Вильям Козлов - Красное небо Страница 13

— У меня целая мастерская, — усмехнулся дядя Ефим. — Ну, с богом, сказал он и, потрогав крепления бортов, подошел к кабине.

Шофер, бросив в траву окурок и старательно затоптав его сапогом, поднялся со скамьи. И тут в распахнутые ворота влетел запыхавшийся Ратмир. Немного погодя вслед за ним степенно вошел Пашка Тарасов. Этот не торопился. Буйно вьющиеся его волосы были смочены и приглажены, новая ситцевая рубаха с косым воротом подпоясана узеньким кавказским ремешком с металлическими бляшками. Непривычно было видеть Пашку таким прилизанным и праздничным. Таня и Аля высунулу из кузова любопытные носы и, посмеиваясь, во все глаза глядели на него.

Пашка остановился у забора, а Ратмир заскочил в дом и сразу вернулся, держа в руке ту самую клеенчатую сумку, с которой приехал из Задвинска. Там пара книг да выстиранное и выглаженное тетей Маней бельишко. Кинув сумку в кузов, он подошел к Пашке и протянул ему руку.

— Покедова, — потряс ее невозмутимый Пашка. — Привет Уралу.

Ратмир хотел было взобраться в кузов, но, заметив, что одна створка ворот отошла и грузовик, чего доброго, зацепит ее бортом, подбежал к воротам и раскрыл их пошире. И только после этого подошел к борту. Когда он ухватился за край и стал нащупывать ногой упор, чтобы одним махом вскочить наверх, к нему подошел дядя и придержал за штаны.

— Ты куда это, племяшок, разбежался? — осведомился он.

— Я с ними… — растерялся Ратмир. — В Кунгур.

— Ждут там тебя! — усмехнулся дядя. — А кто дом тут будет караулить? Нашу часть не сегодня завтра переведут отсюда…

— Пускай едет с нами, — подала голос из машины тетя Маня. — Чего ему тут одному болтаться?

— Залезай! — загалдели девчонки. — Тут места хватит…

— Цыц! — шикнул на них отец. — Нечего ему там делать. Шутка ли лишний рот в военное время прокормить! У моей сестры там тоже не молочные реки с кисельными берегами.

— Родя тут один останется? — ахнула тетя Маня. — Как хочешь, Ефим, я без него не поеду. Как я Варваре своей в глаза посмотрю? А вдруг, упаси бог, с ним что случится? Время-то какое! Нельзя так, отец…

— Почему один? — ощетинился дядя Ефим. — Родственницу нашу, Серафиму горбатую, приведу в дом, она и будет хозяйствовать. Давеча толковал с ней, она согласная… Вчера бомбой-то ей сильно хибару повредило. Как есть начисто один угол срезало. Не ровен час, домишко-то совсем развалится, коли еще налет да бомба близко упадет.

— Все одно не хорошо ты распорядился, отец, — упрекнула его тетя Маня. — Негоже мальчишку тут оставлять… И Варвара нам спасибо за это не скажет…

— Заладила: «Варвара, Варвара!» — В сердцах дядя Ефим пнул носком хромового сапога тугой скат. — Коли Варвара жива, так она сюда приедет за ним. Понимать надо, мамуля!

Во время этого диалога Ратмир безучастно стоял у забора, прислонившись спиной к тонким жердям. Он уже понял, что его не возьмут, оставят здесь сторожить богатый дядин дом с горбатой теткой Серафимой, что каждый вечер носила им в глиняном горшке парное козье молоко, которое Валуев любил больше коровьего.

Вчера снова был налет: «юнкерсы» сбросили на поселок две фугасные бомбы и с десяток мелких осколочных. Видно, метили в эшелон, что стоял под парами на станции, а уложили свой смертоносный груз вдоль Советской улицы, самой близкой к вокзалу. Пострадали несколько домов, в том числе и небольшая избушка тетки Серафимы, двух женщин — они стояли у колодца — убило, человек шесть ранило.

Нет, Ратмир не хотел оставаться здесь. В поселке стало страшно жить, уже после первой бомбежки те, чьи дома пострадали, погрузили кое-какой скарб на телеги и уехали к родственникам в окрестные деревни, подальше от железной дороги. А сейчас еще больше народу уедет. И днем и ночью летают немецкие самолеты над Красным Бором, правда, ночью еще ни разу не бомбили, но лежать на кровати и ждать, что «юнкере» в любой момент может сбросить на тебя бомбу, было невыносимо.

И вот тетя и двоюродные сестры уезжают в далекий город Кунгур, где над головой будет спокойное тихое небо, где о войне люди пока знают лишь из газет, а он, Ратмир, останется здесь, сторожить дядин дом. С теткой Серафимой.

Между тем грузовик выехал со двора, дядя закрыл на деревянный засов ворота и забрался в кабину. Он проводит свое семейство до станции Лепилино, а там погрузит их в вагон, в котором доедут они без пересадки до самого Кунгура. Об этом дядя Ефим загодя позаботился.

Пашка вмеете с Ратмиром вышел на дорогу. Он положил приятелю руку на плечо и негромко сказал:

— Ты теперь вольный казак…

— Говорит, я дом должен караулить, — пробормотал Ратмир.

