Эдуард Веркин - Кошмар с далекой планеты Страница 14

– Знаю, – ответила Аврора. – Долото – это ты.

– А ты тогда стамеска, – огрызнулся я. – Стамеска Сон, враг мирового порядка. Что делать будем, Стамеска?

– Внутрь зайдем, Долото.

Я пнул ворота, и мы проникли в этот храм искусства, в этот сарай в стиле рококо, люблю я рококо, оно будит фантазию.

Внутри конюшня конюшню не очень напоминала, хотя устройство имела самое грубое. Честно говоря, я раньше никогда не бывал в помещениях, в которых с такой силой проявлялась бы первобытность. Нет, мы, конечно, реконструировали, но это все было как-то не так… А вот в коттедже Деревянского все как в Средних веках просто. Земляной пол, очаг из круглых камней, тренога с котлом, стол, вырезанный из большого куска дерева, стул, вырезанный из куска дерева поменьше. Койка из деревянных брусьев с какими-то шкурами. Или с сухим лапником, что-то такое. Страшное. Даже не страшное, а… Чужое. Дремучее. Нечеловеческое.

Под потолком на цепях квадратные брусья. Зачем-то.

Впрочем, художник – он и не совсем человек, я уже говорил, так сразу и не поймешь, что ему надо. Может, эти брусья ему в самую радость. Хотя имелось и кое-что тонкое. Флейта. Пылающая матовым серебром, с механическим усилителем, похожая на старинное фантастическое оружие.

– Хорошо, хоть не баян, – я кивнул на инструмент. – Устал я как-то от баянистов в последнее время.

Аврора не услышала, брезгливо вытянула мизинец в направлении лежбища, промычала:

– Это… это как…

– Нары, – ответил я. – Это называется нары.

– Да… Как он тут жил…

– Счастливо. Крыша есть, стены есть, огонек горит, что еще человеку для счастья надо? Только верная боевая подруга!

Я ткнул Аврору в бок, но она не поняла шутки, слишком потрясена была.

– Непонятно… – Она оглядывала берлогу по второму разу. – Непонятно совсем, где картины…

Никаких картин по стенам не наблюдалось.

– У меня имеется несколько вариантов, – сказал я. – Во-первых, он мог свои работы уничтожить.

– Как?

– Ну, ты сама ведь знаешь как. В огонь. Сидит, рисует-рисует, потом вдруг бах – и творческий кризис! Коллапс даже. Он хватает все свои шедевры – и варит на них суп. Уху. Или харчо, допустим. Но не ест, а с утеса выплескивает, как Гоголь. Во-вторых, и наиболее вероятных, он просто так ничего и не нарисовал. То есть не написал. Сидел себе, смотрел на деревья, на гребни волн. И ничего не делал. Или ногти грыз на ногах, художники – они ведь все йоги. В-третьих, он мог сорваться отсюда заранее.

– Что?

– Заранее. Знаешь, какой у художников нюх?

Я понюхал воздух.

– Зверский у них нюх, – сказал я. – Чуют все. Вот ты знаешь, что все до одного художники, плывшие на «Титанике», спаслись?

– На чем плывшие? – не поняла Аврора.

– На «Титанике». Хотя не важно, это гордое имя тебе ничего не говорит… Так вот, все художники спаслись. Они заранее почувствовали, что корабль идет ко дну и дружно заняли места в шлюпках. Не сомневаюсь, что Деревягин…

– Деревянский, – поправила Аврора.

– Ну да, Деревянский. Не сомневаюсь, что он удрал. Одним из первых. Еще до того, как эти твари размотали Монмартр. Ну, или после. Может, он сам заразился…

– Да…

– Вот тебе и да. Что теперь?

– Теперь…

Аврора выглянула наружу.

– Теперь, кажется, дождь.

И ударил дождь.

Глава 8

Деревянский

Дождь по крыше. Крупный, капли, как клюква. Хорошо хоть крыша крепкая, из толстых досок, наверное, Деревянский их сам выстругивал из древесин местных пород. Хорошо держали удар. Капало только в одном месте, но я думаю, дыра там была проделана нарочно – потому что тоненькая струйка наполняла большую пластиковую бочку. Этакий самодельный водопровод, умно придумано, ничего не скажешь – дождик льет и сам запасы воды пополняет.

Спать от этой капели здорово хотелось. И от тепла – в очаге удалось развести огонь, и приятный жар распространился по коттеджу «Астра». Я лежал возле очага, курил мысленную трубку, вызывающе сушил носки и в очередной раз размышлял о превратностях судьбы любого великого человека. Вообще-то мне хотелось поразмышлять на свою излюбленную тему – о своем Предназначенье и своей роли в судьбах земной цивилизации, однако опасался уснуть и выдать свои тайны Авроре.

Аврора глядела на дымящиеся носки с неодобрением, сама же зачем-то – есть, что ли, будет? – пекла над жаром некрупную луковицу, насаженную на длинный прут. Периодически бросала на меня быстрые взгляды, ожидала, когда я отключусь. Чтобы этого не произошло, я решил немного поругаться.

– Вот ты, Аврора, выдернула прут из корзины, а это называется вандализмом, – сказал я.

– С чего это?

– Эта корзина – совсем не корзина. Это же объект искусства! Артефакт. Можно сказать, произведение! Художник Деревянский плел эту корзину в диких муках творчества! Он не спал ночей! Питался луком – сначала печеным, а потом, по мере вхождения в творческий экстаз, и сырым! Он вкладывал в эту корзину душу! Может, это лучшая его работа! Может, в переплетениях этих лоз зашифрованы тайные культурные коды! А ты на ней лук печешь. Ай-ай-ай!

Аврора с интересом поглядела на прут.

– Не, – сказала она после минутного раздумья. – Корзина как корзина. В такой… картошку хранят.

– Про Пиросмани тоже так говорили – «вывеска как вывеска»! А теперь говорят не вывеска, теперь говорят классика! Теперь говорят – шедевр.

Аврора поглядела на прут уже с сомнением.

– Я думаю, тебе надо немного поменять фамилию. – Я придвинул ноги к огню и изящно пошевелил пальцами. – К фамилии Сон я бы присовокупил Герострат. Аврора Сон-Герострат – это звучит. Исторически так, антично. Девушкам идет все античное. Кстати, в тебе есть дух античности, я давно хотел сказать. У тебя античный череп. У тебя античные руки. У тебя античный подход к делу – ты всегда появляешься в самый последний момент. Так делали только греческие боги…

– Знаешь, Аут, – не повелась Кошмариха, – я с тобой пиратствую совсем немного, а между тем мне уже хочется кинуть тебя в ров с крокодилами. Или со львами… Голодными.

– Старо, – вздохнул я. – Отдает Средневековьем… Львы, крокодилы, подъемные мосты. Скукотища, Аврора, скукотища…

Я зевнул, почесал пятку. Давно я не был под дождем вот так, подумал я. В избушке, на далекой заброшенной планете, у очага. Кажется, раньше это называлось романтикой.

– Я бы с тобой по-другому поступил, – улыбнулся я. – Я бы тебе сделал инъекцию Эластика-В. А потом…

Я мечтательно закрыл глаза.

Эластик-В – вытяжка из спор плесени, обитающей в пещерах планеты Гу. При введении эластика все твердые ткани организма, включая зубную эмаль, становятся мягкими, человека после этого можно слить хоть в бутылку. Эластик-В открыли недавно и собираются использовать в двигательных системах третьего уровня, предназначенных для прохождения сквозь чудовищные пустоты между галактиками. В твердом состоянии эти пространства пока непреодолимы, в жидком же через пару лет собираются попробовать.

– А потом бы я сделал из тебя линолеум, – закончил я. – И постелил бы в фойе дискуссионного клуба «Чугунный Батискаф». Но это по субботам там клуб, а обычно там танцы. Хастл, так сказать. Ты знаешь, что это такое?

Аврора промолчала.

– Там есть такой тоже, с двойной фамилией, Урбанайтес-Петрищенко. Он здорово пляшет. Вот ты представь – ты лежишь, размазанная на девяносто пять квадратных метров, а поверху Урбанайтес-Петрищенко скачет.

– А я тебя…

Аврора замолчала. Куда ей со мной соревноваться? Куда ей до меня в культуре речи, в риторике? Не достать.

– Знаешь, Жуткин, как-нибудь я тебя не спасу. Ты провалишься в дыру, или тебя будет поедать голодный варан, а я не приду на помощь…

– Голодный варан – это интересно. Однако, я бы предпочел…

И тут в дверь постучали.

Вернее, не в дверь, в ворота в эти. Но постучали. Так вполне по-человечески – тук-тук-тук.

Мы переглянулись. Аврора выронила лук, он тут же вспыхнул и завонял. Я подхватил топор, Аврора подхватила «плаксу». Приготовились к обороне.

Постучали еще, и Аврора спросила, на мой взгляд, совершенно не месту:

– Кто там?

Вместо ответа опять постучали. И Аврора спросила снова:

– Кто там?

– Это я, Нестор Деревянский.

Голос был тихий такой, усталый, измученный. Жалкий. Так, наверное, мяукал бы котенок, забытый хозяйкой под дождем. Не успел я и рта раскрыть, как Аврора кинулась к воротам и распахнула их, балда.

Так, пожалуй, чересчур гостеприимно, балда.

В избушку ворвалась непогода. Дождь, ветер, художник Деревянский Нестор. Я его раньше не видел, но вполне узнал, все художники одинаковые, как страусы. Тощий, с безумным глазом, с длинными, ниже плеч, волосами. В клетчатой зеленой фуфайке, в сандалиях, тубуса с картинами под мышкой не наблюдалось. Очень похож на того, нашего, который часы развешивал.

Ворвавшийся Нестор немедленно направился к очагу и почти запрыгнул в огонь. А Аврора прошептала: