Илья Туричин - Весна сорок пятого Страница 11

– Здравствуйте, Ефим Карповиш.

Мошкин прищурился и стремительно шагнул к ней, протягивая обе руки.

– Лужина!… Какими судьбами! Видение!…

Они обнялись.

На этот раз лейтенант не смог удержать губы, они растянулись в улыбке.

Милиционер Алексеев стоял навытяжку спокойный и безучастный. Только в глазах светилось любопытство.

– Вы ж в Москве остались!…

– Приехала.

– Похудели… Осунулись… - Мошкин отстранил Гертруду Иоганновну от себя и, чуть склонив голову набок, рассматривал ее уставшее лицо.

Она засмеялась, махнула рукой:

– Были б кости, мясо наживется.

– И то верно. - Мошкин повернулся к лейтенанту, сдвигая свирепо брови. - Так это она, что ли, шпионка?

– Так точно, товарищ подполковник.

– Это Гертруда Иоганновна Лужина, подпольщица и партизанка, наш дорогой боевой товарищ.

Лейтенант развел виновато руками:

– Имеется заявление, товарищ подполковник.

– Какое заявление?

– Вот, гражданки…

Но гражданки не было в комнате. Никто не заметил, как она исчезла.

Лейтенант взял со стола бумажку:

– Гражданки… Сивко Олены Тарасовны…

– Выбрось… Или нет, попридержи, лейтенант. Может, случайность, а может, и нет. А Гертруду Иоганновну мы знаем как самих себя. - Он повернулся к ней. - Ну, пойдем ко мне, поговорим.

– Пойдем. Только скажите, Ефим Карповиш, где Петр? На письма не отвешал…

– Воюет. А точно где - не знаю. Пойдем, позвоним "дяде Васе". Вот обрадуется!

Вопрос с жильем решился сам собой. "Дяди Васи" - Порфирина - на месте не оказалось: колесил где-то по области. Мошкин предложил Гертруде Иоганновне пожить пока у него, предупредив, что будет тесновато. Гертруда Иоганновна поблагодарила, но отказалась. Она решила разыскать Злату, или Василия Долевича, или циркового сторожа Филимоныча, у которого квартировал Флич.

Мошкин объяснил, что Злату можно найти в гостинице, где теперь госпиталь. Девушка работает там санитаркой. И Василь Долевич лежит там же. В день освобождения города он подорвал немецкий бронетранспортер на мосту и его сильно контузило.

Светленькое серое небо висело над улицей, над домами со следами незаживших ожогов, с окнами, кое-где забитыми фанерой. Иные из домов огорожены заборами из свежих желтых досок, и за заборами этими подымаются стены с ярко-красными заплатами новеньких кирпичей, с еще незастекленными, некрашеными оконными переплетами. С крыш свешиваются блоки с перекинутыми толстыми веревками, и, подвязанные к ним, ползут вверх маленькие деревянные люльки с кирпичом, с цементом, с толстыми шпунтованными досками для пола… Город деловито зализывает раны, строится. На заборы наклеены самодельные афиши: "В кинотеатре "Родина" идет фильм "Актриса".

Прохожих немного, а праздношатающихся и вовсе нет, все идут стремительно, с озабоченными лицами, значит, по делам.

Гертруда Иоганновна включилась в уличный ритм, тоже пошла стремительно, упругим шагом, хотя спешить ей было некуда. Филимоныч живет в доме, где мастерская Захаренка, на четвертом этаже. Это она помнила, хотя никогда там не бывала.

Она снова вышла к цирковой ограде. Ветер трепал рваный брезент, за куполом виднелись облупившиеся вагончики. Здесь ее схватила за рукав Олена… Гертруда Иоганновна поежилась, до того неприятным было воспоминание. А собственно, чего она ждала? Ведь для непосвященных она - фрау Копф, владелица немецкой гостиницы. Как к ней могут отнестись люди, которые ее ненавидели? Надо быть готовой ко всему. Противно, что именно Олена потащила ее в милицию. Именно Олена, которая сама услуживала оккупантам. Теперь, видимо, старается обелить себя. Все, кто услуживал, наверно, будут стараться обелить себя. Гертруда Иоганновна попыталась открыть калитку, она оказалась запертой изнутри на замок. Наверно, повесил его еще Филимоныч. А купол "сгорел" - солнце, дожди, ветер делали свое дело. Шутка ли - четыре года! И мачты, наверно, проржавели, и лебедка… Люди поизносились, что уж говорить о вещах…

И снова кто-то тронул ее за рукав. Она резко отдернула руку. Рядом угрожающе зарычала собака.

– Серый, стоять спокойно! - Парнишка в пальто с коротковатыми рукавами одной рукой натягивал поводок, а другой схватился за ошейник. Знакомый парнишка. - Здравствуйте, фрау Копф. - Парнишка улыбнулся. - То есть Гертруда Иоганновна. Не узнаете? Толик я, Глебов.

– То-ольик! Здравствуй, Тольик! - Гертруда Иоганновна протянула руку, опасливо глядя на собаку.

Толик пожал руку.

– Это Серый. Мой. Он очень умный. А это Гертруда Иоганновна, Серый. Мама Петьки и Павлика. Я тебе о них рассказывал.

Серый склонил голову набок и вывалил язык между клыками, как бы говоря: ну, раз такое дело, то, пожалуйста, разговаривайте, хлопайте друг друга по лапам. Хорошему человеку и я рад.

– А Петя говорил, что вы в Москве.

– Я только приехала. А где Петя?

– В Красной Армии. А меня вот не взяли. А ведь мы из одного класса! - обиженно добавил Толик.

– Нитшего. Возьмут. Ты - храбрый мальтшик.

– А Киндер у деда.

– Киндер?! - У Гертруды Иоганновны слезы навернулись на глаза и защекотало в носу. Киндер!… Как же она могла не вспомнить ни разу Киндера! Друга ее мальчиков, ее друга! - Киндер. У какого деда? - спросила она с внезапной хрипотцой в голосе.

– У Пантелея Романовича, который самогон для вас гнал. Еще у него Петя и Павлик прятались.

– Как же Киндер к нему попал?

– Петя привел. Я хотел было у себя Киндера оставить. В Красную Армию с собакой нельзя. Не служебный он. Да Петя отвел его к деду. Они ж старые знакомые. Только плох дед стал, еле ходит. Я и карточки у него забрал. Все выкупаю. У деда сына фашисты сожгли вместе с детьми и с женой. Дед как узнал - почернел. С того дня и болеет.

Гертруда Иоганновна кивнула печально.

– Ты не можешь меня отвести к нему?

– Идемте. Идем к деду, Серый.

Присевшая у его ног собака поднялась и натянула поводок. Она знала, в какую сторону двигаться.

Шли молча.

Гертруда Иоганновна думала о своем, а Толик, понимая, что мысли ее чем-то заняты, не мешал. И только когда свернули вдоль речки, Гертруда Иоганновна остановилась внезапно.

– Может, ему неприятно будет меня видеть?

– Это почему ж?

– Я немка.

– Тю!… Вы ж не фашистка. Вы ж наша, своя…

Едва Толик открыл калитку, как из сада вылетел серый комок, захлебываясь лаем, бросился к Гертруде Иоганновне, подпрыгнул, ткнул холодным мокрым носом в подбородок.

Гертруда Иоганновна присела на корточки, обеими руками обхватила дрожащее собачье тело и заплакала. И в тон ей начал тоненько взвизгивать Киндер.

Серый завертелся на месте, беспомощно глядя в глаза хозяина. Он не понимал: надо ли заступаться за своего маленького друга, или все в порядке и тот визжит от радости?

На усыпанной пожелтевшими листьями дорожке показался Пантелей Романович. Он двигался медленно, опираясь на суковатый посох, дряблые веки почти совсем закрывали глаза на сморщенном темном лице. Длинно и тихо шаркали по земле блестящие калоши, натянутые на старые черные валенки. Тесемки с ушей кроличьей шапки свисали вниз и казались издали двумя тоненькими струйками воды.

Увидев старика, Гертруда Иоганновна выпустила Киндера и распрямилась. Киндер метнулся к Пантелею Романовичу, радостно тявкнул несколько раз, бросился обратно к старой хозяйке и снова к Пантелею Романовичу.

– Ты, Толик? - тихо спросил Пантелей Романович, щурясь подслеповато.

– Я, деда. И еще вот Гертруда Иоганновна, мама Пети и Павлика.

– Вона, - так же тихо обронил Пантелей Романович. Он ничуть не удивился, что в саду вдруг появилась мать Павлика и Пети. Он давно уже потерял способность удивляться. Но веки его чуть приподнялись, и в блеклых глазах мелькнул интерес. - Стало, неподдельная Кине хозяйка. - И он вздохнул.

Гертруде Иоганновне показалось, что старик решил, будто она пришла забрать у него собаку, и поэтому вздыхает.

– Нет, нет, - сказала она торопливо. - Я не за собакой. Я за знакомством. Я столько слышала про вас от мальтшиков! Спасибо вам, Пантелей Романовиш, спасибо, - она прижала руки к груди, словно боялась, что сердце выскочит.

– Заходи в дом, - кивнул Пантелей Романович, и тесемки на ушанке дрогнули.

На кухне было просторно и тихо. Доски столешницы выскоблены добела, а пол, видно, давно не мыт. В углу возле двери лежал старенький половичок весь в собачьей шерсти. Киндерово место. Пахло яблоками.

– Сымай одежку. Тепло… - старик поднял с пола и поставил на стол корзинку. - Яблоки. Угощайся.

– Спасибо. - Гертруда Иоганновна стояла у двери недвижно, видела, как за стол садятся Петр и Павел, берут по яблоку. Ей казалось, что она даже слышит, как с хрустом вонзаются мальчишечьи зубы в сочную мякоть плодов. - Вот тут они и жили? - тихо спросила она.