Евгений Осокин - Тайна Зыбуна Страница 13

Степан проснулся лишь под вечер. Голодный, но готовый бодрствовать хоть всю ночь.

Вечером Санька подозрительно часто и долго пробовал грибницу — на соль, на готовность и просто так, вкусна ли. На второе и третье предполагался чай…

К НЗ, однако, не притронулись.

— Я слышал, что глубоко-глубоко в земле огромная-огромная жара, такая, что даже металлы и камни кипят, — заговорил вспотевший у костра Хасан. Санька понял, к чему он клонит, перебил:

— А, знаете, вдруг с миллион лет назад был здесь горный хребет, вроде подводного хребта Ломоносова[7], а потом он осел, опустился, как Атлантида[8], и осталась над землей только самая верхушка его. А оседая, разломился он, и по трещинам пошел вверх пар, горячая вода. В земле воды этой — реки. И может, когда-нибудь откроют на земле еще один, подземный, кипящий океан…

Он говорил, глядя куда-то поверх голов ребят, словно и впрямь видел все, о чем рассказывал.

За дровами идти никому не хотелось. С горем пополам вскипятили чай. Медленно, молча тянули пахнущую прелыми листьями воду.

— Надо бы весь сахар в НЗ, — запоздало посоветовал Володька. «Ну что бы взять кусок вяленой нельмы!» — думал Санька.

— Мяса бы сухого, — вздохнул Хасан.

— Давайте рассказывать анекдоты, — предложил Володька. Он озорно и весело заглянул в лицо одному, другому. — Чай с анекдотами! Здорово!

— Я не знаю анекдотов, — смутился Санька. — Но запоминаю их, — поправился он.

Солнце тихо сползло за согру, золотя лишь верхушки ив. Припорошенные золой, медленно дотлевали угли. Остатки чая остывали в кружках.

— Ребята! Вспомнил! Летчик рассказывал, — вдруг воскликнул Санька и от волнения даже разлил чай. — Слушайте. «Однажды самолет догнал маленький зеленый вертолет, сбавил скорость и говорит ему:

— Эй, братец, кто ж так изуродовал тебя? Чего доброго, орел примет тебя за жирную стрекозу и проглотит.

Самолет захохотал, но вдруг почувствовал, что горючее кончилось. Он сделал круг, другой и врезался в болото. Повис над мим вертолет и спрашивает:

— Что ж ты, братец, при твоей красоте и скорости сел в вонючую лужу?

Но никто ему не ответил: внизу лежала лишь груда металла…»

Мечтая стать летчиком, Санька не первый раз выказывал свое преклонение перед вертолетами, но почему-то только сейчас Хасану показалось это нарочитым, рисовкой: подумаешь, летчик нашелся! Где-то в глубине души давно жило чувство обиды за тайгу, за профессию отцов и дедов, неуважение к которой сквозило в Санькином увлечении. Поначалу Хасан намеревался было рассказать веселую историю о трусливом медведе, но это новое чувство воскресило в памяти полузабытую притчу о куропатке, изменившей своему племени.

Сумерки сгущались. Все быстрее прорезывались в небе звездочки. Приглушенней и все-таки громче обычного зазвучал на притихшем болоте неунывающий голос Хасана:

— В сетях, растянутых для просушки, рыбак поймал куропатку. Заплакала она и говорит: «Не убивай меня, и я заманю в твои сети очень много куропаток». Рыбак ответил: «Я хотел освободить тебя, в это время люди не ловят полезных птиц. Но ты сейчас умрешь, потому что ради спасения собственной шкуры предаешь свое племя». И рыбак свернул ей шею…

— Крекс! Фур-c-cl — донеслось из-за согры.

— Дергача кто-то спугнул, — прошептал Володька.

— Это он сам… набрел на куропатку, наверно.

— А знаете, по-моему, здесь надо спать по очереди, — и Володька наговорил такого, что все притихли, боясь проронить слово.

Тянуло сыростью, прохладой. Где-то тихо булькала вода. Теперь разговаривали только шепотом. Бросили жребий. Кому за кем дежурить. Первому досталось Володьке. Он взял Хасаново ружье и отполз в ближайший куст, замаскировался. Прислушиваясь к звукам, — а жизнь окружающих гряду болот не замирала всю ночь, — крутил головой, вглядывался в наползающий с Зыбуна туман.

Костер давно погас, и лежать было зябко, по телу пробегала дрожь. Володька ерзал, сжимался, дул на стынущие пальцы. Хорошо еще, что кожанка предохраняла от сырости.

