Валентина Ососкова - Семнадцать мгновений летнего дня Страница 11

– Смотрите-ка, – вдруг обратил внимание Саня, – а что, если «АИБ ОТ АГК» – это кому и от кого? Тогда «Андрей Катасонов» – подходит!

– В смысле?

– Ну, если это значит «такому-то от такого-то», а вместо имён – просто ФИО? Андрей Катасонов – это А-«что-то там»-К, а значит, вполне может быть, что и «АГК».

– Ну ты мозг… – восхищённо протянула Лизка и совсем по-мальчишески присвистнула, а я невпопад, с тоской подумал, как же ей потом, когда маскарад раскроется, будет непросто «переучиваться» обратно. И как к ней Саня отнесётся? И… Столько разных чувств вокруг Лизки переплелось – диву даёшься, как это она умудряется.

– Холин? Ты что думаешь? – обернулся ко мне Шумахер, обратно укладываясь на траву. Письмо застало нас жарящимися под солнечными лучами на речке (с некоторых пор, впрочем, словосочетания «на речке» или «за речкой» будили в моей памяти совсем не те ассоциации – так называли Афганистан тогда , за то, что река Амударья отделяла его от «советского» Таджикистана).

– Была такая мысль, – вздохнул я. – Что отвечать-то будем, господа и… кхм, товарищи?

– А может, признаться? – Лизка вернула мне телефон и улеглась локтями прямо на Шумахера, наблюдая, как я задумчиво вожу пальцем над клавишами, не касаясь их. Саня косился на «Лёву» благосклонно, как на котёнка или младшего брата, и острые локти на своих рёбрах терпел.

– В чём признаться? – покосился я на них. – В ограблении банка?

– Да нет, – фыркнула Лиза. – Что нашли нож. Наверняка это и есть тот самый АГК!

– Не подлизывайся к Шумахеру, – не удержался я от подколки и с некоторой долей удовольствия принялся наблюдать, как «Лёва» заливается краской. Ой, Лизка, горе ты моё рыжее, верёвки вьёшь же из всех окружающих, а сама трогательно в глаза заглядываешь… – И вообще, за такие находки нас по головке не погладят дяди из полиции.

– А ты не пиши, что грозный клинок. Напиши «нож», а если он в курсе, так и сам поймёт, – внёс свои пять копеек Саня, бесцеремонно спихнул с себя Лизу и сел. – И вообще, айда купаться. Кто как, а я сегодня в плавках.

Я покосился на Лизку, которая натужно кашлянула и завела, было, старую песню про простуду, но тут Саня решительно вздёрнул её за руку:

– Так, Гальцев, голову мне не морочь!

Лизка на заплетающихся ногах пролетела шаг вперёд и распростёрлась у него на груди. После показавшихся ей, верно, безумно долгими, считанных ударов сердца она покраснела, сжалась и отскочила. В этот момент она уже решила, что Шумахер узнал её секрет, «не морочь» – это о мальчишеском наряде, и…

– Сань, сбавь обороты, – неведомая сила заставила меня броситься Лизе на выручку. – Детей не пугай!

Но Шумахер и сам понял, что сказал что-то не то, и озадаченно шагнул к Лизе, а та подалась назад.

– Эй, Лёв, ты чего… Я просто хотел сказать, что мороженное ты жрёшь так, что за ушами трещит, а купаться – горло простудить боишься. Хватит! Пошли, – он потянул её за руку к воде, а Лизка брыкалась и вопила что-то про то, что без футболки на солнце «сгорит, как во́мпер!».

И быть тут большой беде, но у меня зазвонил телефон, и я прикрикнул на Саню с Лизой, чтобы заткнулись.

– Алло?

– Михаил, не хотел бы я тебя так огорчать… – как всегда обстоятельно начал дед.

– Что такое?! – тут же перепугался я. С дедом что-то случилось? Или с бабулей? Или… Это был извечный страх, знакомый всем, кто живёт с пожилыми людьми.

– Тут… твои родители пожаловали, – после некоторой заминки развеял мои опасения дед. – Очень настаивают на встрече. Увы. Я тут бессилен.

Я не успел огорчиться, потому что после осознания, что с дедом и бабушкой всё в порядке, мыслями вновь вернулся к Лизке и её беде. А тут… выход!

– Момент – и буду на месте. – Я повесил трубку, убедился, что телефон меня разъединил и только после этого крикнул: – Лев, бегом домой, мои родители пожаловали!

Лизку не нужно было дважды упрашивать – ко мне домой она рванула едва ли не шустрее меня самого. Сане пришлось махать рукой уже на бегу, объясняя, что при «тёплой семейной встрече» он будет немножко лишним…

Несмотря на то, что небо было девственно чистым, без единого облачка, словно купол, покрытый густо-голубой эмалью, в воздухе ощутимо запахло грозой.

Глава 7. Разгадка близится

После этого случая мы с Лизой снова нанесли визит на большой городской рынок, где купили ей широченные плавательные шорты. На всякий случай. Ну а легенда про обгорающую спину отлично объясняла, почему «Лёве» приходится купаться в майке…

Конечно, авантюра вроде купания, случись она на самом деле, была чревата скорейшим разоблачением, но с другой стороны… разве кто вглядывается, как там человек купается? И нормальному человеку придёт в голову, что Лёвой зовут девчонку?..

