Эдуард Веркин - Стеклянная рука Страница 12

В этом зале кто-то был. И этот кто-то не был человеком. От человека так страшно не бывает.

И про пупырышки. Про пупырышки я не соврал.

Мы двигались вдоль стены медленно, будто по карнизу на большой высоте. Правой рукой я сжимал томагавк, ругая себя за то, что позабыл надеть перчатки — пот щипал ободранные ладони, рукоятка томагавка скользила. Тоска двигалась за мной на расстоянии метра. Левой рукой я осторожно отодвигал мольберты.

Шагов через двадцать я отодвинул последний мольберт.

— Ой! — Тоска больно вцепилась мне в руку.

— Тише ты!

Мы остановились. Я задержал дыхание и прислушался.

Вроде тихо. Значит, показалось. Показалось, что кто-то мычал. Или стонал. Но нет, вроде на самом деле тихо…

— Все в порядке, — сказал я.

— Паши не видно?

— Вдоль этой стены не видно, тут только груша, надо обойти весь зал.

В углу на специальном кронштейне была укреплена здоровенная боксерская груша. Коричневая, иностранного производства, о чем свидетельствовала надпись «Kick me», что в приблизительном переводе означало «чувак, ударь меня покрепче».

— Предлагает ударить, — сказал я. — Не могу пройти мимо, отказаться от такого заманчивого предложения.

— Почему тут груша сохранилась? — спросила Тоска. — Тут что, художник-боксер живет?

Я не ответил. Всегда хотел иметь дома такую грушу. Большую. Чтобы можно было бить руками, ногами, головой, а если разбежаться, то и всей тушкой.

Эта груша была как раз из таких. Я напряг шею, разбежался и как следует ее боднул.

Груша оказалась хорошая, нужной консистенции, в меру твердая, в меру упругая. Это меня вдохновило, и я как следует ее обработал. И руками, и ногами.

— Хорошо? — спросила Тоска.

— Хорошо, — ответил я. — Весьма бодрит. Жалко палки нет. Я палкой хорошо работаю. И нунчаками.

— Ну-ка. — Тоска подошла к груше и тоже от души ее пнула.

— Сильнее надо!

Тоска ударила сильнее. Потом еще пару раз.

— У меня странное ощущение, — сказала она. — Будто тут… будто здесь… Слушай, а чего мы с этой грушей возимся? Нам надо Пашку искать и уходить! Может, ты достанешь этот свой ведьмин маятник и пойдем уже?

Тоска была права. С грушей мы чего-то и в самом деле завозились. Но такое случается, такое в природе человека, это знают даже дети. Мир готов рухнуть, а чуваки во дворе никак не могут закончить партию в домино.

— Сейчас хлопну ее томагавком — и пойдем дальше! — сказал я.

И как следует размахнулся своим холодным индейским оружием.

Груша дрыгнулась.

Мы с Тоской переглягнулись. Груша дрыгнулась еще раз.

— Полтергейст? — предположила Тоска.

Груша забилась и замычала.

— Мне кажется… — Я приложил ухо к груше. — Мне кажется, там кто-то есть…

— Призрак?!

— Вряд ли… Мне кажется, там этот твой дурацкий Паша.

Для подтверждения своих слов я пнул грушу посильнее, и груша замычала с болью и радостью одновременно.

— Точно! — сказала Тоска. — Он там…

Я приставил лезвие томагавка к коже, надавил, потянул вниз. Кожа разошлась. Я быстро вспорол грушу — и из нее вывалился перемотанный скотчем Паша. Перемотан он был хорошо, с ног до головы, как настоящая мумия.

— Нашли, — сказала Тоска. — Мы его нашли! А это что?

Тоска указала пальцем. На уровне груди под скотчем выделялся большой выпуклый бугор.

— Я думаю, что это дух, — сказал я.

— Как дух?

— Знаешь, у индейцев, когда в человека вселялся дух, то он помещался в такой гигантской бородавке. И эта бородавка все росла и росла, пока не поглощала человека целиком. Тогда из нее выходил дух и начинал мочить всех направо-налево.

— У Паши теперь такая бородавка? — ужаснулась Тоска.

— Тоска, Тоска, — улыбнулся я. — Ты легковерная особа. Все всегда гораздо проще, чем ты думаешь. Это не бородавка, это хуже. Это фотоаппарат!

— Дурак! — Тоска попыталась треснуть меня по голове, но я ловко уклонился.

В противоположном углу зала подпрыгнул мольберт.

— Что это? — спросила Тоска.

— Потом. — Я отклеил скотч с того места, где, по моим расчетам, находился Пашин рот.

— Это он! — заорал Паша. — Он идет сюда! Он убьет нас!

— На некоторых загородные прогулки влияют просто отвратно, — сказал я.

— Он нас убьет!!!

