Михаил Лыньков - Миколка-паровоз (сборник) Страница 14

А дед с Миколкой смекнули, что самое время сейчас драпака давать. И — ходу!

Дед Астап так проворно перебирал ногами, что зацепился за костыль на шпалах — оставил на нем подметку. Да вдобавок еще потерял где-то кресало, — а без него как ты трубку-то раскуришь?! К тому же не простое кресало, а, как и все у деда, начиная с медалей и кончая трубкой, очень даже историческое. И начались тут «ахи» да «охи», когда приступил дед к осмотру того тонюсенького ремешка, которым кресало прикреплялось к поясу.

— Эх, кабы она из простого железа какого была, та вещица, а то ведь из турецкой кривой сабли! И сабля, подумать только, не простого какого турка, а истого янычара! — приговаривал дед, оплакивая знаменитое свое кресало.

— Оно и видно, что янычара! — вторил в тон ему Миколка. — Как начнешь огонь высекать, размашешься, что саблей, и не подходи к тебе близко…

И впрямь, примется дед Астап кресалом орудовать да махать рукой, держись подальше от него, не ровен час, и по лбу получишь. Да и вид у него тогда грозный, как у потревоженной птицы.

Утратой знаменитого кресала кончился побег для деда Астапа. Миколка вскоре поотстал от него и свернул в сторону. Он ведь и помоложе и посноровистей деда! Поднырнул под вагоны, перебежал пути и затаился наконец возле водокачки. Не терпелось ему хоть одним глазком взглянуть, чем же закончится вся эта история с пакгаузом. Прошмыгнул на водокачку, по винтовой железной лестнице — вверх, примостился под самой крышей. Вся станция видна. И пакгауз тоже — как на ладони.

Солдаты суетились вокруг своего коменданта. Вызволили его из бочки, и рассыпалась она на клепки и обручи. Бочка была самая простая, пожарная, и стояла на пакгаузной крыше, полная воды. Загремели солдаты телеграфным столбом в двери, бочка накренилась и стронулась с места. Вот и полились струйки воды, скатываясь по крыше прямо за ворот коменданту. Вот тебе и дождь с ясного неба! А потом не устояла бочка и покатилась, грохоча, по крыше. Страх обуял коменданта, показалось ему, будто засада вражеская кинулась в атаку, и открыл он пальбу.

Промокший до нитки, комендант, как только избавился от бочки, распорядился немедля продолжать штурм пакгауза, и солдаты снова взялись за телеграфный столб.

Как ни крепок был железный засов, вскоре под ударами столба оборвались крючки и петли, щепки полетели во все стороны, дверь дрогнула и распахнулась. И чтобы окончательно восстановить свой подмоченный авторитет, комендант первым отважно ринулся в пакгауз, размахивая Перед собою неразлучным револьвером.

— А ну, выходите, бандиты! Руки вверх! — скомандовал он зычным голосом по-немецки.

В пакгаузе только глухое эхо и ответило ему. Тихо как в могиле. Пара голубей, трепеща крыльями, пролетела, едва не зацепив коменданта за подмоченные усы, и заставила его выстрелить из предосторожности в пустой пакгауз. Клубы пыли потянулись в распахнутую дверь. Поперхнулся комендант, зачихал. Зачихал и пуще прежнего разозлился.

— Смирно! — гаркнул он и снова: «ап-чхи, ап-чхи!»

— На пле-чо-о! Ап-чхи, чхи, чхи!.. Шагом марш! Ап-чхи, чхи…

Выстроились солдаты и, чтобы не очень-то было заметно, как они смеются над незадачливым своим начальником, давай тоже вовсю чихать да кашлять. Так и отправились от пакгауза, что называется, с носом. Шагает по путям чихающая команда. И люди смотрят, посмеиваются: ох и задаст немецкий генерал нахлобучку горе-коменданту за то, что сбежали из-под ареста рабочие-большевики!

Вмиг была объявлена на станции военная тревога.

Забегали немецкие солдаты в поисках беглецов. Да разве отыщешь их на родной их земле!

И все это видел Миколка с высоты водокачки, и было ему радостно, что выручил он рабочих, что остался на бобах кайзеровский комендант. А чтоб не попасть ему снова в лапы, решил Миколка с дедом Астапом переждать время и дня на три убраться в ближний лес.

ВЫСТРЕЛ НА ПОЛЯНЕ

Ох, уж эти мамаши! И всегда-то они плачут. На каторге Миколкин отец был — мать слезы лила. От немцев скрывается — тоже плачет. И теперь, когда Миколке с дедом во что бы то ни стало нужно в лес уходить, — опять слезы да причитания:

— И куда ж это вы пойдете! Еще убьют вас где-нибудь в такую беспокойную пору…

— Нас не убьешь! — решительно заявил дед Астап. — А тут засидимся, немцы в лагерь могут загнать. А это, сама понимаешь, куда хуже, чем пуля…

И протянул дед матери клочок бумаги с немецким воззванием к рабочим-железнодорожникам. Кайзеровский генерал грозил пулей и каторжными лагерями всем, кто будет выступать против немецких войск, плохо работать на железной дороге и нарушать порядки. И особенно достанется тем, кто вздумает поддерживать и укрывать большевиков да надеяться на какую-то там свободу.

И смирилась мать: привыкла она уже к такой беспокойной, тревожной жизни, ничего не ждала от нее, кроме всяких напастей. Прежде чем уйти в лес, дед Астап навестил Миколкиного брата Павла, который прятался где-то в городе, и вернулся от него с оружием. А с каким, показал Миколке только в лесу. Оружием был старенький пистолет, которому под стать была дедова знаменитая «орудия». Та самая, что разорвалась на куски от Миколкиного выстрела по коршуну.

Взвесил Миколка тот пистолет на руке — велик и тяжел он. Но дед только покрякивал от удовольствия, когда любовно чистил его, щелкал курком и в дуло заглядывал. Потом пересчитал патроны, привязал ремешок и спрятал пистолет за пазуху.

Так и пошли в лесную чащу. Вооруженные.

Уже темнело, когда присели они малость передохнуть. Было это еще не так и далеко от железной дороги. Слышалось, как глухо гремели на рельсах товарные составы. Доносился рев скотины, хрюканье свиней, гусиный гогот.

— И куда это такую прорву скота везут? — спросил Миколка. — Никогда прежде через станцию столько не провозили.

— Как куда? В Неметчину в ихнюю, а то куда же…

— Откуда ж они набрали столько?

— Как это так — откуда? У крестьян, по деревням. Грабит немчура все, что под руки попадается, а крестьяне нищими остаются. Обдирают их как липку…

— Ну, я показал бы этой немчуре, как грабить!

— И что бы ты сделал, скажи на милость? — прищурился дед.

— А перестрелял бы всех — и все тут! — И Миколка выразительно кивнул на дедов пистолет.

— Вот то-то и оно, что мало у нас оружия. С таким против немецкой винтовки да пулемета — про орудия и не говорю — не очень-то попрешь. Вот организоваться бы нам получше, подсобрать силенки рабочим, тогда никакой враг не страшен!..

Говорили-разговаривали Миколка с дедом, отдыхая под пахнувшей смолой елью. Потом показалось им, что по путям прокатил на дрезине немецкий патруль, и решили они подобру-поздорову еще дальше в лес податься. Пора и место для ночлега выбирать.

Тащить пистолет деду было, видать, не так уж и легко: то и дело останавливался он и поправлял ремень. Тогда Миколка набрался смелости и попросил деда дать ему понести немножко пистолет, покуда он, дед, хоть чуть-чуть отдохнет от ноши. И с величайшей осторожностью нес мальчишка оружие, поглаживал черное дуло, не обращая внимания, что оно и поржавело малость, и поцарапано. Торжествовал Миколка: доверие, как-никак. И целился из пистолета в осины, в поросшие мхом камни-валуны, затаив при этом дыхание.

Не пистолет, а винтовка! И стреляет, должно быть, как настоящее орудие. Теперь им никакой немец не страшен. Правда, неплохо было бы разок пальнуть для проверки. И пристал Миколка к деду с уговорами:

— Надо бы узнать, как он стреляет. Давай попробуем, а?

У деда не было никакой охоты поднимать стрельбу в лесу, но и отказаться от такого большого соблазна не хватало сил. И не умел он переубеждать внука.

— Ладно, — бурчал дед. — Вот разложим костер, тогда и проверим наше оружие…

Место для ночлега облюбовали хорошее. Старые ели стремительно поднимали свои вершины в небо, на котором уже вспыхнули первые звезды. Ели взбегали на пригорок, поросший вереском, папоротниками и устланный брусничником с гладкими-гладкими блестящими листьями. Еловые ветви, как мохнатые лапы, лежали друг на дружке, и сквозь них было не так-то и легко пробираться. А под ними — тишь, уют, как в шалаше. И ветер сюда не проникал, а только шумел, застревая в вершинах, и дождь не пробивался к земле сквозь густые заросли.

Натаскали они на пригорок сухой листвы, мха и, постелив еловые ветви на землю, устроили такие мягкие постели, что дед даже крякнул от удовольствия.

— Получше твоего топчана в вагоне будет, браток! Воздух чистый, ароматы разные лесные, «перина» мяконькая, — ну, чем тебе не буржуйская спальня!

— А ты, дедушка, когда-нибудь ночевал в буржуйских спальнях? — спросил Миколка.

— Ночевать не ночевал, но знаю, что постели у буржуев солидные, пышные… С толстым брюхом на полу не очень-то выспишься. Не то, что мы с тобой…