Впрочем, до купания дело дошло нескоро. Мои дражайшие родители внезапно сплотились перед лицом «фамильного ослиного упрямства», с которым я считал излишним своё пребывание в стенах родительского дома. По существу это означало, что они наконец-то обнаружили пропажу сына, сообразили, где я, и приехали звать домой; а я, в свою очередь, по-прежнему возвращаться не хотел, в примирении родителей сомневался и вообще всерьёз вознамерился остаться на будущий год здесь. Отчего мы три дня подряд только и делали, что ругались, бабуля возливала валерьянку литрами то себе, то моей маме, а дед «съехал к товарищу» – то есть появлялся дома только для того, чтобы пообедать, а всё остальное время сидел с соседом, играя в шахматы.

К Лизе и Сане я выбирался урывками, с боем и уже не мог ни о чём думать – только шатался за ними безмолвной тенью, с удовольствием слушал их дружелюбную болтовню и наслаждался состоянием, когда никто ни с кем не ругается. Неправда ли, мало надо человеку для счастья?

– Гальцев, ты бы поддержал брата, – ворчал Шумахер. – Что они его так третируют?

– Да потому что это мои, – тяжко вздыхал я в ответ. – Были б его – было бы проще…

Ведь «Лёвиных родителей» в природе не существовало, но об этом, понятное дело, мы с Лизой Сане не говорили.

Об ответе Андрею Катасонову я вспомнил только через день. Коротко чиркнул: «Надпись на лезвии ножа…» – и ни слова о находке или о том, что это был за нож. Андрей, окрещённый нами уже «АГК» – мы почти не сомневались, что это он и есть – ответил почти сразу же, словно ждал письмо и обновлял почту каждые полчаса.

«Михаил, насколько я понимаю, вы бываете в Москве. Не могли бы вы подъехать ко мне на этой неделе? С этой историей всё очень непросто и перепиской дело не решить – и я, и, думаю, вы это понимаем». Далее постскриптумом шёл его адрес. Лиза посмотрела по карте и сказала, что это где-то в районе метро Краснопресненская – у меня самого на такие изыскания не было ни времени, ни сил в связи с нашествием родителей. Хотя, кстати, мог бы и сам догадаться – улица, на которой жил наш АГК, располагалась не так уж и далеко от той, на которой обитала Дася.

­­­­Я попытался отпроситься хотя бы на денёк скататься в Москву, но дед, взяв меня за локоть, отвёл в сторонку и сказал вполголоса, глядя мимо меня:

– Михаил, ты, конечно, езжай к своей принцессе, если невтерпёж, но мы без тебя загнёмся в такой атмосфере, ей-Богу…

– Деда… – вздохнул я – и остался.

Саня клятвенно заверил, что всё будет в полном порядке, забрал Лизу под свою ответственность и махнул вместе с ней в Москву, зубоскаля на тему «Холин-второй – это твой выход на бис!», а я с тяжёлым сердцем остался разбираться с семейным миром, который, честное слово, был такой худой, что любая ссора лучше.

Говоря по совести, я не хотел бы отпускать Лизу одну с Шумахером – мало ли, что может приключиться, да и вообще… Не скажу, чтобы я ревновал. Просто считал, что вправе быть с Лизой – её лучшим другом, старшим братом, отражением, кем угодно. Не самое то, что нужно для хорошей дружбы в подобном «треугольнике», но сердцу не прикажешь. Дасе, к примеру, я так и не позвонил.

Весь день я жил от эсэмэски до эсэмэски, являя родителям лицо отсутствующее, равнодушное к внешним раздражителям.

Доехали до Москвы. Созвонились. На Краснопресненской. Встретились… Потом наступил самый тягостный период – следующая эсэмэска придёт, когда всё уже будет позади, а пока я мог только терзаться и проверять телефон.

Не выдержав, я сорвался из дома гулять, выплёскивая движением накатившую на меня тревогу. День выдался погожий, редкие облака стремились по небу от горизонта к горизонту, на глазах меняя свою форму причудливо, как картинка в калейдоскопе. По городу гоняли на великах дети, перекрикиваясь так пронзительно, как орут только в младшей школе, когда громкость и высота визга напрямую связаны с силой переполняющих тебя эмоций. Тявкали собаки. Пару раз я натыкался на роллеров и просто своих старых знакомых.

Ноги сами вынесли меня к Лизиному дому. Внутри я никогда не был – провожал до поворота и прощался, так что мне оставалось только гадать: а вон та женщина, зашедшая в дом – вдруг ей мама? Усилием воли подавив очередные угрызения совести на тему «Как я мог Лизу отпустить?!», я решительно повернул в обратный путь. Не хотелось попадаться на глаза её родственникам, нечего их наводить на мысли, с чего это вдруг дочь отрезала себе косу. Я вообще никак не понимал, как её родители ничего не замечают – ни мальчишеских привычек, ни одежды, ни того, что их дочь целый день пропадает непонятно где и никогда, никогда не приводит своих друзей домой…