Ольга Гурьян - Марион и косой король Страница 11

Только дождь шумел глухо и однообразно.

Все, кого необходимость не выгоняла на улицу, сидели по домам. Но Женевьеве с Марион приходилось почти ежедневно идти за покупками, чтобы было из чего приготовить обед. Они затыкали подол платья за пояс, они обували патэты — башмаки на высоких деревянных подставках — и, захлопнув за собой входную дверь, мгновение стояли как одурманенные, глотая водяную пыль и моргая намокшими ресницами. И вдруг, решившись, делали первый шаг; дождь обрушивался им на голову, и, шлепая по чавкающей под патэнами грязью, они направлялись к рынку. Домой они возвращались мокрые, как утоп-ленпицы, только что вытащенные из реки, на пороге выкручивали и отжимали платья, по еще долго, куда бы они ни ступали, оставляли следы на полу.

И в один из этих дней Марион увидела Онкэна.

Он шел немного впереди, и хотя она не видела его лица и только смутно могла различить фигуру в косых струях дождя, но сразу, пусть не глазами, а внезапно забившимся сердцем, узнала его походку, когда, легко и небрежно прыгая по булыжникам мостовой, уходил он все дальше и дальше.

Тогда, забыв обо всем на свете, не слыша окрика Женевьевы, она побежала за ним.

Дождь бил ей в лицо и перехватывал дыхание, но расстояние между ними сокращалось, и казалось, сейчас она его догонит. И вдруг один ее патэн завяз в грязи, и, сколько она пи дергала ногой, патэн держал ее словно капканом и не отпускал. Пришлось нагнуться и распустить ремень. В отчаянии от задержки она заплакала, не чувствуя слез на мокрых от дождя щеках. Но Онкэн еще не скрылся из виду, шел впереди. Тогда она решительно сбросила второй патэн и дальше побежала в одних легких домашних шлепанцах, но и их потеряла и бежала теперь босиком. Уже не стесняясь, только в страхе, что сейчас он скроется, она закричала:

— Господин Онкэн, подождите! Подождите меня!

Он не обернулся.

Два раза она была так близко, что уже могла различить, как мокрая ткань его куртки так тесно прилипла к телу, что выступили позвонки на тощей спине. Но оба раза, заглядевшись на него, она скользила, и падала, и опять вскакивала, встряхивалась и снова бежала. И у самого перекрестка, где под мостками грозно бурлила жижа в стоке, она догнала его и схватила за рукав.

Он остановился и повернул к ней голову, и она увидела незнакомое лицо — курносое, с маленьким круглым ртом, вопросительно полуоткрытым. Маленькие светлые глазки с удавлением смотрели на нее. Она отшатнулась и побежала обратно.

Вдруг все завертелось у нее перед глазами. Едкая горечь наполнила рот, и, пытаясь откашляться, она кашлянула и уже не могла остановиться и кашляла, кашляла, сгибаясь вдвое, хватаясь руками за горло.

Разгневанная Женевьева все еще стояла и поджидала ее и, увидев издали, пошла навстречу, чтобы как следует обругать и раза два шлепнуть по щекам взбалмошную девчонку, ни с того ни с сего удравшую от нее. Но Марион, хрипя, задыхаясь и кашляя, качнулась к ней, и Женевьева едва успела подхватить ее и не дать упасть.

Марион была так слаба, что с трудом удалось дотащить ее домой, вытереть, переодеть и уложить в постель. Ее бил озноб, зубы стучали так, что нельзя было просунуть в рот ложку с целебной кашицей, и она кашляла так ужасно, что все ее тельце подскакивало, будто рыба на сковороде.

— Боже мой! — воскликнула хозяйка. — Что же теперь делать? Это, наверно, новая болезнь, которая называется коклюш, и многие уже заболели.

— Отправьте ее в больницу, в Отель-дье, — сказала Марго.

Но Женевьева заступилась:

— Как это можно таскать ребенка взад-вперед по такой скверной погоде?

И Гротэтю добавил:

— Говорят, будто ею заболело уже больше ста тысяч человек и даже в церквах не служат обедни, потому что и прихожане и священник так кашляют и сморкаются, что все равно ни слова не слышно. И если это так, то, пожалуй, в Отель-дье и места не найдется, хоть и кладут там на один тюфяк по шесть и по десять человек.

— Не стану я с ней спать на одном тюфяке! — закричала Марго и топнула ногой. — Этак всю ночь мне не будет покоя. Тащите ее в больницу!

— Если господин Гротэтю не побрезгует спать со мной рядом, — сказал Клод Бекэгю, — мог бы он переехать из чулана в мою каморку под лестницей, а девочка сможет лежать в чулане и никому там не помешает. Но надо бы пригласить врача и пустить ей кровь.