В эту ночь он впервые пожалел, что пошел на Зыбун. Он и раньше думал не о золоте — просто увлекал сам поход в компании сверстников, вольная, полная приключений жизнь под открытым небом. Теперь Володька думал только о возвращении домой. Он не признался бы в этом даже самому себе, мысленно спорил то с Хасаном, то Санькой, но все его существо хотело сейчас одного — скорей бы кончалась ночь. Завтра же они отправятся обратно…

Мажоров не спеша собирался, прислушиваясь, не выдадут ли себя ребята стуком или-криком. Спустился ниже, навстречу ползущему с болот туману, с наслаждением умылся росой, обильно оседающей в венчиках лютиков. Затем проверил, не выкатились ли пули — одна, он помнил, сидела некрепко — и, стараясь не брякнуть котелком о ружье, отправился на поиски ребят. Он пересек гряду поперек; здесь она была еще неширокой — километра полтора, но никаких следов ребят не нашел. Рассудив, что на ночь они должны остановиться где-нибудь на опушке леса, он отправился по краю гряды, чтобы по-за сограм пройти за озеро к ельничку.

Едва он вышел из кедрача, как до него донесся и стук — кто-то брякнул котелком — и голос. Говорил один, — монотонно, как шмель. «Сказочками пробавляются», — решил Мажоров. Мысленно он уже не раз расправился с ними, и сознание того, что сейчас, через несколько минут, он пристрелит ребят, не волновало. Он раздвигал кусты, высматривая свои жертвы, как азартный охотник — зверя и птицу. Большую поляну, «чистинку», он обошел стороной, по-за согрой. Ступал осторожно, стараясь не хрустнуть сучком. Однако едва добрался до вереска, окружающего ельничек, за которым сидели ребята, как вокруг стало твориться что-то необъяснимое. Степан знал: после грозы небо очистилось, и ночь, ожидал он, будет лунной и звездной. Но едва солнце закатилось, как землю стала окутывать такая мгла, что не только заозерные холмики, но и деревья в двух шагах уже не различались. Мажоров брел наощупь в ельник, выставив перед собой ружье и отводя ветви кустов свободной рукой. Что же случилось на гряде? — запрокинул он голову, всматриваясь в небо. Протер глаза и понял: куриная слепота! Он перестал видеть ночью. Мажоров знал: нужны витамины A и B2. Но где взять их? У него ничего нет, кроме сухарей и консервов…

Мажоров, как заяц, забился под куст и лег.

Вспомнилось, как он ночевал на Зыбуне с Жуванжой. Проводник нарезал ножом кочек, настлал их рядами, развел костер. Тепло, удобно. Однако утром Степан еле встал: ноги ломило, болели плечи и руки.

— Жуванжа, донеси и мой мешок — что хочешь, куплю, — попросил он проводника.

— Припасу дашь? — оживился тот. — Ружье молчит. Шибко худо…

Все пообещал ему тогда Степан: и дробь, и порох. Знал: не охотиться больше Жуванже, не виться дымку над его чумом.

И теперь страх охватил Мажорова: не судьба ли привела его через сорок лет к могиле убитого? Суждено ли выбраться ему отсюда?.. Но он подавлял, глушил страх торопливым шепотом:

— Но ведь золото! Столько золота! Не было в Рыльске человека богаче Куперина…

ГИМН ГИПОТЕЗЦЕВ

— А ну-ка, где письмо? — чуть свет разбудил Хасана так и не уснувший в эту ночь Володька.

— Какое письмо? — не сразу пришел тот в себя. Затем достал аккуратно завернутую в тряпочку бересту. Хотя ребята сняли три копии, но копии копиями, а при чтении письма на месте все важно: какой где пробел между буквами и вообще… Взглянул и ясно. А то с копией гадай: так — не так…

Володька начал рассуждать:

— Допустим, партизаны нашли полковнике и Епишку, когда оружие поржавело… Пусть, просто забыли его. Но почему они спрятали золото на гряде? Они должны были понести его с собой в отряд. Точно?.. Тогда зачем они пишут о гряде, озере, каком-то ельнике?.. Выходит, они его все-таки где-то закопали. Ребята, а может, они указывают ельник на берегу Щучьего озера?

— Тогда оно называлось Пескаревым, — вставил Хасан.

— Они зарыли его, когда их совсем свалил тиф. Зарыли где-то у озера, — предположил Санька.

Володька подал Хасану свою копию с текстом, подписанным к сохранившимся на бересте буквам простым карандашом.

«Товарищи! Полковника не догнали. На гряде у озера нас свалил тиф. Болотом вышли на большой еловый мыс. Пока будем в ельнике, на тропе. Ждем помощи. Если что — прощайте…»

— Ну, и так далее. В конце они наверняка указывали, где, если не поправятся, оставят оружие и, может, письма родным. Поняли? — с победоносным видом посмотрел на товарищей Володька. Купца с полковником и Епишкой, сами видели, нет. Скелета-то два. Значит, никакого золота и не было.