Всеволод Нестайко - Тайна трех неизвестных Страница 14

Весь дот зарос густой жалящей крапивой, словно оберегал таким способом свое гордое одиночество и неприкосновенность. Однако на одной из глыб какой-то прохожий Вася, стремясь, видимо, пробиться в бессмертие, попытался вырезать чем-то острым свое имя, но не осилил. Буквы были нацарапаны едва заметно, а последнее «я» было такое уже худосочное и немощное, что даже стыдно становилось за этого Васю с его таким жалкий «я».

Хотя дот находился не очень далеко от села (а если на велосипеде, то еще ближе), мы, ребята, к нему почему-то почти не ходили. Я за всю свою жизнь раз три, может и был. И по грибы, и за ягодами мы больше ходили в Пещанский лес, за Пески.

Теперь же, когда я подъезжал к доту, все вокруг показалось мне чужим, незнакомым и необычным. Стояла жуткая тишина, даже птиц не было слышно, только где-то высоко вверху еле шелестела от ветра листва.

Я прислонил своего Вороного к дубу у дороги и, осторожно раздвигая кусты и хватаясь руками за ветки, полез вверх, к развалинам дота. Вдруг я услышал негромкий, но властный голос:

— Ты куда?

От неожиданности я отпустил ветки, за которые держался, и упал на колени.

— Куда лезешь? — Повторил голос.

— Никуда… а… а что такое? — Спросил я, все еще стоя на коленях и вглядываясь в чащу — того, кто говорил, за кустами не было видно.

— Сейчас учения. Не видел, что ли, флаг на вышке. Ну давай отсюда!

Ясно. Часовой. Когда идут учения, всегда выставляют часовых на дорогах, ведущих к воинским частям. Спорить было бесполезно. Я развернулся и на карачках стал спускаться вниз.

Вот черт! И надо же! Поставили как раз на этом месте. Ну, ничего! Я его обойду. Зайду осторожненько сбоку — он и не заметит. Эти часовые, по-моему, просто так стоят, для проформы. Развалился себе в кустах и покуривает. Очень оно ему надо. Кто сюда пойдет? Если бы я прямо на него не наткнулся, он бы, пожалуй, и головы не поднял.

Спустившись на дорогу, я пригнувшись бросаюсь направо и, короткими перебежками от дерева к дереву, начинаю обходить дот сбоку. Теперь я начеку и стараюсь двигаться как можно осторожнее. Но когда я уже был почти у цели, из-за кустов послышалось:

— Ты что — в прятки со мной играешь? Ну давай отсюда!

Заметил. Все-таки заметил, чертяка!

— Уже и грибочки поискать нельзя, — пробормотал я и, надувшись, пошел обратно.

Вот ведь!

Как же я теперь добуду инструкцию? Неужели они не знали, что будут военные учения? Не может быть. Так что же делать? Так просто ехать домой, и все? А может, они потому и обратились ко мне, что надеются на мою ловкость, пронырливость, на то, что я смогу незаметно проскользнуть мимо часового? Может, именно в этом и состоит моя задача? Так кто же тогда такие — «Они»? Если они хотят делать что-то тайно от армии… Может, «они» — шпионы? Э-э-э, нет! Ерунда! Хватит с меня шпионов. Были уже в моей жизни «шпионы». Кныши. Достаточно. Шпионы теперь не такие идиоты, чтобы их мальчишки вылавливали.

Да и не стану я делать ничего шпионского, что я — дурак! Я сначала узнаю, что надо делать, для чего, а тогда уже…

Но домой так просто уходить я не мог. Я должен достать из амбразуры эту инструкцию. Должен! Потому что иначе я не стану уважать себя.

Я беру Вороного за седло и встряхиваю его, чтобы он подал голос — зазвенел. Пусть часовой слышит, что я уже уезжаю. Еще кашляю громко в придачу. Потом сажусь и кручу педали по дороге — якобы в сторону села. Но отъехав метров сто, так что с дота меня уже никак не видно, сворачиваю в лес, прячу Вороного под папоротником в окопе и по-пластунски, на животе, начинаю в обход пробираться к доту. Я ползу долго и осторожно, через каждые два-три метра замирая и прислушиваясь. Наконец передо мной дот. Часового нигде не видно. Он, видимо, с той стороны, в кустах. Но и амбразура тоже с той стороны. Выход один — пробираться через руины дота и попробовать нащупать расщелину над амбразурой изнутри. Однако легко сказать — пробраться. Я уже говорил, что весь дот зарос густейшей и безжалостно жалящей крапивой. И одно дело идти по этой крапиве во весь рост, раздвигая ее какой-нибудь палкой, а совсем другое — ползти в ней на животе, по-пластунски, да еще так, чтобы тебя не было видно, и чтобы крапива не шевелилась.

Я лез вперед, опустив лицо к земле и прикрывая его одной рукой, раздвигая крапиву своей макушкой. Пока жгучие листья крапивы проходили по волосам, я их не ощущал. Но когда они касались шеи, меня всего передергивало — словно кто-то лил мне на шею кипяток. Но больше всего страдали уши. Мои бедные несчастные уши. Мне даже казалось, будто я слышу, как они сухо трещат, горя жарким пламенем. И казалось, что я ползу не по крапиве, а через адский огонь. Однако, стиснув зубы, я лез, лез и лез.

