Василий Клёпов - Лагерь на озере чикомасов Страница 12

– Рассказывай, Федя! – попросил я, когда мы закрыли ворота.

Оказывается, этот Хлюстов – порядочный негодяй. Нигде не работает. Дома – и ковры, и хрусталь, и всякие вещи – от холодильника до телевизора. Последнее время только тем и жил, что браконьерничал: круглый год ловил рыбу в заказнике, бил дичь и сплавлял на базар в Ростов. А лошадей брал из колхоза потому, что имел сделку с завхозом Иваном Колтуном. Брал их не сам, а через Молчунова: Молчунову выписывали лошадь, а он уже подвозил на ней рыбу к Дону, где у Хлюстова была своя лодка с мотором.

– Как копнут в Ростове, так многое откроется, – заключил Федя. – Ведь он же сам рыбу не продавал, а сдавал кому-то. Тут уж пахнет не одним браконьерством, за ним целая артель тунеядцев.

– А где сейчас Хлюстов?

– Пока дома… Где же ему быть? Суд, наверно, будет через неделю-две.

– Ну, это уже не дело, – разочарованно протянул я. – Он за эти две недели ещё столько натворит… Его надо сразу садить – и всё. Что церемониться с браконьером?

ПОЖА Р НА ФЕРМЕ

Я едва добрался до своей палатки. Никогда мне не казалось, что от фермы до нашего лагеря так далеко. Солнце припекало как-то особенно сильно, было очень душно, голова болела, хотелось пить.

– Есть будешь, Ваня? – спросил Боря.

Мне не хотелось ни есть, ни разговаривать, ноги отяжелели, глаза слипались.

– Давайте лучше спать, – сказал я и вынес из палатки плащи, чтобы расстелить их в тростнике.

Юра быстро уснул, а я вертелся с боку на бок, закрывая лицо плащом, и всё мне было то неудобно лежать, то комары жужжали и жалили. Я вспомнил Юрины слова о том, как он дал руку на съедение комарам, и начал повторять его опыт. Вот один комар уселся на руку. Я посмотрел на часы – пять часов девятнадцать минут. Второй сел. А первый уже с красным брюшком всё сосёт и сосёт. В пять часов двадцать пять минут на руке сидели четыре комара. Ладонью смазал их – рука окрасилась кровью. Откуда же Юрий взял, что за десять минут собирается на руке пятьдесят комаров?

Я снова захотел пить. Пришлось вставать, но в котелке воды уже не было. Боря с хрустом потянулся и пробормотал:

– Спать хочется, а не могу.

– Очень душно.

– Всё-таки целую ночь не спали. Надо бы вздремнуть, а не спится.

– Задохнуться можно…

– А Юрка храпит… После схватки с дедом Сатаной. – Боря улыбнулся краешком рта, но и смеяться не хотелось.

Попили чаю и снова улеглись. Я вспомнил, как кто-то, чтобы уснуть, считал до тысячи. Насчитал до 397 и снова поднялся… Юра бормотал что-то во сне, а Боря лежал и смотрел на меня.

– Спал? – спросил он. – Всё равно не уснешь. Пошли рыбачить…

Мы отправились на рыбалку. Сели на своих излюбленных местах. Боря на «язевое», в камышах, я – чуть поближе. Поставил донки, забросил удочку.

Сидим полчаса, час, и хоть бы кто нарочно пошевелил леску.

– У тебя, Боря, клюёт? Почему-то ни одной поклёвки…

– У меня тоже. Что такое – не пойму. Ещё никогда так не было.

Озеро лежало как наполненное свинцом, ослепительно белое и тихое. Если бы ветерок дунул! Тогда хоть чикомасы да плотва клевали бы.

– На закате всё равно клюнет… – успокаивал меня Борис.

– Да уже закат! – я посмотрел на небо.

Со стороны Ростова на нас надвигалась мутная жёлтая стена. Вот уже померкло солнце, вода стала жёлтой и какой-то безжизненной.

– Боря, что же это такое.

– Наверное, пыльная буря…

Цапля, долгое время стоявшая в воде неподвижно, вдруг широко распластала крылья и тяжело полетела. Две трясогузки, переговариваясь о чем-то, быстро промчались мимо. Стало так тихо, что даже капли воды, стекавшие с удилищ, громко шлёпали в озеро.

Дохнул ветер. Над озером полетели сухая трава, ветки, я вынужден был закрыть глаза, чтобы уберечься от пыли и песка, остро бьющего в лицо.

– Собирай удочки, Ваня, сейчас пойдёт дождь.

Словно в подтверждение, вдали сверкнула молния, и гром покатился над тучами, гремя всё сильнее, сильнее, пока не разразился страшным ударом. Ещё молния, ещё… Кто-то вверху словно торопился чиркнуть спичкой, но вместо огня получались синие линии. Гром гремел, ветер шумел в камышах, со свистом проносился мимо. Мы прибежали к палатке. Юра, укладывавший плащи и пиджаки, крикнул, чтобы мы скорее залезали в палатку и застёгивали вход.

