Анатолий Рыбаков - Приключения Кроша Страница 13

Прежде всего надо сделать подарок отцу и матери.

Моторчик покупать не буду. Человеку, имеющему водительские права, глупо ездить на велосипеде. На Бальзака и Чехова не подпишусь, успею.

Поеду в туристскую поездку, вот что! Куда-нибудь в Крым или на Кавказ. Может быть, и Майка поедет. Когда мы будем взбираться на скалы, я буду ей подавать руку.

Вместе мы будем купаться в Черном море. Майка начнет тонуть. Я брошусь в воду и спасу ее. Как все утопающие, она будет сопротивляться. Мне придется даже стукнуть ее кулаком по голове. Но это для ее же пользы.

На берегу Майке сделают искусственное дыхание. Она очнется и откроет глаза. Увидит тех, кто делал ей искусственное дыхание. Но меня среди них не будет. Я буду сидеть в стороне. И она не догадается, что спас ее я. Слабым голосом она спросит: «Кто меня спас?»

Я загадочно отвечу: «Тут, один…»

И вот мы с Майкой путешествуем дальше. Опять взбираемся на скалы, я подаю Майке руку, по-прежнему оберегаю ее. Но Майке все это кажется незначительным и мелким по сравнению с геройским поступком таинственного незнакомца. С грустью думает она о нем. Сравнивает его со мной. Сравнивает не в мою пользу: ведь не я, а он спас ее. И в душе Майка презирает меня за это.

Но я молчу. По-прежнему, хотя и печально, подаю Майке руку, когда мы взбираемся на скалы. Мне горько, что мой самоотверженный поступок она приписывает другому.

Грустные, мы заканчиваем туристскую поездку. Майка грустит при мысле о спасшем ее незнакомце, я грущу при мысли, что Майка думает о нем.

Мы возвращаемся в Москву. Майка рассказывает девчонкам, как она тонула и как неизвестный юноша спас ее. Спас и ушел. Ушел потому, что скромен, благороден и пожелал остаться неизвестным. Девчонки переживают, восхищаются, охают и ахают, завидуют Майке. Надя Флерова мучается при мысли, что такое романтическое приключение произошло с Майкой, а не с ней. Все уверяют Майку, что прекрасный юноша еще непременно объявится. С пляжа он ушел. Но он не выпустил Майку из виду, узнал, кто она, и появится при самых неожиданных обстоятельствах. Может быть, даже выжидает случая, чтобы снова спасти ее.

Так мы учимся последний год. Майка думает о своем спасителе. Наши отношения с ней уже не такие дружеские. Она по-прежнему называет меня Сережей, а не Крошем, по-прежнему улыбается, но уже с оттенком грусти: я напоминаю ей о юноше, которого она любит и будет любить всегда…

Мы кончаем школу. Наступает выпускной вечер. И вот среди гостей оказывается человек, который тогда, на пляже, делал Майке искусственное дыхание. Это может быть кто угодно. Даже кто-нибудь из родителей. Например, отец Инны Макаровой.

Он подходит к Майке и говорит:

«Очень рад вас видеть».

«Откуда вы меня знаете?» — спрашивает Майка.

«Как — откуда! Когда вас вытащили из воды, я делал вам искусственное дыхание».

«Ах», — говорит Майка и грустно улыбается.

Тогда отец Инны Макаровой спрашивает:

«Где тот прекрасный молодой человек, который вытащил вас из воды?»

Майка улыбается еще печальнее:

— «Не знаю…»

«Позвольте, — удивляется отец Инны Макаровой, — как вы не знаете? С ним вы пришли на пляж и с ним ушли».

Майка стоит как громом пораженная. Берет меня за руку и дрожащим голосом спрашивает:

«Сережа! Почему ты мне не сказал?»

Я равнодушно отвечаю:

«Какое это имеет значение?»

И отхожу в сторону.

Весь вечер Майка смотрит на меня и терзается мыслью о том, как она была ко мне несправедлива…

И все девчонки с восхищением смотрят на меня. Я брожу некоторое время по залу и ухожу домой.

Потом мы с Майкой поступаем в разные институты и перестаем видеться.

И вот случайно, через год или через два, мы встречаемся… Я уже заслуженный мастер спорта, чемпион страны по…

Тут я стал думать, в каком виде спорта я буду чемпионом. Думал долго. И не успел подумать, что произошло во время нашей случайной встречи с Майкой.

По-видимому, я заснул…

10

На следующее утро, ровно в семь часов, мы со Шмаковым были в гараже.

Что я особенно ценю в Шмакове Петре, так это его точность. Договорились в семь, он и пришел в семь. При всей своей медлительности Шмаков не лишен чувства ответственности.

Зато Игорь явился без пяти восемь. А Вадим прискакал, когда мы уезжали. И поэтому они не увидели утреннего выезда машин на линию.

Мощное зрелище! Шмаков Петр даже рот разинул от удивления. Громадные грузовики и самосвалы выезжали из ворот на полной скорости, один за другим, нескончаемым потоком мчались по шоссе и растекались по улицам города. Я бы все отдал, только бы вот так, за рулем, на полном газу, промчаться в этой могучей колонне.

Мы со Шмаковым стояли у гаража и смотрели на мелькавшие в кабинах лица шоферов. За рулем, да еще в колонне, они выглядят совсем не так, как обычно, гораздо внушительнее и мужественнее. Вот что значит вести машину!

И сама автобаза в этот ранний час выглядела гораздо оживленнее и, я бы даже сказал, красочнее. Из репродуктора доносился звонкий, требовательный голос диспетчера: «Водитель такой-то, получите путевые документы!.. Водитель такой-то, приготовьте прицеп! Водитель такой-то, срочно явитесь к начальнику эксплуатации!..» Шоферы выбегали из диспетчерской, на ходу засовывали путевку в карман, садились в кабины и выезжали из ворот, пристраиваясь в хвост колонне… Суетился кладовщик, выдавая бочки, брезенты, инструмент… Слесари ночной бригады торопились закончить свои недоделки. На мойке в облаках водяных брызг домывались последние машины. Все торопились, спешили, шумели… Но этот шум и спешка были утренние, бодрые, свежие и радостные. И машины выезжали тоже свежие, чистые, блестящие… А вечером они вернутся запыленные, испачканные цементом, известью, кирпичной крошкой, честно отработавшие свой тяжелый, трудовой день.

В середине двора стоял директор Владимир Георгиевич и молча наблюдал за происходящим. Он ни во что не вмешивался, не отдавал никаких приказаний, никому ничего не говорил. Мимо него пробегали люди, проезжали машины, а он только молча смотрел. Но здесь, во дворе, спокойный и молчаливый, он тоже выглядел гораздо внушительнее, чем в своем кабинете.

Интересно, о чем он думал в эту минуту? Сколько груза перевезут его машины? Но это в уме трудно подсчитать. На базе триста машин, каждая поднимает по пять, семь, а то и десять тонн груза, сделает несколько рейсов. Может быть, он думал, как пройдет сегодняшний день, не будет ли каких-нибудь происшествий? Эти триста машин сейчас скроются из его глаз, будут работать в разных концах Москвы, и мало ли что может случиться с каждой из них. Директору какого-нибудь завода хорошо: все рабочие перед его глазами. А директору автобазы хуже: шоферы разъезжаются на весь день, он за каждого отвечает и должен до вечера волноваться.

Выехали последние машины, и автобаза сразу опустела. Но только на несколько минут. Один за другим приходили ремонтники, здоровались с директором и расходились по цехам. Началась первая смена.

Мы отправились в Липки с шофером Ивашкиным. Он возил в лагерь строительные материалы. И ему поручили на обратном пути прибуксировать нашу машину. Сначала мы заедем на склад за кровельным железом, а уж потом поедем в лагерь. А мы-то надеялись с ходу, с ветерком, прокатиться до Липок.

Впрочем, нас ожидал такой удар, что мы забыли и про склад, и про кровельное железо… С нами едет Зуев. Он будет вести вторую машину.

Мы ужасно расстроились. Мы рассчитывали сами вести вторую машину. А нам навязали Зуева. Если нам не доверяют, то, спрашивается, зачем нас посылают?

Зуев ехал в кабине. Мы в кузове. Сидели, прислонясь спиной к кабине, глазели по сторонам и возмущались тем, что с нами послали Зуева.

Ехать в открытом кузове, между прочим, гораздо удобнее, чем в кабине. В кабине смотришь только вперед. Появится на дороге что-нибудь интересное, мелькнет и пропадет. А из кузова видишь все еще очень долго.

Так что сзади гораздо лучше! Тем более, что день был жаркий, в кузове дул ветерок, и ехать было довольно приятно, если бы не сознание, что нас лишили удовольствия буксировать машину.

По двухъярусному мосту мы пересекли Москву-реку, проехали мимо стадиона в Лужниках, мимо новой эстакады у Крымского моста, свернули на Садовую, потом у высотного здания на Красную Пресню, два раза пересекли железную дорогу и, наконец, выехали на окраину Москвы. Машина въехала в ворота склада, а мы остались дожидаться на улице.

Это была даже не улица, а сплошные заборы. Я ненавижу заборы. Они наводят на меня тоску. А в детстве наводили даже страх — мне казалось, что кто-то притаился за ними. И для чего они нужны?! Разве при социализме должны быть заборы?

Я поделился этой мыслью с ребятами. Но они со мной не согласились, сказали — нельзя без заборов! А Игорь менторским голосом добавил: