Александр Немировский - За столбами Мелькарта Страница 10

Корабли выходят в залив. Матросы поднимают паруса. Ганнон оглядывается и ищет взглядом гаулу, на которой его Синта, вырванная из лап жестокого Магарбала. И, хотя гаула так далеко, что на ней нельзя различить лиц, Ганнону кажется, что он видит длинные ресницы, оттеняющие чёрные глаза Синты.

По волнам океана

Море

Корабли плывут на закат вдоль плоского, как ладонь, берега Ливии. Ветер подгоняет их, как пастух белорунное стадо. Треск парусов напоминает хлопанье бича. Где-то там, на востоке, — родной Карфаген. Осталась позади и подвластная ему Утика, где был пополнен запас воды и приняты на борт новые колонисты. Много интересного узнал за эта дни Гискон! Он заглянул в трюм, набитый до самого верха кожаными мешками с вином и огромными, похожими на уличные тумбы глиняными сосудами с зерном и пахучим оливковым маслом. Он наблюдал, как матросы крепят паруса и спускают в воду тяжёлый якорь. Он измерил шагами палубу, сосчитал вёсла. Между носом и кормой по борту умещается ровно двадцать три весла. Каждое из них раза в четыре больше человеческого роста. Как справляются с ними гребцы?

Однажды Гискон взобрался на мачту. Это было совсем не легко. Мачта хотя и ниже финиковой пальмы, растущей в родной деревне, но на её тонкой раскачивающейся верхушке кружится голова, и кажется — вот-вот упадёшь. А на палубе почти совсем не качает, и мальчик удивлён, что мужчины, такие сильные и выносливые, осунулись, побледнели и проклинают море, выматывающее душу. Тяжелее всего приходится женщинам. Они сидят на корточках, обхватив колени руками, и причитают. На их лицах ни кровинки. «Что будет, когда начнётся буря?» — говорят между собой матросы.

У Гискона на корабле появились новые друзья. Только на вид матросы суровы и неразговорчивы. Стоит узнать их ближе, чтобы убедиться, что это славные и приветливые люди. Сам кормчий Малх в свободные часы, положив на колено мальчика покрытую шрамами, просмолённую ладонь, не раз рассказывал ему о странах, в которых побывал, о портах и гаванях, подводных скалах, облаках и ветрах. Оказывается, каждый ветер, как человек, имеет своё имя. Ветер, дующий с суши, у карфагенян называется Ливийцем. Эллины же зовут его Липсом. Он мягок и кроток, как ягнёнок. А ветер, идущий из океана, именуется Гадирцем. Он бывает свиреп, как голодная львица. Есть ещё и холодный Лигуриец, и изменчивый восточный ветер, прозванный Ханаанцем. Он дует из страны Ханаан — прародины карфагенян.

Сколько удивительных вещей таит море, и как мало знают о них люди! Неподалёку от Сицилии, рассказывал мальчику Мидаклит, лежит островок с огнедышащими горами. С кораблей кажется, что пламя там вырывается прямо из воды. И зовут этот островок жилищем бога ветра Эола. Однажды к острову Эола причалил корабль Одиссея, который много лет не мог попасть на свой родной остров Итака. Эол, сжалившись над Одиссеем, вручил ему мешок с буйными ветрами, чтобы они не мешали ему вернуться на родину. И вот наконец корабль Одиссея достиг Итаки, где двадцать лет ждала своего супруга верная Пенелопа. Но жадные до наживы спутники Одиссея развязали мешок Эола, рассчитывая поживиться золотом. Буйные ветры со свистом и рёвом вырвались наружу, и корабль Одиссея снова пригнало к острову Эола, но на этот раз бог ветров не пожелал помочь Одиссею.

Много тайн хранится на самом дне моря, где в хрустальном дворце живёт длиннобородый бог Дагон, у которого вместо ног хвост дельфина. Бог Дагон — эллины называют его Посейдоном — никогда не расстаётся со своим трезубцем. Когда он им потрясает, во все стороны расходятся волны, поднимается такая буря, что корабли швыряет, как ореховые скорлупки.

С удивлением следит Гискон, как разбросанные чуть ли не до самого горизонта корабли подчиняются воле Ганнона. Видно, нелегко вести такую большую флотилию. Военные корабли заплывают вперёд, гаулы отстают. Ночью на реях зажигаются фонари. Это Ганнон переговаривается с кормчими всех судов. Днём фонари заменяются разноцветными флажками. Сколько языков надо знать моряку? Язык ветра и язык облаков, язык волн, язык фонарей и флажков. К тому же он должен читать древние письмена звёзд, чтобы вести корабль к цели. Мальчику хочется быть таким, как Ганнон, и он невольно подражает ему во всём. Он уже научился ходить такой же переваливающейся походкой, как Ганнон, закрывать от солнца глаза ладонью. Боясь надоесть Ганнону и помешать ему, мальчик держится в стороне, но издали наблюдает за ним и ловит каждое его движение, каждое его слово. Вот сейчас Ганнон стоит на носу рядом с Малхом, вслушиваясь в свист ветра и негромкий, непрерывный шум рассекаемой медью воды. Любовно похлопывая рукой по борту, лаская корабль, как живое существо, Ганнон говорит восхищённо:

— Какой красавец! А как слушается кормового весла! Кажется, он предугадывает каждое твоё желание.

