Олег Раин - Человек дейтерия Страница 13

— Вот как… — отец явно не знал, что сказать. Зато вперед шагнула мама, она тоже все слышала.

— Так это же замечательно! — она строго посмотрела на сына. — Надеюсь, ты угостил своего гостя? Простите, как вас зовут?

— Степан. И можно на ты. Чаем меня Григорий уже угостил.

— Чаем! — фыркнул отец. — Скоро ужинать пора, а они — чаю. Давай-ка, мать, приготовь что-нибудь посерьезнее.

Мама отправилась на кухню. Отец двинулся было за ней, но у порога споткнулся. Конечно, заметил передвинутый шкаф.

— А это что?

— Это… — Гриша шагнул вперед и тут же отступил назад. — Ты же говорил, что мешает. Вот Степан и помог передвинуть.

Отец огладил полированный бок шкафа, посмотрел на ребят, однако ничего не сказал. Молча прошествовал в ванную.

— Уфф… — выдохнул Гришка. И утер взмокший лоб.

— Что? Думал, ругаться будем? — Степа усмешливо подмигнул. — Не умирай раньше времени, кекс. Сейчас наведем мосты с твоим папашей.

— Думаешь, получится? — шепнул Гришка.

— Вот увидишь. Психованные — они тоже люди. Сам из таких — знаю…

Все дальнейшее для Григория протекало, словно калейдоскоп японских загадочных картинок. Титры к ним тоже писались не иначе как иероглифами, и это окончательно выбивало из колеи. Потому что ВЧЕТВЕРОМ они сидели на маленькой кухоньке — сидели и ужинали. Да не просто ужинали — еще и беседовали! То есть Степан вроде и говорил немного, но слушали его внимательнейшим образом! Даже кивали в ответ, поддакивали, то и дело предлагали добавки. Как-то незаметно Степа успел и рецепт борща у мамы выспросить, и насчет двухтомника «Порт-Артура» с отцом договориться. Более того, на ближайшее будущее ему было уже обещано полное собрание сочинений Василя Быкова — любимого отцовского автора. То есть Степан и не выпрашивал ничего, но так получалось, что родители сами начинали предлагать. И это тоже казалось удивительным. То есть понятно, если бы они приседали в книксене перед красавицей Алкой или забредшим на огонек депутатом Госдумы, но чем обаял их рукастый широкоплечий Степа, было совершенно не ясно. А еще забавнее было то, что они и на Гришку успели Степе пожаловаться. Точно надеялись, что парень возьмется за перевоспитание сына.

— Не ест ничего, худющий, — говорила мама.

— Уроки ни черта не учит, — ворчал отец. — Время вон какое собачье, только на деньги и молятся, а наш балбес ни о чем не думает — ни о профессии, ни о том, как будет жить дальше.

— Что делает-то? — поинтересовался Степа.

— В том-то и дело, что ничего! Либо телевизор смотрит, либо в солдатики режется. Представляешь, Степ, здоровенный парень — и в солдатики! Другие книги читают, спортом занимаются, программы компьютерные изобретают, а этот…

— А кто компьютер поломал? — робко решился напомнить Гриша.

— Правильно! Потому что довел нас своими играми. Никакой меры не знаешь.

— Часов по пять, наверное, играл?

— Если бы! Круглыми сутками глаза портил! В два часа ночи за уши приходилось оттаскивать. А если б не оттаскивали, — до утра торчал бы у экрана.

— Это, конечно, дурдом, — кивал Степа и, причмокивая, глотал очередную ложку борща. При этом так крутил головой, так жмурился, что мама на глазах расцветала.

— Добавочки?

— Ага, — Степа протягивал тарелку. — Как вы такую вкусноту готовите!..

В общем, Гриша только моргал, наблюдая, как Степа вьет из его родителей аккуратную пару веревочек. И ведь не юлил, не стелился. Сидел за столом, как равный, только и всего. А возможно, в этом и крылся нехитрый секрет. Степа не был для них мальчиком и в этого самого мальчика не играл. А уж когда сам Гриша, не удержавшись, поведал про охотничьи подвиги Степы, про рысь и волков, отец вовсе подобрел. Но главное, что все время, пока Гриша волновался и говорил, родители смотрели на сына и слушали. Это был до жути непривычно. Да что там! — такое у него было впервые. От смущения он путался в простейших фразах, то и дело сбивался с мысли. Спасибо Степе — не смеялся, не перебивал и поправлял, где было действительно нужно.

— Уважаю, — прогудел отец и впервые за вечер улыбнулся. — На таких богатырях земля держится. Шкаф-то нелегкий, я знаю. Как ты его сумел?

— Мы смазку использовали. Тряпки мокрые.

