Юрий Сальников - Под солнцем горячим Страница 13

— Это называется колючка, — говорила белобрысая. — После дождя сюда, в ямочки, наливается вода. Как постоит три дня, можно голову мыть. Волосы лучше растут. Я всегда мою.

Гера фыркнул: моет, а у самой не растут — короткие, как перья. Девчонка услышала фырканье, замолчала, насупилась. Гутя сказала:

— Что ты фыркаешь? Она про разные растения иного знает, вот я у нее и спрашиваю.

«Может, она и про то знает, что мне нужно?» — подумал Гера. И спросил у девчонки:

— А партизаны у вас есть?

— Конечно, — ответила белобрысая. — Тебе каких?

— Как «каких»? — не понял Гера.

— Ну, с Отечественной или с гражданской?

— Мне с гражданской, — ответил Гера и посмотрел на Гутю. А Гутя посмотрела на него. И кивнула — вроде поняла, зачем ему это нужно.

— С гражданской у нас один дедушка Кондрат остался, — ответила девчонка. — С Отечественной много, а дедушка еще с гражданской. Он у нас в школе выступал, рядом живет. Хочешь отведу?

Гера опять посмотрел на Гутю. Она опять вроде одобрила — кивнула.

Дедушку Кондрата — сухонького, лысого старика — застали во дворе. Он сидел на табурете, подложив на колени, тряпицу, и перебирал семена, круглые, как горошины.

— Здравствуйте, дедушка, — сказала белобрысая. — Вот городские пионеры-туристы. Хотят поговорить с вами.

Дед смахнул семена в руку. Гера заметил: жилистая рука у деда — черная, а со стороны ладошки совсем белая. Будто с одной стороны загорела. Глядя подслеповатыми глазами, дед пожевал впалым ртом и проворчал:

— Говорить, говорить… Не наговорились еще.

— Вы партизан? — спросил Гера.

— Было, — кивнул дед.

— Расскажите, как вы беляка связали, — напомнила белобрысая.

Дед опять кивнул:

— И это было. Связали, в штаб приволокли.

— А как вокзал брали?

Глаза старика оживились.

— Удачный налет был. Врасплох захватили. На вокзале народ, а мы в караульное. Понька Рудой: «Не шевелись!» Беляки и опешили. Стали мы оружие выносить. Их начальник бросился, а Понька выстрелил. Караульный свалился, публика в панику. Мы трофей на себя и восвояси. Казаки с криком трусят: «Зеленые, зеленые». А мы в горы.

— А расскажите, дедушка… — не унималась белобрысая. Она, должно быть, наизусть знала все дедовы воспоминания и рассказы. Но Геру интересовало совсем другое.

И он спросил:

— А Степана Бондаря вы знали?

— Кого? — напряг слух дед Кондрат.

— Степана Бондаря.

— Бондарев? Знаю, знаю.

— Да не Бондарев, а Бондарь! Степан Бондарь.

Дед подумал, опять пожевал губами.

— Был такой, был, — закивал он.

— Видели вы его?

— Да нет, видать не видал. Его все знали, да мало кто видел.

— Почему это?

— Хоронился, должно. Бондарь-то… Засекреченный был. Но он все знал.

— Знал, где спрятано, да?

— Что спрятано?

— Ну, знал, где спрятано, — повторил Гера.

— Не пойму, про что толкуешь. Бондарь, он про то знал, когда нашим отрядам в бой. Как новый приказ по отряду, так знай — Бондарь привез.

— Откуда привез?

— Из центра, должно. У нас центр-то в Левой щели был.

— А где эта Левая щель?

— Туда — за горами.

— В Новоматвеевке?

— Да нет, подале будет. А Бондарь в Новоматвеевке бывал, это уж точно.

— Пошли, — шепнула белобрысая. — Устал дедушка. Потом договорите.

Гера вышел на улицу, все время оглядываясь на старика. То, что он услышал, было поразительно: Степан Бондарь бывал везде, в Алюке, Новоматвеевке и Левой щели. Привозил приказы, все о нем слышали, но мало кто видел. Значит, не простой он партизан?

Так кто же он?…

Новые осложнения

— Где вы пропали? — Семен стоял на крыльце магазина, у его ног лежали наполненные продуктами рюкзаки.

Вокруг толпились ребята. Не только свои, но и местные мальчишки и девчонки в выцветших рубашках и платьицах. Тоже, как на подбор, белобрысые. Все оживленно разговаривали. Видно, уже перезнакомились друг с другом.

Говорливостью отличался бойкий худощавый паренек, до того черный от загара, что Гера подумал: «Ну и негр!» Когда Гера с Гутей подошли, он выступил вперед и важно представился, протянув руку:

— Василий Топчиев.

Муврикова улыбалась. Наверное, так важно-солидно Василий Топчиев знакомился со всеми.

— А мы уже все сделали, — похвалился Дроздик. Оказывается, они не только купили продукты, но и узнали, где школа и где живет директор Олег Захарович, сходили к нему и договорились, что после обеда всем отрядом придут в гости, в школьный музей.

