подвезет его немного, а после скажет, что дальше им не по пути. Впрочем, она поняла, по-видимому, смысл сказанного им о том, как трудно поймать машину в темноте, а из этого следует, что она не собирается высаживать его на дорогу в сгущающейся темноте, проехав всего десять миль. Заговорит она скоро, тут и сомневаться не в чем. Последние слова произнес он. И снова открывать рот было бы с его стороны невоспитанностью.

Выговор у нее, насколько он может судить, не шотландский.

Возможно, она из Уэльса, валлийцы произносят слова примерно так же. А может быть, из Европы, хотя определенно не из тех стран, в которых он успел побывать.

Подсадить его в машину — поступок для женщины необычный. Женщины почти неизменно проезжали мимо него: пожилые, покачивая головами, — так, точно он пытался проделать прямо на дороге некую безрассудную глупость, скажем перескочить, совершив сальто, через несколько машин; молодые, окидывая его страдальческими, нервными взглядами — как будто он уже успел и влезть в их машину, и даже допечь их непристойными приставаниями. Эта женщина совсем иная. Дружелюбная, с большой грудью, которую она выставила ему на показ. Остается надеяться, что она не рассчитывает вступить с ним в сексуальные отношения того или иного рода.

Ну, разве что в Турсо.

Жаль, что пока она смотрит вперед, как следует разглядеть ее лицо он не может. Лицо у нее совершенно замечательное. Он еще ни разу не видел очков с такими толстыми стеклами. Сомнительно, чтобы в Германии человеку со столь плохим зрением выдали бы водительские права. Да и осанка ее, насколько он может судить, свидетельствует о неладах с позвоночником. Кисти рук большие, но необычно узкие. Кожа на ободе ладони, от мизинца и до запястья, отливает, в отличие от всей остальной, ороговелой гладкостью, не исключено, что это рубцовая ткань, результат хирургической операции. Зато груди у нее совершенные, безупречные груди, — возможно, впрочем, что и над ними потрудился хирург.

Ну вот, она повернулась к нему. Дышит ртом — так, точно ее совершенной формы носик тоже был вылеплен пластическим хирургом и оказался слишком малым для ее потребностей. Увеличенные очками глаза слегка налились кровью от усталости, но все же остались — насколько он может судить — поразительно красивыми. Райки, зеленовато-карие, лучатся, как… как разглядываемые в микроскоп предметные стеклышки с некой экзотической бактериальной культурой.

— Итак, что ожидает вас в Турсо? — поинтересовалась Иссерли.

— Не знаю, — ответил он. — Возможно, ничего.

Сложение у него, заметила она теперь, великолепное. Обманчиво худощавое тело, состоящее из сплошных мышц. Пожалуй, он смог бы, если бы она ехала на малой скорости, пробежать рядом с ее машиной целую милю.

— А если так и случится?

Он состроил гримасу, бывшую, надо полагать, благовоспитанным эквивалентом пожатия плечами.

— Я направляюсь туда лишь потому, что ни разу там не был, — пояснил он.

Походило на то, что возможность попасть в Турсо наполняла его и тоской, и энтузиазмом сразу. Густые, светло-серые брови стопщика сошлись над его бледно-голубыми глазами, будто грозовые тучи.

— Так вы всю страну объезжаете? — спросила она.

— Да.

Произношение у него было подчеркнуто точное, но какого-либо высокомерия лишенное; походило, скорее, на то, что ему приходится затаскивать каждую фразу на скромных размеров гору и только потом отпускать на свободу.

— Начал с Лондона, десять дней назад.

— Путешествуете в одиночку?

— Да.

— Впервые?

— В молодости я много поездил по Европе с моими радетелями. (Последнее слово он выговорил так, что Иссерли поняла его смысл не сразу.) Однако думаю, что в определенном смысле я видел все глазами радетелей. А теперь хочу увидеть своими.

Стопщик бросил на нее нервный взгляд, словно говоривший, что он сознает, насколько глупо вести на подобном уровне разговор с не знакомой ему иностранкой.

— Ваши родители это понимают? — осведомилась Иссерли и, внутренне расслабившись, поскольку ей стало понятно, как с ним разговаривать, позволила себе нажать на акселератор немного сильнее.

— Надеюсь, они поймут, — ответил он, смущенно нахмурившись.

Как ни соблазнительно было пройтись по этой возникшей между ними соединительной нити до дальнего ее окончания, Иссерли понимала, что уже выведала о его радетелях столько, сколько он готов был, по крайней мере, сейчас, ей рассказать. И потому спросила:

— А родом вы откуда?

— Из Германии, — ответил он. И снова нервно взглянул на Иссерли, словно ожидая, что она набросится на него без всякого предупреждения. Иссерли попыталась успокоить его, приведя свои расспросы в соответствие с нормами серьезности, которые он, похоже, считал для себя обязательными.

— И что из увиденного вами до сих пор сильнее всего отличает нашу страну от вашей?

Он продумал секунд девяносто. Длинные темные поля, испещренные светлыми боками коров, текли по обеим сторонам от машины. В свете фар полыхнул плакат с изображением стилизованного Лохнесского чудища, составленным из трех флуоресцентных сегментов.

— Британцы, — сообщил наконец стопщик, — не так сильно озабочены местом, которое они занимают под солнцем.

Иссерли быстро обдумала эти слова. И не смогла понять, означают ли они, что британцы — люди, восхитительно уверенные в себе, или, наоборот, — прискорбно ограниченные. Не исключено, решила она, что эта двусмысленность была преднамеренной.

Ночь уже обступила их. Иссерли искоса взглянула на своего пассажира, полюбовалась в отраженном свете машин, идущих впереди и сзади нее, очертаниями его губ и скул.

— У кого вы здесь останавливались, — спросила она, — у знакомых или просто в отелях?

— Главным образом, в молодежных гостиницах, — ответил он, поразмыслив несколько секунд, — как если бы ему пришлось, дабы соблюсти интересы истины, порыться в памяти. — Правда, одна валлийская семья пригласила меня пожить у них несколько дней.

— Очень любезно с их стороны, — пробормотала Иссерли, вглядываясь в замерцавшие впереди фонари Кессокского моста. — Они ждут, что вы заглянете к ним, возвращаясь домой?

— Нет, я думаю, нет, — сказал он после того, как заволок эту фразу на гору и вправду очень крутую. — Я думаю… я чем-то обидел их. Не знаю чем. Наверное, мой английский не настолько хорош, насколько требуют определенные ситуации.