Виктор Каннинг - Клетка Страница 9

Близился полдень, Ричард Фарли отправился к Герману. Врач жил приблизительно в миле от виллы Холдернов в доме на пологом холме, заросшем пробковыми дубами. Ричард выбрал тропинку в стороне от шоссе и двинулся в путь, насвистывая. Сара осталась у себя – решила переделать одно из купленных вчера платьев. В небе не было ни облачка, с Мончикских холмов дул прохладный северо-западный ветер. Цвел люпин, пестрели там и сям трехцветные вьюнки. В траве вдоль тропинки виднелись первые лиловые орхидеи. Раз дорогу переполз уж – черная чешуя сверкнула на солнце, желтое пятнышко на голове показалось золотым. Вскоре Ричарду встретилась женщина верхом на муле – она ехала, свесив ноги в одну сторону, – одарила широкой приветственной улыбкой, озарившей ее серое и морщинистое лицо. Восемь лет назад он жил дальше от моря и знал в округе почти всех. У небольшой хижины Ричард остановился и поговорил с другой женщиной, с непропорционально маленьким лицом – та несла на голове пластиковую флягу с водой. Издалека пахнуло свежеиспеченным хлебом.

Герман окучивал молодую кукурузу, положив на перевернутое ведро магнитофон с записями испанской гитары.

– Молодец, что зашел, – сказал он. – Пойдем выпьем.

Герман усадил гостя под бамбуковым навесом, принес кувшин белого вина и тарелку черных маслин. Наполнил стаканы и спросил: «Что это тебя ко мне занесло?»

– Просто решил прогуляться.

Герман дернул себя за длинный ус и улыбнулся: «А наша монахиня – она, верно, прогуляться не захотела?»

– Нет. Перешивает новое платье.

– Марсокс заходил. Сказал, ты с ней в город ездил. – Герман запустил маслиновой косточкой в ящерку, и та поспешила в заросли рододендрона. – Ты, конечно, одолжил ей денег?

– Ничего не поделаешь… Своих у нее нет.

– Замечательные слова. Знаешь, какая женщина тебе нужна? Та, что возьмет тебя в оборот и возродит твой иссякающий банковский счет. Я ведь прав, а?

Фарли кивнул и улыбнулся: «Ты, Герман, всегда прав. Честно говоря, я и пришел к тебе сказать, насколько ты оказался прав. У нее вчера ночью начались месячные. Ее беременность – самообман. Ты как в воду глядел».

– Она сама сказала?

– Когда я принес ей завтрак. И глазом не моргнула. Выложила и все. Сидела такая голубоглазая, светловолосая, как подстриженная Мадонна.

– Что ж, отлично. – Герман пожал плечами. – И ничего удивительного. На свете немало наивных девушек, которые считают, что забеременеют, едва мужчина их поцелует. Итак, теперь ей не о чем беспокоиться, можно путешествовать свободно… без постыдного багажа.

– Ты ее невзлюбил, верно?

– Дело не в этом. Есть у меня на ее счет одно странное ощущение. Боюсь, что она погубит тебя. Колдунья.

– Ты принял сторону Марии, – усмехнулся Фарли.

– Нет. Но ощущение остается. Мое заветное желание – посмотреть, как ты вежливо прощаешься с этой женщиной навсегда. Или, еще лучше, женишься. На другой.

– Такая мысль мне и в голову не приходила.

– В том-то и беда. Сара должна питать к тебе совсем особые чувства – ты же спас ее. Дело было бы проще, если бы она, скажем, просто свалилась за борт корабля. Сказала бы тебе спасибо – и все. Но эта женщина, видимо, старается восполнить тобою то, что так долго отрицала. Восемь лет она была монахиней и о близости с мужчиной даже думать не смела. А потом – из-за какого-нибудь совершенно невинного случая – вообразила себя беременной. Даже тело свое заставила на время этому поверить и убедила себя, будто сохранить честь или что там еще, можно только покончив с собой. Но в решающий миг здравый смысл восторжествовал – она поняла, что хочет жить. А жизнь ей сохранил именно ты… вытащил ее из пучины. Теперь ей есть за что ухватиться. Есть опора… есть человек, которому, по ее убеждению, она нужна.

– Ну, это уж слишком. Никто мне не нужен. Да ей и нечего мне дать.

Герман покачал головой: «Тогда зачем ты приперся сюда? Обычно ты заглядываешь ко мне раз или два в году – если телефон портится. К чему эта утренняя прогулка?»

– Не знаю.

– Еще как знаешь. Ведь о месячных можно рассказать, позвонив, или подождать, когда я приеду к тебе сам.

Фарли поднял голову и посмотрел Герману прямо в глаза, улыбнулся – тепло, искренне, с восхищением: «У тебя светлая голова, старик. Зря ты всерьез не занимаешься врачеванием. Интуиция тебя бы озолотила».

– Ни деньги, ни интуиция, – рассмеялся Герман, – не звучат, как гитара. Ты вот послушай. – Он кивнул на принесенный из сада магнитофон, который все играл и играл. – Это Зараден. Каждая нотка на вес золота. Ну, выкладывай, зачем пришел.

Сегодня утром я получил письмо от Холдернов. В конце недели они вернутся. Муж решил участвовать в каком-то теннисном турнире в Валь-де-Лобо, и они приедут раньше обычного.

– Ничего страшного. Переедешь, как и прежде, ко мне. Музыку ты любишь, работы не боишься. Да тебя здесь кто хочешь наймет… – Герман нахмурился. – Ах да. Как же я сразу не сообразил?… Ты ей уже все рассказал?

– За завтраком. В конце концов, при Холдернах ей на вилле оставаться нельзя. Я сказал, что собираюсь куда-нибудь переехать, и спросил, какие планы у нее.

– Не может быть, чтобы у нее не было ни друзей, ни родственников.

– Отец живет в Англии, но собственную дочь и знать не хочет. Все дело в старой семейной ссоре. Подробности Сара не объяснила. Мать умерла, но осталась тетка, живет здесь на вилле в горах. – Он взболтал вино в стакане и выпил. – Сара хочет, чтобы я отвез ее туда.

– Так отвези и с глаз долой.

– Не так все просто. Пока я размышлял, как поступить, Сара убежала в спальню Холдернов и позвонила тетке. Та, услышав ее голос, пришла в восторг. Очевидно, она знала о бегстве племянницы из монастыря. И – вот где собака зарыта – Сара сказала ей, что я скоро останусь без крыши над головой, и старуха (впрочем, я не знаю, старуха она или нет, не спрашивал) настояла, чтобы я пожил у нее некоторое время. Отказать Саре я не мог. Доводы были неотразимы – «вы столько для меня сделали» и прочее. Главное, она так радовалась, что сможет наконец отблагодарить меня… В общем, я согласился. К тому же, – Фарли упрямо выпятил подбородок, – это на время решит мои неурядицы. Поживу там немного для приличия и уеду.

– Куда?

– Куда? – Фарли развел руками. – Можно вернуться в Кению. Я подумываю об Англии, Америке… Не знаю. С каждым годом здешние места все больше напоминают Блэкпул или Канны. Та же уйма народу. – Он взял кувшин, наполнил стаканы и, озабоченно, задумчиво глядя на Германа, с горечью продолжил: – Ведь мне, черт возьми, почти сорок. А я еще ничего в жизни не добился. Ничего, Герман. И не добьюсь, если не займусь делом. У меня, кроме нескольких тысяч эскудо, машины, одежды и удочек ничего нет. Даже книги хорошей. Я все вложил в ресторан и, когда дела стали плохи… Я подумал, может, уехать? Может, этого хочет Бог? – Он улыбнулся, воспрянул духом. – Такова печальная повесть Ричарда Фарли, неисправимого, но не слишком предприимчивого оптимиста. Ладно, начну все сначала. И выбьюсь из грязи в князи. Только, Боже, зачем все это?

Гедди вышел из лифта на третьем этаже отеля «Савой» и направился по коридору в поисках номера лорда Беллмастера. Раздражение по поводу того, что его спешно вызвали в Лондон, уже прошло. Тем более, что он устроил себе небольшое развлечение в награду за скучный час, который придется провести с его светлостью. «Стоит им однажды воспользоваться тобой, – размышлял Гедди, криво усмехаясь, – как они решают, что ты у них на крючке и побежишь бегом, едва они поманят тебя пальцем». Впрочем, последние десять лет они беспокоили его не часто и не сильно. Беллмастер, как и сам Гедди, с ними почти не сотрудничал, но в сетях у них оставался. Только смерть могла освободить от гнета Клетки.

Повернув за угол, он натолкнулся на арабчонка – тот с улюлюканьем катил пылесос (без сомнения, выпрошенный у горничной), преследовал девочку – она со смехом бежала впереди, катила игрушечную тележку. Едва Гедди дал детям дорогу, как из ближнего номера выбежала женщина, одетая по-арабски, и закричала на них. «Призраки имперского прошлого, – подумал Гедди, – верно, уже перестали бродить по здешним коридорам: их глаза туманят слезы по крушению великого государства». Слабо уловимый пикантный запах кускуса витал в воздухе. Впервые Гедди отведал это африканское блюдо, приготовляемое из крупы на пару мясного бульона, в Тунисе – он был тогда молодым и довольным жизнью капитаном артиллерии: война позволила ему вырваться из нотариальной конторы отца. В тот самый день Беллмастер – пока еще не лично – и вошел в его жизнь – Гедди перевели в разведотдел. Арнолд познакомился с аристократом после войны, когда понадобилось уладить дело с брачным контрактом Брантона. Его выбрали явно не случайно. Сор нельзя было выносить из избы.

На двери нужного ему номера висела табличка: «Не беспокоить». Гедди постучал, открыл Беллмастер, приветствовал его крепким рукопожатием, изумленным взглядом и словами: «Мой дорогой Гедди, как я рад вас видеть». Дверь захлопнулась, табличка так и осталась висеть на ручке.