— Мда-а! — Услышал я вдруг над головой. — Видно, ты или дурак, или что-то задумал. Вставай!

Выругавшись про себя последним словом, я поднялся.

На наклоненной плите дота, расставив ноги, с автоматом на груди стоял рядовой Митя Иванов. Это был он! Где-то в глубине души шевельнулась у меня одобрительная мысль: «А часовой то он неплохой, самого черта не пропустит».

Митя Иванов смотрел на меня беззлобно, с любопытством. Мои пылающие обожженные крапивой уши, шея, руки говорили сами за себя.

— Ну, так что тебе надо? — Спросил он улыбаясь.

— Ничего, — я еще ничего не успел придумать.

— Ничего? Гм. Значит, дурак, — с разочарованием сказал он. — А может, все же надо?

Вдруг у меня мелькнула мысль: «А может, это все специально? Чтобы меня проверить? Дудки! Ничего вы от меня не услышите! Хотя мне бы очень хотелось доказать, что я не дурак, но я не скажу ничего».

Глава XV. Старший лейтенант Пайчадзе. Я осматриваю лагерь

Неожиданно на дороге зарычал мотоцикл и, чихнув вдруг замолк — остановился.

— Иванов, что там такое, да? Чей велосипед на дороге? — Послышался хриплый голос с кавказским акцентом.

— Да вот, товарищ старший лейтенант, нарушитель… Пацан какой-то. Я его гоню, а он лезет…

Кусты раздвинулись, и появился офицер, высокий, стройный, с черными грузинскими усиками. Внимательно посмотрел на меня и спросил:

— В чем дело, да?

Я тоже внимательно посмотрел на него и молча пожал плечами. А в голове бешено крутилось: «Тот или не тот? Тот или не тот?» Я никак не мог вспомнить, с усиками был тот или без. Да разве за те считанные секунды, пока он передавал мне письмо, можно было что-то запомнить? Но лицо такое же загорелое, улыбка белозубая. И на погонах три звездочки… Кажется, все-таки тот.

— Ты что — немой, да? Не понимаешь, что тебе говорят? А что с ушами? Почему такие красные? И шея… Иванов! — Он вдруг метнув молниеносный взгляд в сторону солдата. — Ты что… Да?

— Да что вы, товарищ старший лейтенант!

Уши Иванова покраснели еще сильнее чем мои.

— Как вы могли подумать? Это он по крапиве лез. Шальной какой-то!

— По крапивой, да? — Офицер удивленно поднял брови и посмотрел на меня с откровенным интересом. — Интересно! Так что тебе здесь надо, а?

«Ничего ничего, — подумал я, — проверяйте, проверяйте! Вы меня не «подловите». Я не расколюсь, не бойтесь».

И, прикидываясь дурачком, я захлопал глазами и сказал:

— Да грибов хотел поискать… Разве нельзя? Нельзя?

Офицер прищурился, пронизывая меня взглядом, потом повернулся к солдату.

— Иванов, присмотрит за его велосипедом, да…

— Есть! — Козырнул солдат.

— А ты поедешь со мной, — приказал мне старший лейтенант и пошел на дорогу к мотоциклу. Я молча пошел за ним.

— Садись! — Кивнул он на заднее сидение, крутанул ногой стартер, мотоцикл сразу фыркнул, зарычал, и мы с места так стремительно рванули вперед, что я чуть не слетел с седла. Хорошо, что успел цепко ухватиться за его гимнастерку.

Мы мчались по разбитой тяжелыми военными машинами «генеральской» дороге. На выбоинах меня безжалостно подбрасывало, так что половину дороги я летел в воздухе, а половину ехал. Но я не замечал этого. Даже наоборот. Это лучше всего соответствовало моему душевному состоянию. Потому что меня не покидало внутреннее нервное возбуждение, которое я не знаю, как называется по-научному, а по-нашему, по-мальчишески — «мандраж». Разве я мог, скажите, быть спокоен, когда ехал на какое-то необычное, на какое-то важное и секретное задание, для которого требовалась мужество, смелость, может, даже героизм. Ясно теперь, что это какое-то особое задание. Секретного военного значения. Может у них что-то сломалось, и взрослому не пролезть. Пацана надо. Может, прикажут лезть в дуло какой-нибудь гигантской пушки или в ракету с атомной боеголовкой.

Было мне с одной стороны, честно говоря, страшно, аж в пятках холодило (потому как если бабахнет — даже пепла от меня не останется, похоронить нечего будет). А с другой стороны подпирала радостная гордость, что именно меня выбрали, — значит, считают, что я подходящая кандидатура для такого дела. Как же хотелось мне доказать, что да, я подхожу! И тянуло в животе, как перед экзаменом или перед тем, как арбуз на баштане украсть. Ох, если бы повезло, чтобы все было хорошо! Это ведь было бы так кстати, так кстати! Павлуша бы умер от зависти! Вот только рассказывать, пожалуй, нельзя будет. Раз так скрывают, предупреждают, да так проверяют и испытывают. А может, наоборот, придут в школу и на общем собрании благодарность вынесут. А то и подарок ценный вручат, фотоаппарат или приемник на транзисторах… А могут и медалью наградить. Что — не бывает разве так, что ребят награждали медалями? Когда они совершают что-то героическое? Точно!