Малх поворачивает к Ганнону загорелое лицо. Оно сияет, словно похвалили не корабль, а его самого.

— При попутном ветре до Гадеса за пять дней дойдём! — восклицает старый моряк.

— Ну, это ты уж чересчур хватил, Малх, — возражает Ганнон. — От Карфагена до Столбов не меньше семи дней пути.

Малх хотел было ответить, но вдруг склонился над бортом, вглядываясь в волны.

— Тунцы, тунцы! — закричал вдруг кормчий.

Все на палубе ринулись к борту, чтобы рассмотреть уди вительных рыб. Тунцы шли, как воины, по четыре в ряд, строго держа равнение. Воистину это было прекрасное зрелище!

Рыбы уже исчезли из виду, а Малх, окружённый колонистами, рассказывал, возбуждённо размахивая руками, о ловле тунцов:

— Рыбаки всегда по двое выходят в море. Один гребёт, а другой держит трезубец. К нему привязана верёвка. Всадив трезубец в спину тунца, рыбаки преследуют его, пока рыба не утомится.

— Вот как просто! — удивляется один из колонистов.

— На словах всё просто, укачай тебя волны. Попробуй попади в плывущую рыбину трезубцем — лодку перевернёшь.

К колонистам подходит Мидаклит:

— У берегов Эллады тунцов ловят в тенета.

— Вот куда они заходят!

— Они заплывают ещё дальше, — поясняет эллин, — в холодные волны Понта Эвксинского.[36] Мне рассказывал один моряк, что ему приходилось видеть тунцов в устье Борисфена.[37]

Крик на корме прервал этот интересный разговор. Оказалось, что один из землепашцев прыгнул в большой медный бак с морской водой, чтобы освежиться, а наткнулся там на что-то белое, скользкое и бесформенное. Под хохот матросов голый землепашец выпрыгнул на палубу. Вот тогда Гискон узнал, что скользкое морское животное называется медузой, что оно не может причинить человеку вреда.

Земля лотофагов

У берегов Ливии корабли бросили якоря. Пока набирали воду, колонисты сошли на берег. Бородатые мужчины радовались камешкам, похожим на те, какими усеяно взморье близ Карфагена. Дети взапуски бегали по травянистому лугу. Как не радоваться тому, что под ногами земля, а не это зыбкое море! Мидаклит и Гискон присели на большой белый камень, омытый волнами. Положив руку на плечо мальчика, Мидаклит продолжал свой рассказ об отважном Одиссее. Ведь Одиссей побывал где-то здесь со своими спутниками.

Мирных они лотофагов нашли здесь, и нашим посланцамЗла лотофаги не сделали, их с дружелюбною ласкойВстретив, и лотоса дали отведать. Но только лишьСладко-медвяного лотоса каждый отведал, родину онПозабыл и утратил желанье веркнуться…

Пока эллин читал Гискону звучные строки Гомера, Ганнон шагал узкой тропинкой к видневшейся вдали роще. Там его ждёт Синта. Гискон уже успел предупредить её.

На небе ни облачка. Дует лёгкий ветерок. Шелестят высокие травы. В кустах щебечут, словно задыхаясь от какой-то тревоги, невидимые глазу птицы. Тропинка изгибами спускается к озеру. Его низкие берега заросли лотосом. Цветы испускают сладостный, пряный запах. Над водой носятся голубоватые мошки. Из-под ног с треском вылетают кузнечики. Ганнон наклонился и сорвал розоватый цветок. На тонком прозрачном стебле выступили две крупные капли. Не так ли сочилось кровью его сердце, когда от него оторвали цветок его любви — Синту? Но чьи это лёгкие шаги? Синта! Голос её — как журчание воды для путника в пустыне.

— Я — как птица, вырвавшаяся на волю! Я могу захлебнуться радостью. Я могу парить над морем, по которому плывёшь ты, и приникать к травам, которых касался ты! Мне понятны все голоса, все звуки, все мысли и все чувства, какие есть на земле!

— О Синта! — шепчет Ганнон, гладя её руку с тонкими пальцами. — Ты любовь, дарующая забвение! Где ты, там моя родина.

Наступил вечер. Полная луна медленно выплывала из-за холмов. Казалось, лицо Владычицы Тиннит расплылось в улыбке. Нет, она не гневается на них, презревших законы жрецов. Ласково смотрит Тиннит на две фигуры, слившиеся в поцелуе.