Снова дунул резкий ветер. В окошечко я увидел, как он покатился вдоль озера, пригибая книзу камыш и побелевшие ивовые кусты. Оглушительно треснуло, как мне показалось, у нас в палатке. В брезент что-то ударило снаружи, потом ещё и ещё, и палатка присела под обрушившимся потоком воды.

Я высунул голову наружу. Шум, грохот, темень. Камыши и белые кустарники, выхваченные из темноты, словно подпрыгивали при вспышках молний. По озеру мчалась пустая лодка Хлюстовых – её гнал ветер.

– Эй, товарищи, поплыли! – крикнул Юра.

Дно палатки намокло. Мы сели на корточки.

– Ну-ка, как тут поживает дергачишка? – сказал Юра, сунув руку в один из карманов палатки. – Э, да он удрал!

Дождь продолжал хлестать в палатку. Я не выдержал и, закрывшись плащом с головой, выскочил на воздух. Совсем стемнело. Молнии слились в сплошной клубок, гром гремел не переставая. Я посмотрел в сторону фермы и вскрикнул:

– Пожар! Ребята, Федина ферма горит…

Накинув на себя плащи, мы помчались, не разбирая ни дорог, ни ям. Молнии слепили глаза. Когда поравнялись с бешено раскачивающейся кукурузой, из неё навстречу нам выбежал человек. Я сразу узнал Молчунова.

– Молчунов! Давно горит?

Он нелепо взмахнул руками и снова скрылся в кукурузе.

Через мокрое поле, хлеставшее початками по моему лицу, я выскочил к сараю. Он горел с одного конца. Рёв пожара смешался с шумом дождя и мычанием телят.

Я подбежал к воротам. В тот же миг метнулись мимо меня фигуры Бори и Юры, скрылись в дыму: «Там же телята!»

Я кинулся за ребятами. На первых же шагах наскочил на телёнка. Схватил его за уши, но он мотал головой, ревел и пятился от меня. Тогда я сбросил с головы плащ, забежал сзади и стал хлестать телка плащом. Задыхаясь от дыма, выгнал телёнка и у самых дверей почти налетел на Федю. Он вытаскивал за уши сразу двух телят.

– А, Ваня, – только и пробормотал Федя и снова исчез в дыму.

Мы добежали почти до огня, и я увидел на полу ту белоголовую тёлочку, что изжевала у меня рубашку. Тёлка тяжело кашляла и ревела. Она подобрала ноги, хотела подняться, но снова упала. Я схватил белоголовую за передние ноги и потащил. Тащить было трудно. Тёлочка упиралась задними ногами в землю. Меня обожгло жаром – с крыши упала горящая слега и подкатилась прямо ко мне. Я снова схватил тёлку. Подскочил Юра, и мы, задыхаясь, выволокли её.

– Ну, теперь всё! – облегчённо вздохнул Федя, выбегая из ворот.

– А где же Боря? Боря! Борис! – закричал Юра.

Вместе с Федей мы бросились в горящий сарай.

Боря лежал, закрыв руками лицо. Задыхаясь, мы вынесли его из дыма.

А возле сарая хлопотали уже колхозники с топорами и вёдрами, стояла пожарная машина. Огонь осветил её, и я узнал дядю Стёпу. Он крикнул кому-то возле того конца сарая, где било особенно яркое пламя:

– Разворачивайте рукав! Миша, Никанор, давайте качать, сатаны!

Пока я лежал на земле, откашливался и приходил в себя, машина работала, по крыше бежала хлопающая водяная струя.

– Отпрягай! – доносилось до меня. – Да скачи быстрее.

– Молока! Молока привези!

Около меня суетились женщины. Одна торопливо вытирала мне лицо, другая принесла воды, и я почувствовал, как холодная влага освежает, пробуждает к жизни.

Приехал какой-то мужчина. Вспышки огня, теперь уже редкие, позволили рассмотреть чемоданчик в его руках. Блеснули очки.

– Где? – спросил мужчина.

– Вот здесь, Николай Александрович. Один очень уж плох.

Я понял: привезли доктора.

– Кто очень плох? – спросил я у женщины, прикладывающей мне к голове холодную повязку.

– Да, пионер какой-то…

– Боря! – вскричал я и хотел подняться, но женщина взяла меня за плечи и с силой прижала к земле.

– Ты, мальчик, лежи, лежи! Ничего, всё обойдётся.

– Пу-устите! – пытался я вырваться.

– Лежи, лежи! – строго приказывала женщина.

С неё текла вода, и я только сейчас заметил, что и сам тоже мокрый насквозь, и подо мной грязная земля, и от моих рук пахнет дымом.

Яркий свет фонаря ударил в лицо. Чья-то рука взяла кисть, нашупывая пульс, потом прошлась по моей голове и остановилась на лбу.

– Подводу, живо! – услышал я голос доктора. – В больницу!

Началась суматоха, меня понесли. Я почувствовал на лице мокрый полог. Двинулась телега, и мы поехали быстро-быстро.

Очнулся я в больнице. И первый, кого увидел, был Федя с перевязанной головой. Из-под повязки смотрели на меня с сочувствием чёрные Федины глаза.

– Что у тебя, Федя? – спросил я, кивая на повязку.

– Ерунда! Ты лежи, лежи. Сейчас тебе дадут горячего молока, и всё будет в порядке.