— А ты, — начал стыдить Гутю Кулек-Малек, — даже молока еще не нашла! Разведчица.

— Что напал, найдем еще. Не таскаться же с полным ведром по всему поселку, — заступился Гера.

— Верно, — согласился Семен. — Сейчас купим.

Молока купили и все двинулись по направлению к лагерю. Белобрысая девчонка тоже пошла, и Гера, таща тяжелый рюкзак с консервами, обеспокоенно поглядывал на Гутину знакомую: как бы она не выболтала случайно о его разговоре с дедом Кондратом. Но девчонка молчала, потому что говорил, не переставая, один Вася Топчиев. Он рассказывал, как нынче весной поймал в здешней речке огромную щуку. А Максим Дроздик, шагая, конечно, рядом с ним, интересовался подробностями — рыбак рыбака видит издалека!

Когда пришли в лагерь, Лидия Егоровна разрешила искупаться. Гера подумал: придется барахтаться в луже, речушка-то маленькая — вброд переходили, едва ноги замочили. Но красногорийцы знали глубокое место. Вася Топчиев прыгнул в омуток, и все ныряли — головой, столбиком и растопырив руки. Только Гера не прыгал: не умеет плавать. И тут опять не повезло Сереге. Надо же! Напоролся на камень. Вожатая даже заметила:

— Ну что у тебя, Кульков, вечно какая-нибудь история!

Грустный Кулек-Малек добрался до палатки, прихрамывая. Позвали санитара — Фаю Абрикосову. Она явилась, но при виде крови на Серегиной ноге стала ахать и отказалась лечить. Вот тебе и санитар!

Гера подошел к костру. В задымленных ведрах клокотал красный суп, дышала паром желтая каша. Хозяйничал здесь Толстый Макс. Он раскраснелся, колени и руки его были в золе. Лидия Егоровна не пустила его купаться, и он был злой на весь мир.

— Вот что, Гусь, — сказал он, подкладывая в огонь хворостину. — Будешь теперь все за меня делать.

— Как это? — не понял Гера.

— А так. Дежурить, когда мне не захочется. И вообще. Что не понравится мне, за меня сделаешь. А не то — скажу. И про записку, и про калитку, понял?

Гера растерялся. Вот так-так! Вот тебе и «могила». А Толстый Макс и вправду такой! — не сморгнет, выдаст!

— Ладно, только молчи! — Гера был согласен на любые условия, лишь бы не открылась его тайна. А то разве не обидно? Столько преодолел препятствий, оставлены за спиной трудные километры, недалеко уже и до Принавислы! И вдруг все пойдет насмарку? Неужели зря рисовал пунктирную тропку на хутор Алюк и к сталактитовым пещерам?

Гера забрался в палатку и тихонько улегся рядом с Серегой. Серега сидел, скрючившись, рассматривая ногу, и причитал:

— Бедный я, бедный, надо же было этому несчастному камню попасть под мою ноженьку, ай-ай-ай!

— Да хватит ныть! — не выдержал Гера. — Думаешь, один ты бедный на свете? — Ему нестерпимо хотелось открыться Сереге. У обоих неприятности. К тому же Серега видел на Гериной схеме хутор Алюк и дорожку к нему. Пусть уж знает все до конца. Но едва Гера раскрыл рот, чтобы поделиться с Серегой тайной, как в палатку просунулась голова Коноплевой:

— Мальчики, обедать.

Гера взглянул на Коноплеву и осекся: нет! И так уж слишком много людей знают про записку да про Бондаря. И он ничего не сказал Сереге, а пока обедали, все время настороженно поглядывал то на Толстого Макса то на Гутьку.

Неожиданная союзница

Только зря он так думал о Коноплевой. Она его выдавать не собиралась. И даже совсем наоборот. Она его выручила.

Как это произошло? А вот так.

После обеда всем отрядом пошли в Красногорийское — посмотреть школьный музей. Директор школы Олегу Захарович — невысокого роста, с бородкой клинышком, в очках и в серой шляпе с дырочками («Для вентиляции», — хихикнул Толстый Макс) — встретил гостей у входа. Директора окружали красногорийские ребята, среди них был, конечно, и Топчиев.

В этой школе до войны учился Андрей Гузан. Сейчас в классе, где он сидел, висит его портрет. И класс называется «класс Гузана». А в музее много документов — школьный дневник, тетрадки, сочинения, письма с фронта и самое главное — комсомольский билет сержанта Гузана, простреленный вражеской пулей, залитый кровью… Гера смотрел, не отрывая глаз. Много уже знал он о Гузане, часто говорили о его подвиге ребята, но, глядя сейчас на этот комсомольский билет, будто услышал, как из дали военных лет, сквозь грохот артиллерийской канонады и треск пулемета донесся звонкий голос: «За Родину!» И метнулась на фашистский дзот фигура бесстрашного сержанта с автоматом в руках, захлебнулся вражеский пулемет.