— Пущай уматывают, а мы с тобой на фронт подадимся…

— Думаешь, там не бомбят? Я как услышу самолет… — Ратмир замолчал.

— Я тоже боюсь бомбежек, — толковал Пашка. — Ну, когда визжат проклятые… Так это пройдет. Я боюсь, когда не вижу гада, а как увижу в небе, так начинаю соображать, куда он бомбы будет кидать, тут уж не до страху.

— Нужны мы на фронте…

— Буду воевать, — сузив глаза, сказал Пашка. — У меня тут… — Он постучал себя по широкой груди. — Ух, как я их ненавижу! Понимаешь, я все время думаю о фронте, там батя мой… Может, встречу? Он и я в одном окопе! И в атаку рядом… Мой батя до чего здоров — одной рукой может двухпудовку поднять.

— Мой сильнее, — сказал Ратмир. — Он качалку со шпалами столкнул с пути, когда пассажирский пер прямо на них…

— И мой бы смог, — твердо проговорил Пашка.

— А? — рассеянно переспросил Ратмир. Он во все глаза смотрел на машину. Ему все еще не верилось, что она вот сейчас тронется и уедет без него. Это какое-то недоразумение, дядя просто разыгрывает его, он это любит… Откроет дверцу и, усмехнувшись, скажет: «Залазь, племяшок! Пошутили и будет…» Он слышал, как изнутри гулко постучали в кабину, дядя приоткрыл дверцу и, высунувшись до половины, о чем-то стал переговариваться с женой. Слов было не разобрать, потому что говорили тихо. Но вот дядя Ефим, бросив на Ратмира недовольный взгляд, крепко хлопнул дверцей, зафырчал мотор, и машина тронулась.

Ратмир в оцепенении еще стоял какое-то время и пристально смотрел на удаляющуюся полуторку, затем, сбросив Пашкину руку, что есть мочи припустил вслед, крича:

— Я с вами-и, тетя-я Маня-я! Я не хочу здесь оставаться… Возьмите, пожалуйста, меня-я…

Добежав до приземистого дома лесничего, он остановился. Поднятая скатами пыль лезла в нос, горло. Из глаз мальчишки текли горячие слезы, оставляя на бледных щеках две извилистые бороздки. Когда полуторка поравнялась с двухэтажным домом молокозавода, из кузова вылетела старенькая сумка Ратмира и шлепнулась в пыль посередине дороги.

Он даже не пошевелился, стоял возле старого телеграфного столба и во все глаза смотрел вслед удаляющейся машине. Он ожидал чуда, но чуда не случилось. Плечи его опустились, голова поникла, перед глазами все расплывалось.

Это продолжалось недолго: выпрямившись, Ратмир свирепо протер кулаками глаза, смачно плюнул на дорогу, поддел босой ногой еловую шишку, подвернувшуюся на тропинке, повернулся и твердой походкой зашагал к дому.

Пашка проводил его недоуменным взглядом, подобрал с дороги сумку и пошел вслед за ним…

После отъезда тети Мани и двоюродных сестер Ратмир старался с дядей поменьше разговаривать, а тот по любому поводу останавливал племянника и начинал разглагольствовать насчет того, что тот теперь не маленький, «должон» и сам подумать о себе; вот он, Ефим Авдеевич Валуев, уедет со своей частью (однако пока не уезжал), и весь дом с нажитым добром и мебелью останется на Ратмира. Конечно, тетка Серафима тоже будет присматривать, но она чужая, дальняя родственница, а он, Ратмир, свой, с него и спрос будет…

Ратмиру эти разговоры не нравились, он толком не понимал, куда гнет дядя. Понял он это позже…

Серафима перебралась к ним вечером. Пришла с большим узлом, в котором было завернуто постельное белье, и деревянным чемоданом с маленьким замочком. Поздоровалась с Ратмиром, взгромоздила узел на железную кровать в маленькой комнате, которую отвел ей дядя, чемодан с пожитками поставила в углу. Посидела на венском стуле, задумчиво уставясь в единственное окно, а потом затопила печку, нагрела воды в больших черных чугунах и стала во всем доме мыть полы.

Ростом тетя Серафима с Ратмира, худая, с торчащими вперед ключицами, коричневые волосы жидкие, широкий узкогубый рот, да еще два горба, спереди и сзади. Зато большие выразительные карие глаза у тети Серафимы были красивые и добрые. Говорила она мало. Когда вечером к дяде Ефиму заходили знакомые, старалась незаметно уйти в свою комнату. И там сидела тихо как мышь.

Тете Серафиме не надо было говорить, что делать, она сама знала: вставала раньше всех, кормила поросенка, кур, кролей, топила плиту и варила обед. К пяти вечера тетя Серафима уходила в военный городок — там она убирала помещения, мыла полы. Возвращалась после семи, к ужину. Ровно в час дня приходил дядя. К этому времени стол был накрыт. Дядя не любил, когда Ратмир опаздывал к обеду, но того это мало беспокоило. Сидеть напротив дяди и видеть, как он провожает взглядом каждый кусок, который ты кладешь в рот, не каждому приятно. И еще дядя любил во время обеда поучать.