Алексей Смирнов - Плавающая черта. Повести Страница 9

– Бобс, – прошептал я. – Очнитесь. Вы слышите? Это я, Псаев.

Мне пришлось это сказать, иначе он не очнулся бы. Я говорил на грани слышимости, почти не шевеля губами. Вдобавок я обращался к нему на шифрованном языке времен антигитлеровской коалиции, переставляя слоги, калеча грамматику и превращая фразу в полную белиберду. Давайте-ка, Бобс, приходите в себя. Не забывайте, что наши пращуры сражались бок о бок.

Сэр Невилл забулькал кровавой пеной. Он разлепил фиолетовые шары, которыми стали его глаза, и шевельнул сломанной рукой. Распухшие губы что-то вымолвили.

– Не понял вас, Бобс. – Я склонился ниже. – Что вы сказали?

– Бритву, – еле слышно выдохнул он.

Британец считал себя обязанным побриться. Гонор этой публики неописуем.

– Не валяйте дурака, – отозвался я. – Видели бы вы себя! У вас больше нет ни подбородка, ни щек.

– Вы сами дурак, – простонал Бобс. – Я хочу перерезать вам горло. А потом себе.

– Держите себя в руках. Берите пример с меня: вы сдали мою особу Папаше, а я не прошу вас о бритве.

– Это не расправа, – выдавил он. – Это акт милосердия.

– Не вам рассуждать о милосердии, любезный. Напомнить?

За Бобсом числилось много нехорошего, и он не стал спорить.

– Рассказывайте, коллега. Времени у нас мало. Почему вы заинтересовались этим винным подрядом?

– Впервые слышу…

Я наступил ему коленом на предплечье, и сэр Невилл взвыл.

– Стараниями Папаши мне не придется делать ничего особенного. Достаточно надавить. Выкладывайте.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– О Водолее, сэр Невилл. Не вынуждайте меня продолжать.

Фиолетовые щелки сомкнулись. Бобс помолчал. Затем слабо вымолвил:

– Зачем спрашивать, если вы и сами знаете о Водолее? Мне это удивительно, но я никогда не отрицал вашего высокого профессионализма.

– Мне непонятна ваша роль, – соврал я.

Сэр Невилл вздохнул. Затем исхитрился приподнять левую руку и оценивающе взглянул на нее. Очевидно, ее состояние убедило его в скором конце, и он решил, что терять нечего.

– Это древний Орден Теобальда, – сказал он. – Концерн – прикрытие.

– Кто такой Теобальд?

– Чернокнижник. Монах. Алхимик. Еретик…

– Масон, короче говоря.

– Меня поражает, Псаев, как быстро вы схватываете самую суть… Орден готовил пришествие Водолея… Но это вам и так известно…

– Вы рассказывайте, – посоветовал я. – Мне интересно послушать вашу версию.

– Как угодно… Теобальд приготовил эликсир… Вино на крови убиенных праведников из двенадцати израилевых колен…

– Ну, понятно, – кивнул я. – Куда же без них.

– В Ордене существует предание… Водолей есть Зверь из Вод, который явится с наступлением его эпохи и будет править миром… Ну, или его частью… шестой, не меньше… Для этого нужно таинство истинной веры…

– То есть православной.

– Разумеется… Эликсир был потерян. Не так давно мы обнаружили его… после того, как наткнулись на свитки в архивах Вестминстерского аббатства… Нам показалось удачной мыслью родить Водолея в вашей стране… Мы связались с Орденом, договорились о поставке вина…

– Все ясно. – Я убрал колено. – Как обезвредить вашего Водолея?

В кровавой каше проступило нечто вроде улыбки. Сэр Невилл издал гадкий смешок.

– Никак, Псаев… Теперь никак… Партия уже доставлена…

Запасы прочности человеческого организма неисчерпаемы. Бобса разобрал смех. Немного истерический, с привизгом, похожий на хохот гиены, но все-таки искренний. Он полностью уверил меня в правдивости сказанного.

– Сэр Невилл, вы все еще хотите бритву?

– Да… – пролепетал он сквозь веселые спазмы. – Хочу… дайте мне…

– Позвольте вас огорчить. Вы предстанете перед Создателем небритым, без крахмального воротничка и не напившись чаю.

Смех замер. Лицо Бобса исказилось от ужаса, хотя казалось, что дальше было некуда и нечему. Я приник к нему в прощальном поцелуе и сплюнул в рот ампулу с рицином, затем подпер ладонью то, что осталось от челюсти, и поднажал. Сэр Невилл вдруг полностью распахнул заплывшие глаза. На шарах словно лопнула шкурка и вылезло белое, в алых прожилках содержимое. Глазные яблоки заходили ходуном. По телу сэра Невилла прошла сладкая судорога, которую я впитал без остатка.