Я размахнулся и влепил Паше пощечину. Даже, скорее, затрещину. И, наверное, перестарался: левый глаз Паши начал стремительно закрываться. И Паша замолчал.

— Рассказывай быстро, но четко, — приказал я. — Времени нет совсем.

— Я провалился, — заговорил Паша. — Он меня оторвал с веревки и потащил! И потащил. Я не помню, он схватил меня…

— Кто он?

— Он! — завопил Паша. — Он! Он! Он! Он хотел замуровать меня в стену, но потом передумал и зашил в грушу! Это еще хуже, быть зашитым в грушу…

Я заклеил Пашину квакалку обратно.

Подпрыгнул еще один мольберт. Глаза у Паши вылезли из орбит, скосились к переносице, и он потерял сознание.

— Какой чувствительный. — Я уронил мумию на пол.

— Тут что-то не в порядке… — Тоска подергала меня за рукав. — Ты не слышишь, как кто-то шевелится?

— Не слышу. Далеко?

— В противоположном углу.

— Не в противоположном углу, а сколько метров?

— Метров тридцать.

— Нормально.

Я схватил Пашу за ноги и потащил к выходу из зала. Тоска взялась было помогать, но я ее оттолкнул.

— Пока не надо. Я сам. Смотри по сторонам.

Тащить Пашу по полу было нелегко — скотч, которым он был обмотан, нагрелся и расплавился, и мумия Паши приставала к полу. Чтобы его сдвинуть, приходилось напрягаться.

В глубине зала подпрыгнул еще один мольберт.

— Около двадцати, — сказала Тоска. — Гораздо ближе…

Паша прилип. Я рванул мумию Паши изо всех сил.

Мольберт свалился возле окна. Потом еще один. Будто кто-то толкал их. Я схватил Пашу за ноги и перевалил на бок. Тащить его было тяжело, катить гораздо проще — сопротивление меньше. И я Пашу покатил. Это было хоть легче, но медленней.

— Пятнадцать метров, — сказала Тоска.

На этот раз мольберт подпрыгнул гораздо ближе, я даже почувствовал, как пошла от него воздушная волна. Это движение воздуха меня подбодрило, и я смог несколько увеличить скорость перекатывания Паши.

— Может, разрежем? — спросила Тоска. — Давай, ты же умеешь томагавком работать!

— Времени нет, надо катить.

И я катил. Но до выхода докатить у меня так и не получилось, мольберты стали подпрыгивать по всему залу. И это подпрыгивание постепенно приближалось к нам.

Времени совсем не осталось. Я, оторвал скотч от пола, пнул Пашу и крикнул:

— Отталкивайся ногами, придурок! Или нам всем хана!

Паша принялся отталкиваться. Я перехватил томагавк и крикнул уже Тоске:

— Все! Уходите! Тащи его к мотоциклу! Ждите меня там!

— Но…

— Тащи!

Повторять Тоске было не надо, она схватила Пашку за шиворот и с трудом поволокла его к выходу из спортзала. Паша, впрочем, тоже старался.

Мольберты падали в разные стороны, разваливались, рассыпались, будто их крушила здоровенная злобная рука.

Тоска и Паша скрылись за дверью, я крепче сжал томагавк и шагнул навстречу разлетавшимся мольбертам. Потом что-то схватило меня, сжало, привалило к стене и поволокло вверх.

8 Гусята-убийцы

— И как ты догадался? — спросила Тоска.

— Просто. По этим глазам под потолком. Я подумал, что если это на самом деле дух, ну, в смысле если дух нарисовал эти глаза, то он не стал бы пририсовывать пошляцкую кровавую слезу. Кровавая слеза все портит. А нарисовано на самом деле здорово. Настоящим художником нарисовано, я это сразу почувствовал. А как лестница из оркестровой ямы пропала, так я еще больше подозревать стал, что дело тут совсем в не духе. Не в призраке. Ну, а потом ты сама все видела.

Тоска кивнула.

— Видела, — сказала она. — Почему все так тупо получилось? Почему все неправда?

— Потому что девяносто процентов историй про привидений — сказки. Еще пять процентов — подставы всякие…

— Как это?

— Ну, когда чувак покупает замок где-нибудь в Англии, протягивает в стенах трубы, по трубам пускает киношный туман, а туристам рассказывает, что это привидения. Как наш Паровозов. Ты бы видела его костюм — дрожь по телу. Так что вот, подруга, такие дела. А оставшиеся пять процентов — это реальные случаи. Иногда смешные, типа полтергейста, иногда страшные. Но это все редко…

— Да уж… — Тоска загрустила. — Все скучно, все неинтересно.

— Я тебе сразу говорил, что не стоит туда лезть, — напомнил я. — А ты не послушалась…

Тоска надулась.

— А картина эта смертельная? — спросила она через минуту. — Правда или нет?

— Картина… Никаких смертельных картин не бывает. Если хочешь, можешь в этом убедиться.