— Ух ты! — восхитился отец. — В самом деле, просто. Да-а… А мы, понимаешь, теряем деревню за деревней, ум российский не ценим.

— Степа тоже скучает по деревне, — вставил Гриша.

— Правильно! А был бы городским — не скучал бы. Настроили уродцев-городов и гордимся. А чем тут гордиться? Тем, что они, как опухоли, разрастаются? Или, может, домами панельными? Пробками уличными?

— А как у нас в больших городах болеют! — подлила масла в огонь мама. — Эпидемия за эпидемией. А если еще выброс какой на заводах…

— Это да! С выбросами у нас не заржавеет… — отец громыхнул кружкой. И, само собой, полились воспоминания — о том, как раньше было светло и славно, как стало теперь тяжело и мерзко. Сколько рыбы водилось в чистой речной воде и сколько сегодня этих рек умерло и высохло. Степа не кивал и не поддакивал, просто сидел и слушал. Как-то у него это тоже легко получалось. Сам Гриша слушать просто так не умел — либо глуповато улыбался, либо начинал подергивать головой в такт словам. То есть как бы принимал в разговоре посильное участие, хотя чаще всего именно такой отклик рассказчиков раздражал. Вот и отец по-своему реагировал на кивки сына, с городов и природы перекинувшись на молодое поколение, которое «только и знает, что за компьютером штаны протирать да пиво сосать. Ни уроков не делают, ни о будущем не думают…».

— А давайте я буду к вам приходить, — неожиданно предложил Степан. — Станем с Григорием о будущем думать, уроки вместе учить.

— Да он их по семь часов может делать!

— По семь, конечно, многовато, — хмыкнул Степа. — Да и мне нельзя — работаю. Так что придется управляться быстрее.

— Вот это дело! — отец шлепнул Григория по спине. — Смотри и учись, как другие живут. Не прохлаждаются, не скучают, а по-настоящему вгрызаются в жизнь.

— Скучать мы точно не будем, — Степан снова подмигнул Грише. — Может, и я у него кое-чему научусь. Особенно после такого борща…

И снова возобновились странные разговоры. Про жизнь, про работу, про спорт, которым «оболтусу Гришке» давно бы не мешало заняться.

«Оболтус Гришка» смотрел в окно на сгущающиеся сумерки и катал в ладонях хлебный мякиш. В другой раз от отца давно бы прилетела затрещина. За непочтение к хлебу, за рассеянность. Однако сегодня можно было все. Ну или, скажем, почти все. И пальцы бездумно лепили, создавая обычную нелепицу. Нечто похожее на то, что когда-то получилось из куска глины. Уродец с плоским лицом истукана, с огромным носярой и развесистыми ушами. Гриша глядел на него с жалостью. Уродец очень походил на всю его прежнюю жизнь. Вроде была, а вроде и не было. И воду пил, как все, и воздухом дышал нормальным, да только как-то безрезультатно. Если бы не клуб художников, не сегодняшняя встреча со Степой, может, никогда и не узнал бы ничего о себе и о жизни…

Словно решившись на что-то, Гриша сунул хлебное пугало в рот, торопливо разжевал. Все! Хорэ! С прошлым следовало расставаться именно таким образом. Начиналась новая эра и новая эпоха.

Сказать по правде, Гриша смутно понимал, чем именно ему придется заниматься в означенной эпохе, но почему-то был уверен, что в новом летоисчислении все пойдет по-иному: по суперским правилам и суперским законам. А главное, найдется пятачок и для него — маленького человечка, объявившего войну своей малости. И чертова шапка-невидимка наконец-то испарится-исчезнет. Гришку увидят окружающие, и сам он сумеет, наконец, разглядеть себя. Может, даже поймет в итоге, кто же он есть в действительности.

В студию на этот раз Гриша спешил, как на праздник. Может, потому, что не один шел, а со Степой. По этой же самой причине он впервые ничего не боялся, даже почти не озирался по сторонам. По пути снова останавливались там и тут, смотрели на снег, пытались воображать невидимое. У Степы попытки с прищуром по-прежнему никак не получались, и Гриша искренне огорчался.

Зато Альберт Игнатьевич свой профессионализм продемонстрировал с блеском и в рисунках ребят разобрался играючи. При этом очень расхвалил Степкин кактус, настоятельно посоветовав поиграть с цветом.

— Можно гуашью попробовать, — рассуждал он вслух, но лишнего, пожалуй, наклубишь. Вот акварель, если осторожно, даст тот самый теневой эффект. Получишь маленькую сказку.

— А если акрил в два или три слоя? — предложил Степан. — Сначала, скажем, серебро, потом охра, а за ней зеленый. Потом, когда подсохнет, подцарапывать металлической щеткой на разную глубину. Такие махонькие царапинки, сквозь которые будут высвечиваться то один слой, то другой.