Карло Лукарелли - Almost blue Страница 9

Однажды, еще в детстве, я влюбился в голос. Было это очень давно, когда я ходил в школу для слепых и каждый день возвращался домой на школьном автобусе. Шофер всегда держал радио включенным, настроенным на одну и ту же волну, и тем летом по той станции передавали программу, которая начиналась с одной и той же песни. И каждый день я быстро складывал свои вещички и бежал к автобусу, чтобы войти в него первым и сесть перед радиоприемником, потому что через восемь или десять минут после того, как автобус отправлялся, заканчивалась реклама и начиналась та песня.

Теперь я знаю, что песня называлась «La vie en rose»,[2] но тогда я был маленький и знал только, что песня очень красивая и поет ее очень красивая женщина с очень красивым голосом. Нежная-нежная песня, полная «р», но не зеленых, а мягких, розовых. Слов я не понимал и не знал имени той женщины, но это было не важно, ибо для меня она была Женщиной с Розовыми «Р», и я был в нее влюблен так, как умеют влюбляться только дети.

– Суперинтендант Аведзано Центральной. Мы с коллегой Рипамонти заканчиваем дежурство, отгоняем машину в автопарк. Ну-ка, положи на место микрофон да не забудь выключить. Ну как, Терези… может, припаркуемся в Сан-Лука? Да ладно, ладно: у нас еще полчаса с лишним, скажем, мол, на дорогах пробки… что это ты показываешь, в задницу меня посылаешь? Ах, колечко… и что? Я тоже женат… и в прошлый раз я был женат, а ты замужем, так ведь?

– Рим конечная восемнадцать? Рим конечная восемнадцать? Эй, Вальтер, едешь ты или нет за тем дядей? Он снова звонил – судя по голосу, совсем взбеленился… если он подаст на меня жалобу, это будет третья за неделю – и меня вышвырнут из таксопарка. Лорис вот говорит, что улица Феррарини в Пиластро, недалеко от того места, где укокошили трех карабинеров… поторопись, Вальтер, если ты быстренько подберешь того типа, я целую неделю буду с тобой гулять…

В то лето был еще жив отец, и, когда я возвращался из школы, он меня заставлял спускаться во двор: хотел, чтобы я играл с ребятами. Мы играли в «Слепое чудище», игру наподобие жмурок, – ребята разбегались кто куда, а я пытался прижать кого-нибудь к стенке или схватить, заслышав шаги. Или в «Мяч-призрак»: я стоял в двери гаража, словно в футбольных воротах, а они пытались забить гол; услышав звук удара и свист мяча, я бросался к нему и накрывал всем телом. Когда игры заканчивались и ребята садились на велосипеды или принимались играть в футбол по-настоящему, я мог подняться наверх, вернуться домой.

– Я – Рэмбо, я – Рэмбо… вы меня слышите? Подъезжайте кто-нибудь, мне еще надо разобраться с Эль-Дьябло, этот скот меня перегнал на виа Эмилия, сразу после Феррары, даже не поздоровался – а знаете, куда он так несся, с прицепом и все такое? В Казалеккьо, к Луане… Марадона? Это ты, Марадона? Этот потаскун Эль-Дьябло втюрился…

– Погоди, Тере, я опущу сиденье… Дай на тебя посмотреть, у тебя грудь такая красивая… так тебе хорошо, а? Хорошо? Пощупай, пощупай, какой твердый… нравится, а? Нравится?

– Ах, Анна… это Вальтер. Послушай, эта улица совсем не в Пиластро… сдается мне, она на холмах, вот так-то. Ну, не надо, подруга… могла бы сама что-то у него выспросить. Боже Всемогущий, какой район, какой угол, как туда добраться… А теперь вытаскивай карту и этим твоим сексапильным голоском объясняй, где я нахожусь, потому что я, пока искал этот чертов закоулок, сам заблудился…

Иногда между «Слепым чудищем» и «Мячом-призраком» ребята с нашего двора присаживались на заборчик поболтать, и я время от времени присаживался вместе с ними. Тем летом мальчишки часто говорили о женщинах, которые им нравились, и мне было любопытно слушать, хотя я мало что понимал, поскольку они имели в виду не девчонок с нашего двора, а тех артисток, которых видели в кино, по телевизору или в журналах. У меня они тоже спрашивали, кто мне нравится, – но что бы я им сказал? Женщина с Розовыми «Р», потому что у нее голубой голос? И вот однажды, когда в школу никто не пошел из-за забастовки, я спустился во двор с радиоприемником, дождался нужного времени и дал ребятам послушать голос Женщины с Розовыми «Р», которая пела «La vie en rose».

– Эль-Дьябло вызывает Рэмбо… ты меня слышишь? Послушай, паразит, ты что это плетешь, что за гадости вещаешь на весь белый свет? Я несусь потому, что, если не доставлю груз до полуночи, задницу оттянут мне, а не Луане…

– Черт возьми, Тере… радио! Ты не выключила радио! И все слышно! Вот ведь хреновина! Я же предупреждал!

– Чтоб ты сдох, Вальтер! Тот дядя позвонил и записал мое имя!

«Эта, что ли?» – спросили ребята.

«Да ведь она старуха! Старая карга! Может, уже и померла…»

– Ах, Анна… да пропади ты пропадом вместе со своим сексапильным голоском.

Я побежал наверх, даже радио не захватил, и с тех пор больше никогда не спускался во двор. Тем летом умер отец, и вскоре я перестал ходить в школу. Я больше не слушал ту программу, не слышал больше той песни, не слышал больше никогда такого голубого голоса – вплоть до прошлого вечера.

Вот почему сегодня ночью я опять слушаю город, и Чет Бейкер поет на заднем плане.

Где ты, голос голубой?

Где ты, голос голубой?

Грация улеглась поперек кровати, подложила подушку под наболевшую спину и, подцепив стул носками ботинок, пододвинула его поближе. Усталые ноги ныли, Грация задрала их повыше, на спинку стула, но тяжелые ботинки врезались в щиколотки, поэтому она согнула сначала одну ногу, потом другую, расстегнула пряжки, развязала шнурки и сбросила чертову обувь, так резко нажимая на пятки, что даже запыхалась. Снова забросила ноги на спинку, уставилась на белые носки, сползшие со щиколоток и немного почерневшие на пальцах, потом опять согнула ноги и сняла их тоже. Закрыла глаза, потерла одну ногу о другую; шуршание колготок прозвучало как вздох облегчения. С усилием просунула руку в карман куртки, которую так и не сняла, только расстегнула, и вытащила оттуда мобильник.

– Алло, Витторио… – быстро проговорила она, но ее тут же прервал голос автоответчика: «Телеком Италия Мобиле. Мы передадим ваш звонок. Подождите, пожалуйста. После звукового сигнала…» – Витторио, это Грация. Сейчас половина одиннадцатого, я у себя в комнате, в казарме Полицейских сил, и у меня новости. Наш парень убил еще одного студента. А проделал он это в образе Маурицио Ассирелли, зарезанного в прошлый раз, и с отпечатками пальцев Алессио Кротти, который умер в сумасшедшем доме в восемьдесят девятом году. Это существо, составленное из двух мертвецов, почти неделю с кем-то общалось в чате, рядом с разлагающимся трупом Паоло Мизерокки, по прозвищу Мизеро, студента-толкача. В привидения я не верю, но ты отправил меня на поиски зомби в город, которого я не знаю. Мне очень жаль, но я сдаюсь и завтра возвращаюсь в Рим. Если тебя интересуют подробности, позвони по номеру ноль-три-три-восемь-два-четыре-восемь-семь-три. Пока.

Грация захлопнула крышечку мобильника и бросила его на покрывало. Вынула из кармана стеклянную статуэтку и подержала на ладони, поглаживая другой рукой вздувшийся, напряженный живот, потом резко соскочила с постели. Сняла куртку, через голову стянула платье, бросила на пол. Вцепилась в колготки, стащила и их тоже. Схватилась также за край белой футболки, раздумывая, не снять ли ее, не остаться ли в трусах и лифчике, но от внезапно прохватившей дрожи выступили мурашки, и футболку она оставила. Подошла к столу, вывернула косметичку, подыскивая что-нибудь нужного диаметра, закрутила волосы на затылке и скрепила карандашом, не найдя ничего более подходящего. Потом взяла ноутбук, сунула под мышку зеленую папочку, полную бумаг, и снова уселась на кровати.

Отшвырнув ногой куртку, которая валялась на полу, Грация положила на ее место фотографию Алессио Кротти, умершего 30.12.1989. Сверху, поперек фото, поставила стеклянную ящерку; безделушка, потускневшая от паров цианоакрилата, удлиняла лицо Алессио Кротти, искажала черты.

«Знаешь, что мне нравится в тебе, инспектор Негро? – сказал Витторио когда-то давным-давно, в тот день, когда он впервые перешел на „ты“ после формального „вы“, с каким положено начальнику обращаться к подчиненному. – Мне нравится твое упрямое чутье. Едва ли не звериное, я бы сказал. Эта твоя грубая конкретность. Поэтому я и позвал тебя в АОНП. Все мы тут психиатры, криминологи, аналитики – теоретики, одним словом… нам нужна такая, как ты, девочка моя». Когда он сказал «девочка моя», Грация слегка вздрогнула, будто кто-то пощекотал ее изнутри, еле касаясь кончиками пальцев, и вся зарделась. Грубая конкретность. Звериное, упрямое чутье. Упрямое и конкретное.

Грация стряхнула на пол фотографию Ассирелли, лежавшую на скомканном платье, и пододвинула ее к фотографии Кротти. Маурицио Ассирелли. Полноватое лицо, тонкие усики, козлиная бородка – все, как говорила Анна Бульцамини, вдова Ладзарони. И еще наушники, вспомнила она. Наушники, вот что. Задумалась.