— Нельзя пускать кровь, не посоветовавшись с врачом, знающим астрономию, — строго сказал хозяин. — Без астрономии нет хороших врачей.

— Боюсь, что никакого врача нам сейчас не найти, ни с астрономией, ни без нее, — возразил Гротэтю. — Сами они болеют, а у тех, кто еще не заболел, работы и без нас хватит. Положите девочку в чулане, и мы сами как-нибудь выходим ее.

— У нас в лавке еще остался сахар из Вавилона, — сказал хозяин. — Будем давать его девочке, и она поправится. Сахар полезен больным.

Но и сахар не помогает. Марион жалуется, что он горький, обеими худыми ручонками отмахивается от него, зарывается головой в подушку и кашля* ет, и плачет, и хлюпает носом, и опять кашляет.

Ах, что-то будет с ней?

Глава одиннадцатая ПРОГУЛКА

— Боже мой, ну и тоска! — воскликнула супруга бакалейщика. — То холод, то дождь, то всякие болезни, и ничего вкусного к обеду. Прямо не знаю, что мне делать?!

— И знать тут нечего, — ответила Марго. — Дожди уже неделя как кончились, и на улице уже пахнет весной, и у нас во дворе распускаются первые фиалки, и никто у нас не болел, кроме Марион, и та уже выздоровела. И не мешает нам всем немного повеселиться.

— Как? — спросила супруга бакалейщика.

— А так! Возьмите вы нас с собой, и пойдете вы с двумя служанками, будто какая-нибудь знатная дама, и направимся мы все втроем па кладбище Невинно убиенных, потому что это очень хорошее место и там полно гуляющих. Идем, хозяйка, нечего долго раздумывать.

— Боже мой, как же я пойду? Я не причесана, и на мне старое платье, и лицо у меня сегодня какое-то серое.

— Да разве нет у вас притираний и мазей, овечьей желчи, собачьего сала, белил и румян? Сядьте да намажьтесь, будете пригожая и красивая. А потом принарядитесь, и пойдем.

Когда Марго вышла в соседнюю комнату за новым хозяйкиным платьем, Марион дернула ее за рукав и тихонько спросила:

— А кто там гуляет?

— Все гуляют. И дамы, и господа, и служанки, и студенты.

Марион, вся красная от смущения, шепнула:

— Прошу тебя, дай мне немного денег.

— Зачем тебе? — спросила Марго.

Но разве Марион могла сознаться, что вдруг встретится им среди гуляющих студентов господин Онкэн, а она ведь еще осенью обещала принести ему денег. Поэтому она молчала и только все сильнее краснела и беспомощно теребила угол передника.

— Ладно, — сказала Марго. — Я тебе дам. Но помни: я не какая-нибудь принцесса, у которой денег куры не клюют. Мне они тоже не просто достаются. Я тебе дам, но, как только потребую, ты мне их вернешь.

— Но где мне их достать? Ведь мне еще не платят жалованье.

— Придет время, я тебя научу. Только уж тогда не отлынивай. Сделаешь, что я тебе велю, и будем в расчете.

Кладбище прилегало к Хлебному рынку, совсем недалеко от их дома, и они быстро добрались туда. Над порталом была изваяна «Встреча трех живых я трех мертвых», и Марион, в своем новом красном платьице, с серебряной монетой, зажатой в кулачке, очень пожалела этих нарядных молодых сеньоров. Сейчас страшные скелеты схватят их за локоть костяной рукой и увлекут за собой, и ничего хорошего их уже не ждет, такие несчастные! Но хозяйка и Марго не обратили на них никакого внимания, спешили вперед в предвкушении приятной прогулки. Марион побежала догонять их, счастливая Марион в новом платье, с серебряной монетой в кулачке.

Супруга бакалейщика с двумя своими служанками прошла в ворота и горделивой походкой ступила на кладбище.

Это была обширная квадратная площадь, окруженная высокой, в два человеческих роста, стеной. Посреди площади стояло несколько высоких крестов, кафедра для проповедника и старинный фонарь. Уже никто не помнил, как он попал сюда и зачем его здесь поставили, но говорили, что под ним похоронен гордец, который не хотел, «чтобы собаки мочились на его могилу».

Но остальные мертвецы не были такими гордыми. Почва кладбища была вся в буграх от могил, заново открытых и без конца возобновляемых. Ведь надо было дать место вновь прибывающим, и случалось, бывало их за день сотня и больше; могильщики оттаскивали вырытые скелеты в деревянную галерею, окружавшую кладбище. Там, за ее восьмидесятью арками, кости лежали, тесно наваленные, дико перепутанные, нелепо торчащие, будто только что плясали они танец смерти и, упав в изнеможении, застыли навек. Но пока их тащили сюда, могильщики по дороге роняли то череп, то берцовую кость, то рассыпавшееся ожерелье позвонков, и все кладбище было усеяно кучами костей.