– Как это славно, что вы уже встали на путь выздоровления! – послышалось сзади.

Я оглянулся.

Там уже некоторое время стояли Тутор и Коуч, восхищенные поцелуем.

6

Скажу откровенно: можно было и заканчивать, но я не любил недоработки. Приличный оперативник всегда приберет за собой, вынесет мусор, выбьет ковер, попрыскает духами на шторы, вымоет пол и не оставит ни единого следа своего присутствия. Уборка в Лазарете была не по моей части, но совесть важнее скатерти. Папаша Бородавочник заслуживал последнего прости. Поэтому я не стал ни церемониться, ни мудрить, а просто сломал шею Коучу, а Тутора взял в серьезный оборот, и вскоре его уже было не отличить от Бобса. Разве что он еще дышал.

– Зови своего кабана, – дохнул я в полуоторванное ухо. – Живо.

У того не было сил удивиться тому странному факту, что полутруп одолел его в считанные секунды – такого спортивного, такого промассированного снаружи и изнутри, покрытого ровным загаром, с мозгами ротвейлера и моралью амебы.

– Он… видит, – прохрипел Тутор.

Я огляделся, потом запрокинул голову, изучил потолок.

– Коммен зи хир, – позвал я. – Лос, пивная свинья!

Папаша Бородавочник повел себя расторопно. Не прошло и минуты, как он влетел в Лазарет с клещами наготове и выражением достаточно потрясенным, чтобы я испытал законное удовольствие.

– Мы начинаем лечение безотлагательно, – объявил он, извлек судейский свисток и коротко дунул.

Я вспомнил сцену из старого кинофильма, где предки Папаши точно так же свистели и веселились, гоняя по кругу импровизированную футбольную команду из плененных крестьян, а самый мелкий предок, оставшись в подштанниках, вертелся под ногами и подсовывал им клочок газеты. Тогда я счел это знаменитым немецким юмором во всей его убийственной красе, но свисток Папаши навел меня на мысль, что все это делается всерьез, при сосредоточенной роже, во славу порядка, который опирался на пышные торты, пивные бочки, колоссальные колбасы и кишечную музыку немецкой речи.

Потолок разъехался, и начал спускаться медицинский инструментарий.

Это были орудия программной агрессии – софт, который с германской выдумкой замаскировали под хард. Пакет специальной противовирусной защиты Файерволла, упакованный в железо, пластик и латекс. Страшные трубы и кишки; щупы, не знающие преград; синхронизирующие клистирные установки и вибромассажеры отвлекающего действия; обманные гендерные гаджеты для рассредоточения внимания; игольчатые электроды и лазерные пилы, музыкальные гипноиндукторы и кислотные капельницы. Слева грянул походный марш Люфтваффе. Справа вступил орган, и его замогильный вой расположил меня к образам угрюмого средневековья.

Папаша Бородавочник скрестил на груди руки.

– Вы на редкость живучи, Псаев, – отметил он. – Уважьте старика. Я знаю, что вы бестелесны, но было бы приятно услышать. Отсутствие признания – позор на мои седины.

Я наступил на голову Тутора и надавил, что было силы. Под каблуком хрустнуло и лопнуло. Я брыкнул ногой, стряхивая налипшее.

– Сначала вы. Расскажите о Теобальде.

– Великий человек, – отмахнулся Папаша. – Какое вам дело до него? Вино уже прибыло по назначению.

– Этого мало. Пусть стоит. Никто к нему не притронется.

Папаша расхохотался.

– Это ваши, да не притронутся к вину? Не смешите меня, Псаев.

Тут он был прав, не отнимешь.

– Притормозите ваше оборудование, – попросил я. – Есть обстоятельство, которого вы не учли. Вы даже не подозреваете о нем.

Он насторожился и щелкнул пальцами. Зонды и щупы зависли в полуметре надо мной. Я мельком оглядел себя. Раны зияли, кости торчали как попало. Одно ребро, похоже, проткнуло легкое, и мне грозил пневмоторакс. Самому удивительно, как я еще стоял на ногах.

– Вам будет очень больно, Папаша, – заметил я скорбно. – Не скрою, мне отчасти вас жаль.

– Почему? – спросил он напряженно, не делая попытки возразить, благо знал, что я попусту не скажу.

– По очень простой причине. Дело в том, что вы сами вирус.

Папаша вытаращил глаза.

– Бред! – гавкнул он.

– Неужели? – Превозмогая боль, я тоже щелкнул пальцами, и все клистиры послушно развернулись к нему. – Человеку свойственно ошибаться, зато машина безупречна. Вам ли не знать. На том стояло и стоит ваше убогое безжизненное мышление.

Папаша побелел, как полотно.

– Не может быть, – пробормотал он. – Скажите, что вы пошутили, Псаев.

– Еще нет, – ответил я. – Но ждать не придется. Прощайте, Папаша.